Слепые (пьеса)

Слепые
Les Aveugles
Жанр:	пьеса
Автор:	Морис Метерлинк
Язык оригинала:	французский
Дата написания:	1890

«Слепы́е» — пьеса Мориса Метерлинка, одно из классических произведений символизма. Впервые опубликована в 1890 году. На русский язык переведена Н. М. Минским, опубликована в 1894 году в журнале «Северный вестник» с предисловием переводчика, раскрывающим новаторский символический характер произведения.

Пьеса была упомянута в числе значимых произведений Метерлинка во вступительном слове секретаря Шведской академии при вручении Нобелевской премии по литературе за 1911 года.

Действующие лица

• Священник.
• Первый слепорожденный.
• Второй слепорожденный.
• Третий слепорожденный.
• Самый старый слепой.
• Пятый слепой.
• Шестой слепой.
• Три слепые старухи, погружённые в молитву.
• Самая старая слепая.
• Юная слепая.
• Слепая помешанная.

Сюжет

Внешние изображения
	[roerich-museum.org/kartina-nikolaya-konstantinovicha-reriha-risunok-k-pese-m-meterlinka-slepyie-1905-god/ Николай Рерих. Рисунок к пьесе «Слепые» (1905)]

Действие происходит в «старом-старом, первобытном северном лесу под высоким звёздным небом». На небольшом расстоянии, не касаясь друг друга, сидят шесть слепых мужчин и шесть слепых женщин. Одна из женщин (слепая помешанная) держит на коленях грудного ребёнка. Рядом с ними, прислонившись к высокому дубу, сидит «в мёртвой неподвижности» пожилой священник. Вокруг растут «высокие кладбищенские деревья — тисы, плакучие ивы, кипарисы», недалеко от священника цветут асфодели.

Слепые обсуждают, где они находятся и куда ушёл их проводник-священник. Из обсуждения следует, что они находятся на острове, где есть также река, и на другом её берегу стоит приют, куда когда-то свезли слепых. Однако сами найти дорогу в приют они не могут. Временами слышен гул моря, шорох листьев, шелест птичьих крыльев; эти звуки пугают слепых. Юная слепая слышит запах цветов, и один из мужчин наощупь пробирается к ним и срывает несколько асфоделей.

Раздаются шаги, и к слепым подходит собака. Это собака из приюта, и они надеются, что она приведёт их туда. Однако собака подводит слепого к священнику, и тот понимает, что священник мёртв. Слепые в отчаянии и спорят о том, что им теперь делать. Начинает падать снег. Ребёнок кричит. Юная слепая слышит приближающиеся шаги и говорит, что только ребёнок может видеть, кто идёт. Она приподнимает ребёнка. Кто-то приближается к слепым вплотную. В финале «раздаётся отчаянный крик ребёнка».

Критика

Переводчик пьесы Н. Минский писал о том, что в ней мы видим «философскую символику, облеченную в самую простую, ясную форму»: изображение слепых, оставшихся без проводника, «символически изображает судьбу человечества, которое затеряно на этой земле среди бесконечных пространств, подобно острову среди океана»:

Океан символизирует в то же время и смерть. Единственным проводником слепого человечества была до сих пор вера, но вот и она умерла, и труп её коченеет в нашем же сердце, объятом безвыходным ужасом в ожидании смерти. Вглядываясь в подробности трагедии, мы откроем целую сеть символов, которые в одно и то же время и углубляют содержание и несколько вредят художественному впечатлению, заставляя искать и догадываться. Каждый из слепых изображает известную сторону жизни: Молодая Слепая — искусство и красоту, Помешанная — вдохновение, её Ребёнок, единственный зрячий в этой толпе слепых, — новый, зарождающийся мистицизм, маяк на берегу острова — чистую науку и т. д. Фигурирует также собака, которой Метерлинк, как известно, уделяет огромную роль в истории человеческого прогресса, как единственному живому существу на земле, заключившему с человеком договор дружбы. Трагедия заканчивается вопросом. Слепые слышат чьи-то шаги, зрячий ребёнок плачет. Чьи это шаги? — смерти или новой богини, призванной заменить умершую веру?

Литературовед И. Д. Никифорова отмечает, что в пьесе «воспроизведены не люди лицом к лицу с решающими моментами их жизненного пути, а аллегория человеческого существования», причём формулируемая Метерлинком в пьесе концепция бытия близка философии экзистенциализма:

Касаясь недостоверности сведений человека о действительности, о его положении в мире, среди других людей («я полагаю, что я около вас», — говорит один слепой другому), наконец, о самом себе («мы не знаем, что мы такое»), Метерлинк приходит к мысли о разобщённости людей: «Можно сказать, что мы неизменно одиноки». Связывал этих людей, объединял и направлял лишь поводырь-священник; но его уже нет среди них, и слепые все более проникаются безотчётным ужасом; в финале пьесы они слышат шаги: некто приблизился и остановился рядом. «Смилуйтесь над нами» — эта заключительная реплика старой слепой подытоживает для Метерлинка в пьесе весь опыт человечества.

Постановки

Премьера спектакля по пьесе прошла 7 (по другим данным, 11) декабря 1891 года в «Театре искусства», основанном Полем Фором. Этот спектакль стал последним для театра.

В России пьеса поставлена на сцене в Художественном театре в 1904 году: она была представлена на открытии сезона вместе с двумя другими одноактными пьесами Метерлинка, «Непрошеная» и «Там, внутри».

Ссылки

•  [youtube.com/watch?v=o12X2F8GWNE The Blind by Maeterlinck. Directed by Neil Smith]
•  [youtube.com/watch?v=rK-sCVJIGpU "Слепые" — спектакль театра-студии "Действующие лица". Рига, Латвия, 2010.]
•  [youtube.com/watch?v=DkN9ncOKn94 Les Aveugles de Maurice Maeterlinck. Mise en scène et scénographie de Emile Salimov]

Отрывок, характеризующий Слепые (пьеса)

Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.