Славянофобия

Славянофо́бия — одна из форм ксенофобии, неприязнь или даже ненависть к славянским народам, или ко всему славянскому, созданному славянами.

Славянофобия по странам

Германия

В нацистской Германии в принципы национальной политики входили не только крайний расизм, антисемитизм и расовая гигиена, но и сильная славянофобия. Генрих Гиммлер, рейхскомиссар внутренних дел, был особенно ярым славянофобом: в своих многочисленных речах он негативно отзывался не только о русских, но и обо всех славянских народах, считая их «низшей расой». Он же напутствовал боевую группу СС «Север» перед отправлением на Восточный фронт, призывая их к немедленному уничтожению славян как врагов германских граждан:

Это война идеологий и борьба рас. На одной стороне стоит национал-социализм: идеология, основанная на ценностях нашей германской, нордической крови. Стоит мир, каким мы его хотим видеть: прекрасный, упорядоченный, справедливый в социальном отношении, мир, который, может быть, еще страдает некоторыми недостатками, но в целом счастливый, прекрасный мир, наполненный культурой, каким как раз и является Германия. На другой стороне стоит 180-миллионный народ, смесь рас и народов, чьи имена непроизносимы и чья физическая сущность такова, что единственное, что с ними можно сделать – это расстреливать без всякой жалости и милосердия. Этих животных, которые подвергают пыткам и жестокому обращению каждого пленного с нашей стороны, которые не оказывают врачебной помощи захваченным ими нашим раненым, как это делают порядочные солдаты, вы увидите их сами. Этих людей объединили евреи одной религией, одной идеологией, именуемой большевизмом, с задачей: имея теперь Россию, наполовину [расположенную] в Азии, частично в Европе, сокрушить Германию и весь мир. Когда вы, друзья мои, сражаетесь на Востоке, вы продолжаете ту же борьбу против того же недочеловечества, против тех же низших рас, которые когда-то выступали под именем гуннов, позднее – 1000 лет назад во времена королей Генриха и Оттона I, – под именем венгров, а впоследствии под именем татар; затем они явились снова под именем Чингисхана и монголов. Сегодня они называются русскими под политическим знаменем большевизма.

Подобные речи Гиммлера впоследствии стали доказательствами обвинения в адрес нацистских преступников на Нюрнбергском процессе. Среди современных правых организаций Германии сохраняются славянофобские убеждения, однако направлены они больше не столько против всех славян, сколько против поляков (а иногда и против чехов): члены известной рок-группа Landser, воспевавшей в своих песнях известных личностей Третьего Рейха, активно выступают против польской иммиграции. Также некоторые организации заявляли о том, что план «Ост» является коммунистической выдумкой и фальшивкой, но после публикации в ноябре 2009 года оригинальных документов из данного генерального плана подобные заявления почти прекратились.

Оправданием присутствия Хорватии и Болгарии в союзниках Третьего рейха многие правые называют господствовавшую теорию о том, что хорваты являются потомками готов (о чём ещё писал сам Анте Павелич, лидер хорватских усташей), а болгары — потомками тюрков и древних фракийцев, которые не добровольно, а насильно вынуждены были перенимать славянский язык и культуру. Идеологию панславизма нацисты считали искусственной, не имевшей под собой никаких исторических и культурных оснований, и вообще выдуманной из воздуха.

Албания

В начале XX века в Албании монахи-францисканцы, проходившие обучение в Австро-Венгрии, занимались переводами национального албанского эпоса на разные языки, а также переводами иностранной литературы на албанский. Их действия привели к тому, что албанцы прекратили организовывать антитурецкие восстания и начали вести антиславянскую борьбу. Албанская интеллигенция заявляла:

Мы, албанцы, являемся истинной коренной расой Балканского полуострова. Славяне — это оккупанты и варвары, которые пришли к нам из Азии.

В советской историографии антиславянские настроения албанцев объяснялись тем, что католическая церковь помогала Италии готовить вторжение в Албанию, а балканские славяне, придерживавшиеся преимущественно православного вероисповедания, всячески этому противились. Дьердь Фишта, албанский писатель и поэт, был назван советскими историками «агентом австро-венгерского империализма», поскольку в своих первых стихотворениях призывал к открытой борьбе со славянами. Во Вторую мировую войну албанцы при поддержке итальянских оккупационных войск организовывали массовые этнические чистки, истребляя славянское население не только у себя в стране, но и в оккупированной Югославии. После краха стран Оси славянофобские настроения утихли, но обострились вновь в 1990-е после распада Югославии и развязавшейся там гражданской войны.

Румыния

Идея о «Великой Румынии» (территории, включающей в себя Румынию и Молдавию) породила славянофобские настроения в этом государстве: в Румынии считают, что Россия оккупировала Молдавию как исконно румынскую землю, а Украина не желает отдавать остров Змеиный, из-за которого между Бухарестом и Киевом разразился скандал. Русских и украинцев некоторые граждане Румынии, по их же собственным словам, всегда ненавидели и считали оккупантами. Для возвращения своих исконных земель румынские спецслужбы попытались разжечь межнациональную рознь и славянофобию, что привело к Приднестровской войне, однако попытка восстановить «Великую Румынию» с треском провалилась. Славянофобские настроения в Румынии вынудили вице-спикера Молдавии Владимира Плахотнюка сменить свои имя и фамилию на Влад Ульнич, поскольку он собирался отправить своего сына на обучение в Румынию, но боялся попасть в страну из-за ярого антиславянизма, пропагандируемого некоторыми организациями.

Австрия

Корни славянофобии в Австрии уходят ещё во времена Австро-Венгрии, особенно во время Венгерской революции, в ходе которой против власти кайзера поднялись и балканские славяне. Антиславянские настроения были сильны в кругах политической элиты, которая считала, что те угрожают существованию самой империи и действуют по указке Москвы. Во время Первой мировой войны, когда Австрия вступила в вооружённое столкновение с Сербией и Россией, среди австрийцев стал популярен лозунг «Serben muss sterben» (с нем. — «Сербы должны умереть») в отместку на совершённое в Сараево убийство эрцгерцога, и этот лозунг претворили в жизнь солдаты армии, которые начали заниматься мародёрством в оккупированной Сербии и террором местных жителей; также в концлагере Талергоф были замучены тысячи жителей славянского происхождения, обвинявшихся в симпатии к Российской империи.

Славянофобия в Австрии усилилась после аншлюса и выражалась в издевательстве как над чехами — жителями Протектората Богемии и Моравии — так и над угнанными на принудительные работы гражданами СССР, Югославии, Польши и других стран с доминирующим славянским населением. После Второй мировой войны, несмотря на денацификацию и восстановление суверенитета Австрии, неприязнь к славянскому населению осталась в стране. Главным разжигателем стала Австрийская партия свободы, лидер которой, Йорг Хайдер, ставший губернатором Каринтии, крайне неприязненно относился к словенскому национальному меньшинству в Каринтии и к эмигрантам из стран бывшей СФРЮ.

Особую ненависть к чехам испытывают потомки немцев, выселенных насильно из Чехословакии согласно декретам Бенеша.

См. также

• Полонофобия
• Русофобия
• Сербофобия
• Украинофобия
• Славянофильство
• Панславизм

Отрывок, характеризующий Славянофобия

– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.