Диалекты словацкого языка

Диале́кты слова́цкого языка́ (словацк. Slovenské nárečie) — территориальные разновидности словацкого языка, распространённые в Словакии, а также среди словацких этнических меньшинств в Венгрии, Румынии, Сербии (Воеводина) и на Украине (Закарпатская область). Выделяются три основных диалекта (или диалектных группы): западнословацкий, среднесловацкий и восточнословацкий. Все словацкие диалекты образуют единый непрерывный диалектный континуум.

Общие сведения

Говоры среднесловацкого диалекта лежат в основе литературной нормы словацкого языка. Говоры западнословацкого диалекта разделяют ряд особенностей с соседними с ними говорами восточноморавских (моравско-словацких) диалектов чешского языка. Восточнословацкий диалект, обладающий наиболее яркими отличиями (как лексическими, так и фонетическими) является основой восточнословацкого литературного языка, вышедшего из употребления к середине XX века, также восточнословацкие диалектные черты (наряду с восточнославянскими) характерны для языка русинов Воеводины. Ряд общих черт объединяет говоры восточнословацкого диалекта с западноукраинскими и русинскими говорами.

Диалекты относительно широко распространены среди словацкого населения, многие региональные диалектные особенности, прежде всего лексические, сосуществуют с литературными в рамках стандарта как альтернативные, при этом в последнее время каждый из диалектов в той или иной степени начинает испытывает влияние словацкого литературного языка.

Ареал и классификация

В словацком языке отмечается значительная диалектная дробность, в общей сложности в составе трёх диалектных групп насчитывается около 30 диалектов (групп говоров). Отчасти это объясняется географическими особенностями (относительной изоляцией носителей того или иного говора в горных долинах) и длительным отсутствием у словаков собственного государства (словацкая этническая территория длительное время, со второй половины X века, находилась в составе Венгерского королевства) и языка (в Средние века письменным языком словаков был латинский, в XIV веке стал распространяться чешский язык, который с XV века фактически стал письменно-литературным языком, используемым параллельно с латынью).

Словацкий язык (по одной из классификаций) включает следующие диалекты и говоры:

Западнословацкий диалект:

• Северные говоры (города Нове Место-над-Вагом, Тренчин, Жилина, Чадца и т. д.): верхнетренчинские, нижнетренчинские и поважские;
• Юго-восточные говоры (Нитра, Топольчани): средненитранские и нижненитранские;
• Юго-западные говоры (Братислава, Трнава, Загорье): загорские и трнавские.

Среднесловацкий диалект:

• Северные говоры (Липтовски-Микулаш, Мартин, Прьевидза),
• Южные говоры (Банска-Быстрица, Зволен, Лученец, Левице).

Восточнословацкий диалект:

• Юго-западные говоры (Попрад, Прешов, Спишска-Нова-Вес, Кошице),
• Центральные говоры (Михаловце, Требишов),
• Восточные говоры (Гуменне): ужские и сотацкие.

Сравнение загорского диалекта западнословацкой группы с моравским диалектом и литературными нормами словацкого и чешского языков:
Русский: Точно знаешь, что нам удастся успеть на этот поезд?
Литературный чешский: Урчите виш, же сэ нам подаржи стигноут тен влак?
Моравский диалект чешского: Урчите виш, же са нам подаржи стигнут тен влак?
Загорский диалект словацкого: Урчите виш, же са нам подари стигнут тен влак?
Литературный словацкий: Урчите вьеш, же са нам подари стигнуть тен влак?

Словацкие диалекты на западе постепенно переходят в моравские диалекты. На севере словацкие диалекты граничат с территорией распространения польского языка (с говорами малопольского диалекта), на северо-востоке и востоке — с русинскими говорами, на юге — с территорией распространения венгерского языка, на юго-западе — немецкого языка в Австрии.

