Словацкий язык

Словацкий язык
Самоназвание:	slovenský jazyk, slovenčina, slovenská reč
Страны:	Словакия; Чехия, Сербия, Венгрия, Румыния, Австрия, Хорватия, Украина; Канада, США; Австралия.
Официальный статус:	Словакия Словакия; Европейский союз Европейский союз. Региональный или локальный официальный язык: Австрия Австрия; Босния и Герцеговина Босния и Герцеговина; Венгрия Венгрия; Польша Польша; Румыния Румыния; Сербия Сербия; Украина Украина; Хорватия Хорватия; Чехия Чехия.
Регулирующая организация:	Отдел государственного языка Министерства культуры Словацкой Республики
Общее число говорящих:	около 5,2 млн человек (2015)
Классификация
Категория:	Языки Евразии
Индоевропейские языки Славянская ветвь Западнославянская группа Чешско-словацкая подгруппа
Письменность:	латиница (словацкий алфавит)
Языковые коды
ГОСТ 7.75–97:	сло 605
ISO 639-1:	sk
ISO 639-2:	slk/slo
ISO 639-3:	slk
См. также: Проект:Лингвистика

Слова́цкий язы́к (самоназвания: slovenský jazyk , slovenčina, slovenská reč) — язык словаков, один из славянских языков. Близок чешскому языку, с которым объединяется в чешско-словацкую подгруппу в рамках западнославянской группы языков. Является официальным языком Словацкой Республики и одним из 24 официальных языков Европейского союза. Распространён главным образом в Словакии, также носители словацкого живут в Чехии, Сербии, Венгрии, Румынии, Австрии, Хорватии, Канаде, США, Австралии, на Украине и в других странах. В ряде государств Центральной и Восточной Европы, в которых словаки, как правило, расселены компактно, словацкий имеет статус регионального языка.

Общее число говорящих около 5,2 млн человек (2013), из них в Словакии — 4,34 млн человек (2012).

К особенностям словацкого языка (часть из которых выделяет его среди остальных славянских языков) относят такие фонетические черты, как наличие в системе вокализма наряду с краткими долгих гласных и восходящих дифтонгов i̯a, i̯e, i̯u, u̯o, образующих долгий слог; наличие специфической фонемы /ä/ (выходящей из употребления в современном языке); распространение ритмического закона, в соответствии с которым слоги с долгими гласными (а также дифтонгами) не могут следовать друг за другом в пределах одного слова; в системе консонантизма — употребление долгих и кратких слогообразующих сонорных [l̥], [l̥̄], [r̥], [r̥̄], выступающих функциональными эквивалентами гласных; утрата палатализованных согласных, наличие двух типов l (переднеязычной l и палатальной ľ) и т. д.
Из присущих словацкому черт морфологии отмечаются такие, как наличие окончания -ovia у одушевлённых существительных в форме именительного падежа множественного числа; распространение окончания -m у всех глаголов настоящего времени в форме 1-го лица единственного числа и т. д.

В словацком языке выделяются три диалекта (или диалектные группы): западнословацкий, среднесловацкий и восточнословацкий.

До XVIII века литературным языком словаков был чешский язык, в середине XIX века кодифицирован словацкий литературный язык главным образом на базе среднесловацкого диалекта. В истории словацкого литературного языка выделяют ранний (до 1000 года), долитературный (1000—1787 годы) и литературный (с 1787 года) периоды. В основе письменности лежит латинская графика. Самые ранние памятники собственно словацкой письменности датируются концом XV—XVI веками, при этом словакизмы встречаются в чешских, немецких и латинских памятниках более раннего периода.

