Славянский легион

Славянский легион — войсковое подразделение, сформированное из казаков в Османской империи; действовало в Крымской войне на стороне союзных сил против России.

Создание регулярных казачьих подразделений в турецком войске в период Крымской войны — заслуга Михаила Чайковского (бывшего в то время подданным султана Абдул-Меджида I под именем Садык-паша). Ещё в начале 1850-х годов Чайковский начал переговоры с османским правительством о формировании казачьих отрядов. Уже в 1851 году появляются первые «казак-алай». В 1853 году, с началом Крымской войны, Садык-паша был призван в ряды турецкой действующей армии и назначен начальником всего казацкого населения Порты. Он сформировал из славян христианских исповеданий, преимущественно задунайских (бывших запорожских) казаков, казачий полк по регулярному образцу (по разным оценкам численность составляла от 1400 человек), получивший впоследствии название «Славянского легиона». Полк был строевым, для казаков были закуплены арабские скакуны, в качестве языка команд использовался украинский язык. Из Константинополя были привезены казачьи знамёна Запорожской Сечи, и уже 23 января 1854 года османские казаки принесли присягу, а Садык-паша получил от султана Абдул-Меджида I титул «Мириан-паша» (кошевой атаман). Сразу после присяги полк выступил к Шумле. После сражений при Журже и Фратешти в феврале 1854 года Славянский легион по пятам отступающей русской армии вошёл в Бухарест и занимал этот город в течение 15 дней, до прибытия войск Омер-паши. На начало марта казачьи отряды заняли позиции на реке Прут, готовясь к боям с русскими. Под давлением Австрии, желавшей окончания войны, султан отдал приказ об отводе войск, и казакам не довелось принимать участия в непосредственных боях с русскими войсками. Позже казаки и некрасовцы были посланы в Добруджу для борьбы с антиосманским движением.

После заключения Парижского мира казачий полк, в награду за службу, был внесён в список регулярных полков османской армии (низам). В течение двух следующих лет казаки боролись с православными греческими повстанцами в Фессалии и Эпире, откуда полк был переведён в обсервационный лагерь в Косово и затем, в 1862 году, снова отправлен на границы Греции по случаю революции, низвергшей короля Оттона I.

Ссылки

• [www.ukrhistory.narod.ru/rudnycki-2.htm И.П. Лисяк-Рудницкий. Козацький проект Міхала Чайковського // І. Лисяк-Рудницький. Історичні есе. Київ: Основи, 1994, т. 1, с. 255.]
• [ukrref.com.ua/?id=MTc3MTk%3D Михайло Чайковський — найзагадковіший персонаж української історії]
• www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Turk/XIX/1820-1840/Sadyk_pasha/text1.htm
• exlibris.org.ua/hajdamaky/czajkowski.html
• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921774 Русский биографический словарь: Чаадаев-Швитков]. — Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцова. — Санкт-Петербург: тип. И. Н. Скороходова, 1905. — Т. 22. — 642 с.

Отрывок, характеризующий Славянский легион

Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.