Славное тридцатилетие

Сла́вное тридцатиле́тие (фр. Les Trente Glorieuses) — термин, введенный Жаном Фурастье в 1979 году по аналогии с «Тремя славными днями» 27—29 июля Июльской революции 1830 года для обозначения периода с 1946 по 1975 годы, когда в развитых капиталистических странах (главным образом членах Организации экономического сотрудничества и развития) произошли столь значительные экономические и социальные изменения, что в западноевропейских странах и Японии, с сорокалетним отставанием от США, сформировалось общество потребления (во Франции уровень жизни стал одним из самых высоких в мире).

Автор предложил его в своей книге «Les Trente Glorieuses, ou la révolution invisible de 1946 à 1975» («Славное тридцатилетие, или Невидимая революция 1946—1975 годов»).

На первую половину «Славного тридцатилетия» пришлось экономическое восстановление стран, пострадавших во время Второй мировой войны (план Маршалла). Для всего периода в целом было характерно:

• высокий рост промышленного производства (среднегодовой рост 5 %);
• достижение минимального уровня безработицы в большинстве стран (во Франции 1,8 %, в Японии 1,3 %, в ФРГ менее 1 %, в Швейцарии полная занятость);
• демографический взрыв (особенно во Франции, ФРГ, США и Канаде).

Высокому экономическому росту способствовали относительная дешевизна углеводородных энергоносителей на мировом рынке, высокая продолжительность рабочего дня (во Франции больше, чем в США и соседних странах Европы) и преодоление технологического отставания от США.

Для первых трех послевоенных десятилетий было характерно то, что отдельные намечавшиеся рецессии никогда не определяли в целом поступательность экономического роста, циклические колебания капиталистической экономики не проявлялись так отчетливо, как это было до середины ХХ века (на это время пришлась «повышательная волна» кондратьевского цикла). Абсолютные темпы среднегодового роста экономики в разных странах были неодинаковыми. Особенно быстрым было развитие Японии — до 10 % («Экономическое чудо»). Франция, ФРГ, Швейцария, Италия — от 5 до 6 %. США и Великобритания развивались сравнительно медленно — на уровне 3 %. Темпы роста реального ВВП на душу населения различались меньше — от 2,2 % в США до 5 % в ФРГ (в Японии 8,4 %).

В первые послевоенные десятилетия в наибольшей степени были реализованы идеи социального государства (welfare state), средний класс и активная верхняя часть рабочего класса добились наибольшего политического влияния.

Начало заката «Славного тридцатилетия» знаменуется отказом США от Бреттон-Вудских соглашений и нефтяным кризисом 1973 года. В 1973 году была создана Трехсторонняя комиссия. В 1975 году по её заказу С. Хантингтон, М. Крозье и Д. Ватануки подготовили доклад «Кризис демократии». По мнению историка А. Фурсова это был «манифест контрнаступления верхушки капсистемы» на социальные завоевания среднего класса периода «Славного тридцатилетия». М. Тэтчер в Великобритании с 1979 года и Р. Рейган в США с 1981 первыми начали переход от кейнсианской политики государства всеобщего благосостояния (welfare state) к неолиберальной политике рыночного фундаментализма.

Ссылки

• Г. Черников. [expert.ru/expert/2010/01/slavnoe_tridcatiletie/ Славное тридцатилетие. Голлистская модель модернизации экономики Франции после Второй мировой войны показала себя весьма эффективной] // «Эксперт», 28.12.2009.
• А. Фурсов. [www.zlev.ru/113/113_50.htm Недолгое счастье среднего класса].

Отрывок, характеризующий Славное тридцатилетие

Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.