О названии

Самоназвания словацкого народа (Slovák «словак», Slovenka «словачка») и словацкого языка (slovenský jazyk, slovenčina, slovenská reč) имеют общеславянские корни. Slovák образовано заменой суффикса в слове праслав. *slověninъ «славянин», а Slovenka напрямую восходит к праслав. *slověnъka «славянка». Похожее самоназвание имеет ещё один славянский язык — словенский (slovenski jezik, slovenščina). Варианты названия словацкого в других языках: англ. Slovak, нем. Slowakisch, фр. le slovaque. Кроме того, известен такой устаревший лингвоним, как «венгеро-словенский язык».

Лингвогеография

Ареал и численность

По числу носителей словацкий язык занимает третье место среди западнославянских языков после польского и чешского. Основной ареал словацкого языка — территория Республики Словакии. Согласно переписи, проведённой в Словакии в 2011 году, в качестве родного языка словацкий назвали 4 240 453 человека (78,6 % населения страны), за словацким следуют — венгерский (508 714; 9,4 %), цыганский (122 518; 2,3 %) и русинский (55 469; 1,0 %). При этом в общественной жизни словацкий используют 4 337 695 жителей Словакии (80,4 %), в качестве языка домашнего общения словацкий указали 3 954 149 человек (73,3 %). Подавляющее большинство носителей словацкого языка — этнические словаки. К данному этносу в Словакии отнесли себя 4 352 775 человек (80,7 %).

Носители словацкого языка проживают также на части территорий соседних государств, которые вместе со Словакией некогда входили в состав Венгерского королевства: в Венгрии (9 888 из 29 647 венгерских словаков назвали словацкий родным, всего на нём в Венгрии говорят 16 266 человек, 2011) и на Украине, прежде всего в районах Закарпатья (2 633 из 6 397 словаков). Помимо этого, на словацком говорят жители ряда других территорий бывшего Венгерского королевства, не граничащих со Словакией: жители Румынии, в основном в районах Трансильвании и Баната (12 574 из 13 654 словаков назвали словацкий родным, всего на нём в Румынии говорят 12 802 человека, 2011), жители Сербии, прежде всего в автономном крае Воеводина (49 796 из 52 750 сербских словаков назвали словацкий родным, при этом в Воеводине проживают 47 760 носителей словацкого из 50 321 словака, 2011) и Хорватии, в основном на востоке страны — в Вуковарско-Сремской и Осиецко-Бараньской жупаниях (3 792 из 4 753 хорватских словаков, 2011).

Кроме того, носители словацкого живут в ряде районов соседних со Словакией Австрии и Чехии, которые некогда объединяла в своём составе Австро-Венгерская империя (а вместе с Чехией Словакия была объединена позднее в едином Чехословацком государстве большую часть XX века). Так, в Чехии живут по данным переписи 2011 года 235 475 носителей словацкого как родного языка, представляя самую большую словакоговорящую диаспору в мире. Словаки расселены в Чешской Республике как правило дисперсно, исключение составляет область Моравская Словакия, жители которой имеют чешское самосознание, но их говоры ряд исследователей относит к словацкому языку. В Австрии живут 10 234 говорящих на словацком, 2001. В соседней Польше 765 граждан говорят на словацком языке, из них в качестве родного словацкий указали 648 польских словаков, 2011.

Кроме Словакии, граничащих с ней государств и некоторых территорий бывшей Австро-Венгрии словацкий язык распространён среди словацких иммигрантов и их потомков в странах Западной Европы, в странах Америки, в том числе в США (общая численность словаков в этой стране определяется в 510 тыс. человек, но активно владеет словацким сравнительно небольшая часть словацкой диаспоры, 2000) и в Канаде (17 580 человек, 2011). На словацком говорят в Австралии (4 990 из более чем 10 000 словаков, 2011), в России (1 445 носителя языка, из которых 324 словака, 2010), а также в других странах.

