Славяне в Греции

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Македо́нские славя́не — славяноязычная, а со второй половины XX века всё более двуязычная (славяно-греческая) общность с размытым этническим самосознанием, проживающая на севере современной Греции, в особенности в области Македония (Греция).

Исповедуют православие и ислам, часть, исповедующую ислам, называют помаками (греч. Πομάκοι).





Описание

История и культура македонских славян близка болгарам, а также македонцам, которые представляют собой южнославянский народ. Общая численность неассимилированных автохтонных славян в Греции по оценке на 2008 год — от 30 до 50 тыс. человек.

Последняя официальная греческая перепись, регистрировавшая родной язык населения, была проведена ещё в 1951 году и учла тогда 41 017 славяноязычных граждан. С 1951 года статистика по языку и национальности греческим государством не ведётся.

История

Обширная географическая область Македония в древности была неплотно заселена иллирийскими, древнемакедонскими и фракийскими племенами, которые ещё во времена ранней античности подверглись эллинизации или, как в случае с македонянами, были родственны грекам (Древняя Македония), а затем в качестве провинции Македонии романизации в составе Римской империи. Численность населения этого региона резко упала после распада империи. Миграция славян на Балканы привела к возникновению в конце VI — начале VII веков славянских поселений у дунайской границы Византийской империи, вторжениям славян в пределы диоцеза Македония и образованию там склавиний — раннефеодальных объединений славян, среди которых наиболее крупными были племенной союз «Семь родов» (70-е годы VII в.) и Берзития (конец VIII в.). По сообщению Прокопия Кесарийского, начало набегов и военных походов славян на Византию датируется 527 г.

Набеги южнославянских племён сопровождались массовым захватом населения диоцеза и выводом пленных в качестве рабов в склавинии, интенсивные ответные действия предпринимались при императорах Тиберии II и Маврикии, причём в военные действия был вовлечён и Аварский каганат. Отношения трёх сторон отличались крайней нестабильностью: если в 578—579 г. Тиберий предпринял с каганом Баяном совместный поход против славян, совершивших опустошительный набег на земли Византии, то уже в 582 г. авары блокировали византийский Сирмий, что вызвало опустошительное вторжение славян в Мисию и Фракию вплоть до Константинополя, а при Маврикии славяне совместно с аварами осаждали Фессалоники (Солунь); в «Стратегиконе» императора Маврикия славяне фигурируют как лютые враги империи. Результатом стало взятие Сирмия аварами и падение дунайского рубежа обороны империи, ситуацию усугубил поход аваров против славян-антов, что привело к массовому переходу славян на византийские земли к югу от Дуная.

Другим фактором стало основание тюрками-булгарами под водительством хана Аспаруха на территории Мисии Болгарского царства, в состав которого вошли как захваченные приморские византийские города, так и территории Малой Скифии (Добруджи) и Мисии со славянскими поселениями, при этом Аспарух переселил племя северов на южную окраину царства, граничащую с империей.

В VIII—IX вв. напор славян был настолько мощным, что их присутствие ощущалось даже на Пелопоннесе.

В IX веке славяне составляют значительную часть жителей Фессалоники, где развивается особый диалект южнославянского языка, легший в основу старославянского (староболгарского) языка. Около 863 года братья Константин (Кирилл) Философ и Мефодий из Салоник по приказу византийского императора Михаила III создали на основе греческого алфавита кириллицу, распространившуюся вместе с богослужебными книгами в славянских странах византийского круга. Во второй половине IX века территория Македонии была завоёвана войсками Первого Болгарского царства. Под властью Византии остались лишь Салоники с округой. В 1018 году Болгарское царство пало, его территория, включая Македонию, вновь вошла в состав Византийской империи.

Современность

Греция присоединила свои современные северные области — южную Македонию в ходе Первой Балканской войны 1912—1913 гг а затем расширила их в ходе Второй Балканской войны 1913 г., в которой коалиция в составе Сербии, Черногории, Греции, а затем и Румынии и Турции противостояла Болгарии. Западная Фракия тоже отошла к Греции.

Согласно статистическим данным Лиги Наций, по состоянию на 1913 г. общая численность населения присоединённых территорий составила 1.2 млн человек со следующим этническим составом:

  • греки — 43 %
  • турки — 39 %
  • славяне — 10 %
  • евреи — 8 %

После Первой мировой войны в рамках Нейского договора 1919 г. Греция и Болгария подписали соглашение об «обмене» населением, в результате которого из Болгарии в Грецию переселялось греческое население, а из Греции в Болгарию — болгарское. Численность переселённых в Болгарию по различным оценкам составила 52-92 тыс. чел. из 120 тыс. на 1913 г.

Другим фактором, повлиявшим на этнический состав провинции Македония стало переселение греческого населения из Малой Азии после второй греко-турецкой войны 1919—1922 г. в Грецию; численность переселенцев составила 1500 тыс. человек и часть переселенцев осела в провинции Македония.

В результате доля славян в населении северной Греции существенно упала и их численность, зафиксированная переписями населения 1928 и 1940 гг., составила 82-85 тыс. человек. В начале XX века греческое правительство с целью изолировать местных славян от собственно болгар, предприняло попытки перевода их письменности на латиницу[1].

В настоящее время греческое правительство, с определёнными оговорками, официально признаёт права лишь одного религиозного меньшинства — греческих мусульман и одного этнорелигиозного — греческих армянК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3608 дней].


Политическая организация

В 2002 г. славяне-македонцы Греции создали свою партию «Радуга» (макед. Вино́жито), которая участвовала в выборах, хотя существенных результатов и не добилась.

См. также

Напишите отзыв о статье "Славяне в Греции"

Примечания

  1. Милетич, Любомир. Нова латинска писменост за македонските българи под Гърция. Македонски преглед, С., 1925, г. I, кн. 5 и 6, с. 229—233.

Ссылки

  • [www.greekhelsinki.gr/bhr/english/articles/the_macedonians.doc Macedonians // Minorities in Greece. Greek Helsinki Group/Minority Rights Group]
  • [www.bulgarnation.com/Bulgarians%20in%20Greece-English%20version.html Болгары в Греции]

Отрывок, характеризующий Славяне в Греции

Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.