История диалектов

Согласно точке зрения современной словакистики, различия между словацкими диалектами были заложены изначально в эпоху праславянского языка. Современные словацкие диалекты развивались из генетически разнородных праславянских диалектов, среди которых наиболее близкими между собой были празападнословацкий и правосточнословацкий, по наличию ряда южнославянских черт от них отличался прасреднесловацкий диалект. К древнейшим языковым различиям прасловацких диалектов относят: сохранение групп tl, dl или изменение их в l; изменение групп *orT-, *olT- при циркумфлексной интонации в roT-, loT- или в raT-, laT-; изменение x по второй палатализации в š или в s; наличие флексий -me или -mo в формах глаголов 1-го лица множественного числа настоящего времени; формы глагола byt’ «быть» в 3-м лице множественного числа — sa (из *sętъ) или su (из *sǫtъ). В дальнейшем в истории словацких диалектов наблюдаются языковые явления как дивергентного, так и конвергентного характера. Так, для VIII—IX веков характерны языковые изменения, сближавшие прасловацкие диалекты, а для X—XI веков (в период распада праславянского языка) были характерны различия в языковых процессах, которые возникли вследствие изначальной неоднородности прасловацких диалектов (в результате данных процессов произошло развитие разных по качеству рефлексов редуцированных; по-разному осуществилась контракция; сформировался, либо не сформировался ритмический закон). Кроме того, дифференциация прасловацких диалектов усиливалась с различным характером изменений, связанных с новым акутом (появлением новоакутовой долготы). В XII—XIII веках диалектные различия усилились в результате процесса дифтонгизации долгих гласных, протекавшего с разной степенью последовательности, с разным охватом ареалов, в разных условиях и в разное время в каждом из диалектов. Также в этот период осуществляются ассибиляция согласных ť и ď; изменение билабиальной w в лабиодентальную v; появление удвоенных согласных и т. д. При этом часть из этих языковых изменений охватывала ареал того или иного диалекта не полностью, что способствовало обособлению внутри диалектов групп говоров. В XIV—XV веках процесс формирования основных диалектных различий практически завершается. В этот период происходит общая для словацких диалектов утрата парных мягких согласных и резкое обособление восточнословацкого диалекта (утрата фонологической долготы, формирование парокситонического ударения, окончательная утрата слоговых, нивелировка родовых различий в склонении существительных и т. д.). С XV века отмечаются процессы взаимовлияния диалектов с образованием разного рода переходных говоров, а также изменения, связанные с воздействием на словацкие говоры неславянских языков. Значительную роль в формировании групп говоров сыграло их обособление в пределах того или иного комитата феодального Венгерского королевства (в составе которого этническая территория словаков находилась длительное время со второй половины X по начало XX века).

Диалектные различия

Диалекты словацкого языка выделяются главным образом на основе фонетических и морфологических различий, часть из которых представляет древние языковые изменения, восходящие к VI—VII векам:

1. Различия в реализации праславянских сочетаний *orT-, *olT- не под акутовым ударением, перешедших в raT-, laT- в среднесловацком диалекте и в roT-, loT- в западнословацком и восточнословацком.
2. Различия в рефлексах праславянского носового ę после губных согласных: в среднесловацком диалекте на месте ę возникли гласная /ä/ (в кратком слоге) и дифтонг /ɪ̯a/ (в долгом слоге), в западнословацком — /a/ (в кратком слоге) и /ā/ (в долгом слоге), в восточнословацком — /e/ (в кратком слоге) и /ɪ̯a/ (в долгом слоге).
3. Наличие или отсутствие долгих гласных и дифтонгов: для среднесловацкого диалекта характерно наличие дифтонгов /ɪ̯a/, /ɪ̯e/, /u̯o/, /ɪ̯u/ наряду с долгими гласными, в большинстве говоров западнословацкого диалекта дифтонги отсутствуют, на их месте представлены долгие гласные /ā/, /ē/, /ō/ или /ī/, /ū/, в говорах восточнословацкого диалекта отмечается отсутствие долгих гласных.
4. Различия в окончаниях одушевлённых существительных мужского рода в форме именительного падежа множественного числа: в среднесловацком диалекте распространены окончания -ɪ̯a, -ovɪ̯a, в западнословацком — -é, -ové или (в говорах с дифтонгами) -ie, -ovie.

Кроме того языковые различия словацких диалектов отмечаются в фиксации ударения на разных слогах (падающее на первый слог — в среднесловацком и западнословацком, падающее на предпоследний слог — в восточнословацком); в результатах вокализации редуцированных ь, ъ в сильной позиции; в сохранении или изменении группы /šč/; в окончаниях существительных среднего рода в именительном падеже единственного числа; в окончаниях существительных женского рода в форме творительного падежа единственного числа и т. п.

Литература

1. Short D. Slovak // The Slavonic Languages / Edited by Comrie B., Corbett G. — London, New York: Routledge, 1993. — P. 533—592. — ISBN 0-415-04755-2.
2. Дуличенко А. В. Славянские литературные микроязыки. — Таллинн, 1981.
3. Смирнов Л. Н. Словацкий язык // Языки мира: Славянские языки. — М., 2005. — С. 274—309. — ISBN 5-87444-216-2.

Ссылки

• [www.ludovakultura.sk/index.php?id=3879 Slovenský ľudový umelecký kolektív] (слов.). — Obyvateľstvo a tradičné oblasti. Slovenčina. [www.webcitation.org/6GJ37FhAh Архивировано из первоисточника 2 мая 2013]. (Проверено 30 апреля 2013)
• [fpv.uniza.sk/orgpoz/nehmotnekd/narec.html Uniza.sk] (слов.). — Slovenský jazyk a nárečia. [www.webcitation.org/6GJ37zSg2 Архивировано из первоисточника 2 мая 2013]. (Проверено 30 апреля 2013)

Отрывок, характеризующий Диалекты словацкого языка

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…