Словацкий язык за рубежом употребляется как в литературной, так и в диалектной формах. Словацкие говоры распространены в частности в Венгрии, Румынии, Сербии, на Украине и в других странах. Как правило, словацкие говоры за границей являются неоднородными. Так, например, в Закарпатской области Украины представлены такие смешанные говоры, как абовско-шаришско-земплинские, земплинско-абовско-шаришские, земплинско-ужские, ужско-сотацкие и другие. Использование говоров восточнословацкого диалекта или их влияние на словацкий литературный язык, в том числе и в печати, отмечалось среди словаков в США на рубеже XIX—XX веков.

Всего численность говорящих на словацком языке в мире составляет более 5,2 млн человек (по другим данным — от 5,0 до 5,5 млн человек). Из них более 1 млн словаков (из которых активно пользуются словацким языком 0,4 млн человек), проживают за пределами Словакии.

По итогам переписи и оценочным данным в различных государствах численность владеющих словацким языком составила:

Страны мира	численность (чел.)	год переписи (оценки)
Чехия	235 475	2011
Сербия	49 796	2011
Канада	17 580	2011
Венгрия	16 266	2011
Румыния	12 802	2011
Австрия	10 234	2001
Австралия	4 990	2011
Хорватия	3 792	2011
Украина	2 633	2001
Россия	1 445	2010
Польша	765	2011

Социолингвистические сведения

Словацкий язык является единственным государственным языком Словацкой Республики и одним из 24 официальных языков Европейского Союза (с 2004 года). На территории Словакии словацкий язык используется во всех сферах общественной жизни. Он является языком административного управления, законодательства, судопроизводства, науки, образования, культуры и т. д. Доминирует он также в быту.

За пределами Словакии функции словацкого языка ограничиваются как правило семейным общением и реже культурной жизнью. В ряде стран (в Болгарии, Венгрии, Германии, Польше, России, Румынии, Сербии, США, Чехии, Швеции, на Украине и в других странах) словацкий преподают в школах и изучают в научных учреждениях.

В тех европейских странах, на части территорий которых живут представители словацкого национального меньшинства и традиционно используют свой родной язык, словацкий получил статус языка национальных меньшинств или регионального языка (согласно положениям Европейской хартии региональных языков): в Австрии, Боснии и Герцеговине, Венгрии, Польше, Румынии, Сербии, Хорватии, Чехии и на Украине. В некоторых из этих стран закон о региональном языке распространяется в определённой области государства (с компактным расселением носителей словацкого языка). Так, в Австрии этот закон действует в федеральной земле Вена. В Сербии словацкий язык получил функции официального в ряде общин Бачки (Бачка-Топола, Оджаци, Бач, Бачки-Петровац, Нови-Сад), южной части сербского Баната (Алибунар, Ковачица, Зренянин) и в двух общинах Срема (Шид и Стара-Пазова). В то же время в Чехии, где словаки расселены дисперсно, положение о региональных языках распространяется на словацкий язык по всей территории Чешской Республики.

Как литературный язык словацкий оформился сравнительно поздно — ко второй половине XIX века. В IX—X веках часть славян Великоморавского государства, жившая на территории современной Словакии, использовала в качестве письменного старославянский язык. В Средние века литературным языком словаков были латинский и чешский языки, последний получил широкое распространение среди словаков с XV века. Формирование литературной нормы словацкого языка началось с середины XVIII века, окончательный её вариант, близкий современному словацкому литературному языку, был принят во второй половине XIX века. В создании литературного стандарта словаки опирались на разговорную и письменную традицию XVI—XVIII веков (культурные интердиалекты), в которой объединялись черты словацких диалектов и чешского литературного языка. Полноценному развитию словацкой литературной нормы препятствовало то, что словаки длительное время не имели своей государственности: до 1918 года словацкие земли входили в состав Австро-Венгрии. Только в XX веке происходят изменения, способствующие развитию и расширению сфер функционирования литературного словацкого языка — вхождение Словакии в состав сначала Чехословацкой Республики с 1918 по 1939 годы; затем — в состав Словацкой Республики (1939—1945 годы); Чехословацкой Республики (1945—1960 годы); Чехословацкой Социалистической Республики (1960—1989 годы); Чешской и Словацкой Федеративной Республики (1990—1992 годы). В составе общего с чехами государства словацкий был объявлен одним из двух официальных языков наряду с чешским. В 1993 году после провозглашения Словакией независимости словацкий язык становится единственным официальным языком этого государства.

В словацком языке не завершился процесс формирования единых норм разговорного языка, поэтому в разных регионах Словакии при взаимодействии литературного языка и диалектов складываются разнообразные варианты разговорной речи, в разной степени отличающиеся от литературной нормы. При этом разговорная речь одного региона объединяется сходными чертами и противопоставляется разговорной речи других регионов, в связи с чем ряд исследователей словацкого языка констатируют появление трёх субстандартных вариантов словацкого разговорного языка в Западной, Средней и Восточной Словакии.

Вопросы политики и стратегии в сферах, затрагивающих словацкий язык как государственный, регулирует Отдел государственного языка Министерства культуры Словацкой Республики.

Диалекты

Диалекты словацкого языка группируются в три крупных территориальных объединения (диалекта или диалектных группы), получивших названия в соответствии с регионом их распространения: западнословацкий диалект, среднесловацкий диалект и восточнословацкий диалект. Все они образуют единый непрерывный диалектный континуум. Наиболее выразительными языковыми различиями, по которым выделяются словацкие диалекты, являются: наличие / отсутствие долгих гласных; реализация / отсутствие ритмического закона; позиции палатализации парных согласных по твёрдости / мягкости перед гласным e. Важное значение имеют также праславянские рефлексы, особенно для установления генетической основы ряда говоров в переходных между диалектами зонах: рефлексы сочетаний *orT, *olT не под акутовым ударением; рефлексы сочетания dl; изменения согласной x по второй палатализации и т. д. Западнословацкий диалект характеризуется наличием фонологически долгих гласных; отсутствием ритмического закона и отсутствием или же наличием в основном только одной пары согласных по твёрдости / мягкости (n — ň) с палатализацией согласных перед e из ě или ę. Для среднесловацкого диалекта характерны наличие фонологически долгих гласных (собственно долгих гласных и дифтонгов); реализация закона ритмического сокращения и наличие четырёх пар согласных по твёрдости / мягкости (t — ť, d — ď, n — ň, l — ľ) с палатализацией согласных перед e любого происхождения (как перед e < ě, так и перед e исконным, за исключением единичных случаев e < ь). В восточнословацком диалекте отсутствуют долгие гласные и, соответственно, отсутствует закон ритмического сокращения слога; t’ и d’ в восточнословацких говорах подверглись ассибиляции, выделяются следующие пары согласных по твёрдости / мягкости: n — ň, l — ľ, s — ś и z — ź.

Говоры словацкого языка, входящие в состав трёх диалектов, объединяются по степени близости в группы говоров:

• Западнословацкий диалект:
  • северные говоры: верхнетренчинские, нижнетренчинские и поважские;
  • юго-восточные говоры: средненитранские и нижненитранские;
  • юго-западные говоры: загорские и трнавские.
• Среднесловацкий диалект:
  • северные говоры: липтовские, турчанские, оравские и верхненитранские;
  • южные говоры: зволенские, гонтянские (гонтские), тековские, новоградские и гемерские.
• Восточнословацкий диалект:
  • западные говоры: спишские и абовские;
  • центральные говоры: шаришские и земплинские;
  • восточные говоры: сотацкие и ужские.

Существует и более дробное деление словацких говоров. Так, например, в составе гемерских говоров выделяются западногемерские, восточногемерские, среднегемерские и верхнегронские говоры; в составе земплинских — верхнеземплинские, среднеземплинские и нижнеземплинские говоры и т. д.

Говоры в составе групп могут быть дифференцированы по-иному в разных классификациях, иначе могут быть сгруппированы говоры в пределах диалектов, в частности, на карте И. Рипки (I. Ripka) западнословацкий диалект разделён на северную и южную группы говоров, а восточнословацкий диалект — на западную и восточную группы говоров. Некоторые словацкие диалектологи придерживаются особой терминологии. Так, например, Р. Крайчович выделяет в словацком языке макроареалы западнословацких, среднесловацких и восточнословацких диалектов (makroareál nárečí), в составе макроареалов выделяет диалектные регионы (nárečový región, regionálny areál) и в них в свою очередь — основные (základný areál) и переходные ареалы (pomedzný areál) диалектов (nárečíe), в которых могут быть выделены несамостоятельные единицы — районы (rajón) и анклавы (enkláv).

Словацкие говоры за рубежом формировались как правило в результате переселения словаков из разных диалектных регионов и поэтому имеют смешанный характер. Некоторые исследователи словацкого языка к числу словацких диалектов относят также восточноморавские (моравско-словацкие) диалекты на востоке Чехии, которые являются естественным продолжением западнословацкого диалекта, а также горальские (польско-словацкие) говоры на севере Словакии у границы с Польшей. Вероятно, восточнословацкую основу (с сильным восточнославянским влиянием) имеют смешанные югославорусинские (южнорусинские, паннонско-русинские) говоры (существует мнение и о закарпатско-украинском их происхождении).

Значительная диалектная дробность словацкого языка может объясняться как относительной изоляцией той или иной словацкой области в условиях занимающей бóльшую часть территории Словакии горной местности, так и миграциями словацкого населения, приводившими к смешению диалектных типов, и контактами тех или иных словацких говоров с другими языками (славянскими и неславянскими).

Согласно точке зрения современной словакистики, различия между словацкими диалектами были заложены изначально в эпоху праславянского языка. Основой современных диалектных групп словацкого языка стали генетически разнородные праславянские диалекты, среди которых наиболее близкими между собой были празападнословацкий и правосточнословацкий, по наличию ряда южнославянских черт им был противопоставлен прасреднесловацкий диалект. В процессе развития прасловацких диалектов для них были характерны языковые явления как дивергентного, так и конвергентного характера. Так, в VIII—IX веках отмечались языковые изменения, сближавшие прасловацкие диалекты, а в X—XI веках (в период распада праславянского языка) — изменения, разделявшие их. Процессы дивергентного характера возникли в этот период вследствие изначальной неоднородности прасловацких диалектов, в результате чего у них развились разные по качеству рефлексы редуцированных; по-разному осуществилась контракция; сформировался, либо не сформировался ритмический закон. Кроме того, дифференциация прасловацких диалектов усиливалась с различным характером изменений, связанных с новым акутом. В XII—XIII веках диалектные различия возникали в результате таких по-разному протекавших (либо не осуществившихся в каком-либо из диалектов) процессов, как дифтонгизация долгих гласных, ассибиляция согласных ť и ď; изменение билабиальной w в лабиодентальную v и т. д. Некоторые из этих языковых процессов охватывали ареал того или иного диалекта не полностью, что способствовало обособлению внутри диалектов групп говоров. В XIV—XV веках процесс формирования основных диалектных различий практически завершается. В этот период происходит общая для словацких диалектов утрата парных мягких согласных и резкое обособление восточнословацкого диалекта. С XV века отмечаются процессы взаимовлияния диалектов с образованием разного рода переходных говоров, а также изменения, связанные с воздействием на словацкие говоры неславянских языков. Значительную роль в формировании отдельных групп говоров сыграло их обособление в пределах того или иного комитата феодального Венгерского королевства (в составе которого этническая территория словаков находилась длительное время со второй половины X по начало XX века).

В разговорной речи носителей словацкого языка устойчиво сохраняются диалектные особенности того или иного словацкого региона. Диалекты в качестве основного средства устного бытового общения используются прежде всего жителями сельской местности, в то же время диалектные черты часто встречаются и в разговорном языке городского населения. Наиболее близка литературному языку речь жителей Средней Словакии, так как в основе литературной нормы лежат фонетические и грамматические элементы среднесловацкого диалекта. Менее схожи с литературным языком говоры восточнословацкого диалекта.

Помимо устного общения диалектные формы нередко используются в словацкой литературе (в том числе и современной), диалектные особенности в текстах (прежде всего в разговорной речи) применяют для характеристики персонажей и создания своеобразного местного колорита. Так, например, среднесловацкие черты встречаются в рассказах Яна Боденека (словацк.), стилизация восточнословацкой речи отмечается в рассказах Милки Зимковой (словацк.), черты загорских говоров западнословацкого диалекта — в творчестве Штефана Моравчика (словацк.) — более того, Штефан Моравчик перевёл на загорский говор пьесу Йозефа Грегор-Тайовского «Женский закон» (Ženský zákon) — она ставилась на сцене Загорского театра в городе Сеница. Выпускается литература и собственно на диалектах, в частности, издательство «Валал» с 2010 года начало издавать литературу на восточнословацком диалекте.

Письменность

В словацком алфавите используются латинские буквы (строчные и прописные), некоторые из них имеют диакритические знаки:

• знак ´ (акут) применяется для обозначения долгих гласных: á (zámka «замок»); é (diéta «диета»); í (blížny «ближний»); ó (kópia «копия»); ú (súčet «сумма»); ý (nový «новый»); а также для обозначения слогообразующих сонорных согласных: ŕ (vŕba «верба») и ĺ (stĺp «столб»);
• знак ˆ (циркумфлекс) над буквой o (ô) используется для обозначения дифтонга /u̯o/: nôž «нож»; stôl «стол»;
• знак ¨ (умлаут) над буквой a (ä) обозначает так называемое «широкое открытое [e]»: najmä «главным образом»; mäkký «мягкий»;
• знак ˇ (гачек) употребляется для обозначения шипящих согласных /š/, /ž/, /č/ и /ǯ/ (в диграфе dž): šesť «шесть»; dážď «дождь»; čas «время»; džez «джаз»; для обозначения мягких согласных /n’/ (ň) и /ť/, /ď/ (только для заглавных букв Ď и Ť): kôň «конь»; Ťanšan Тянь-Шань; Ďaleký východ Дальний Восток (перед графемами e и i, í мягкость /n’/, /ť/ и /ď/ не обозначается);
• знак ’ (апостроф) обозначает мягкость согласных /ť/, /ď/ (только для строчных букв) и /ľ/, кроме позиций перед буквами e и i, í: byť «быть»; ďateľ «дятел»; ľúbiť «любить».

Каждой фонеме словацкого языка как правило соответствует одна буква, исключение составляют только диграфы dz, dž и ch, передающие на письме фонемы /ʒ/, /ǯ/ и /x/, и диграфы ia, ie, iu, применяемые для обозначения дифтонгов /i̯a/, /i̯e/ и /i̯u/. Всего словацкий алфавит включает 46 букв:

буква словацкое название основной аллофон (МФА) другие аллофоны A a á [a] Á á dlhé á [aː] Ä ä široké e [æ] B b bé [b] [p] C c cé [t͡s] [d͡z] Č č čé [t͡ʃ] [d͡ʒ] D d dé [d] [t] Ď ď ďé [ɟ] [c] Dz dz dzé [d͡z] [t͡s] Dž dž džé [d͡ʒ] [t͡ʃ] E e é [ɛ] É é dlhé é [ɛː] F f ef [f] G g gé [g] [k] H h há [ɦ] [x] Ch ch chá [x] I i í [i] Í í dlhé í [iː] J j jé [j] K k ká [k] [g] L l el [l] Ĺ ĺ dlhé el [lː] Ľ ľ eľ [ʎ]

буква словацкое название основной аллофон (МФА) другие аллофоны M m em [m] N n en [n] Ň ň eň [ɲ] O o ó [ɔ] Ó ó dlhé ó [ɔː] Ô ô o s vokáňom [u̯ɔ] P p pé [p] [b] Q q kvé [kv] R r er [r] Ŕ ŕ dlhé er [rː] S s es [s] [z] Š š eš [ʃ] [ʒ] T t te [t] [d] Ť ť ťé [c] [ɟ] U u ú [u] Ú ú dlhé ú [uː] V v vé [v] [f] W w dvojité vé [v] [f] X x iks [ks] [gz] Y y ypsilon [i] Ý ý dlhý ypsilon [iː] Z z zet [z] [s] Ž ž žet [ʒ] [ʃ]

Буквы x ([ks], [gz]), q ([kv]), ó и w употребляются только в словах иностранного происхождения.

Как и в чешском языке, в словацком графемы i, í и y, ý передают фонемы /ɪ/ и /iː/ по этимологическому принципу — i и í пишутся на месте праславянского *i, а y и ý на месте праславянского *y (ɨ).

История языка

Периодизация истории

В истории словацкого литературного языка выделяют следующие периоды:

1. Ранний период (до 1000 года):
   • довеликоморавский период (до 845 года);
   • великоморавский период (845—900 годы);
   • послевеликоморавский период (900—1000 годы).
2. Долитературный период (1000—1787 годы):
   • старший период (XI—XV века);
   • младший период (XVI—XVIII века).
3. Литературный период (с 1787 года):
   • бернолаковский период (1787—1843 годы);
   • штуровский период (1843—1852 годы);
   • реформенный период (1852—1863 годы);
   • матичный период (1863—1875 годы);
   • мартинский период (1875—1918 годы);
   • межвоенный период (1918—1940 годы);
   • современный период (с 1940 года).

Ранний этап истории формирования и развития словацкого языка Р. Крайчович разделяет на три периода: послемиграционный (VI—VII века) — образование прасловацкого ареала из диалектов как западнославянского, так и незападнославянского происхождения; интеграционный (VIII—IX века) — единые языковые процессы во всём прасловацком ареале; конститутивный (X—XI века) — формирование словацкого как самостоятельного языка.

До XI века

Предки словаков, представлявшие собой группу в разной степени родственных друг другу славянских племён, заселили территорию нынешней Словакии в V—VI веках с северо-востока через карпатские проходы, с северо-запада — через Моравские Ворота, а также с юга — из области в среднем течении Дуная. С юга и юго-востока заселялись в основном районы Средней Словакии. Потоки славянской колонизации из различных в диалектном отношении регионов дали начало длительному и сложному процессу интеграции генетически разнородных славянских диалектов и формированию на их основе единого словацкого языка. В VI—VII веках для диалектов прасловацкого языкового ареала были характерны различия по таким чертам, как сохранение праславянских сочетаний *tl, *dl или упрощение их в l (šidlo «шило» — в Западной и Восточной Словакии, šilo — в Средней Словакии); изменение групп *orT-, *olT- при циркумфлексной интонации в roT-, loT- или raT-, laT- (loket / lokec «локоть» — в Западной и Восточной Словакии, lakeť — в Средней Словакии); изменение *x по второй палатализации в š или в s (češi — от Čech «чех» — в Западной и Восточной Словакии, česi — в Средней Словакии) и т. д.

В VII—IX веках для предков словаков были характерны процессы политического объединения. Так, в VII веке они объединялись для борьбы с аварами, а в VIII веке на их территории (в пределах современной Словакии) возникли Нитранское княжество и Моравское княжество (частично). В 833 году князь Моймир I присоединил Нитранское княжество к Моравскому — сложившееся государство принято называть Великая Моравия. Объединение словацких племён, в том числе и в рамках славянских государственных образований, во многом способствовало языковой интеграции прасловацких диалектов. Для этого периода (VIII—IX века) характерны языковые процессы, протекавшие в прасловацком ареале одинаково — сохранение сочетаний *kv-, *gv- в начале слова перед *ě (kvet «цветок», hviezda «звезда»); отсутствие l эпентетического после губных согласных на стыке морфем на месте сочетаний губного с *j (zem «земля»); изменение праславянских сочетаний *tj, *dj в свистящие согласные c, dz (svieca «свеча», medza «межа»); изменение *jь- в начале слова в i- (ihla «игла»); развитие слоговых сонорных согласных в сочетаниях *TrьT, *TrъT, *TlьT, *TlъT (krv «кровь»); развитие долготы в окончаниях существительных среднего рода в формах именительного и винительного падежей (mestá «города»); флексия существительных мужского рода в форме творительного падежа единственного числа -om (chlapom «мужчиной») и т. д.

В начале X века Великая Моравия пала под натиском венгров и значительная её часть вошла в состав Королевства Венгрия, включая будущую этническую территорию словаков. Прекратилось формирование великоморавской народности, часть западных славян, оказавшаяся обособленной в границах Венгрии, стала постепенно складываться в отдельный словацкий народ. К этому времени (X—XI века) начинают формироваться языковые явления, выделившие прасловацкие диалекты среди других западнославянских языков и диалектов и положившие начало образованию самостоятельного словацкого языка: результаты изменения *g по первой палатализации, а также сочетаний *dj, *gj; краткость на месте старого акута в словах типа slama «солома», krava «корова»; долгота в причастиях на -l, образованных от глаголов с основой инфинитива на согласный, типа viedol и т. д. Обособление словацкого языка подтверждает также тот факт, что словацкий ареал оказался вне процессов, охвативших близкородственные чешский (перегласовка ȧ > ě) и польский языки (лехитская перегласовка e > o, ě > a). Кроме того, в X веке в прасловацком ареале отмечались также такие процессы (объединявшие словацкий с теми или иными славянскими языками или обособлявшие его от них), как утрата носовых гласных: *dǫbъ > dub «дуб», *pęta > päta «пятка, пята»; падение редуцированных *ь и *ъ, причём в правосточнословацком и празападнословацком диалектах в сильной позиции *ь и *ъ перешли в e (den / dzeň (из *ь) «день»; ven (из *ъ) «вон», mech (исконная форма) / moch / mach (из *ъ) «мох»), а в прасреднесловацком — *ь перешла в e, а *ъ перешла главным образом в o или в некоторых случаях в a (ďeň; von, moch / mach), что явилось следствием изначальной неоднородности прасловацких диалектов; выпадение *j в интервокальном положении, вызвавшее стяжение гласных, что привело к появлению в словацком противопоставления долгих и кратких гласных: *poi̯asъ > pás «пояс, полоса»; *dobrъi̯ь > dobrý «хороший» (в среднесловацком диалекте контракция не была реализована в ряде грамматических форм, например, у существительных женского рода в форме творительного падежа единственного числа (ženou «женщиной»), так как процесс контракции в этом диалекте следовал не до, а после утраты носовых — -oi̯ǫ > -oi̯u > -ou̯); формирование парных по твёрдости / мягкости согласных, ставшее следствием падения редуцированных: t— ť, d — ď, n — ň, ł — ľ, w — w’, b — b’, p — p’ и т. д.

Лексика словацкого языка в ранний период его развития состояла из праславянского лексического фонда. Принятие христианства способствовало проникновению в словацкий язык заимствований из латинского языка, важным источником заимствования лексики в ранний период истории словацкого языка, кроме того, был немецкий язык. Некоторое влияние на становление словацкой лексики оказали также контакты со старославянским языком, связанные с византийской христианской миссией в Великой Моравии братьев Кирилла и Мефодия.

В XI—XVIII веках

Языком администрации, церкви и культуры в Венгерском королевстве, частью которого была Словакия на всём протяжении XI—XVIII веков, являлась латынь. Словацкий долгое время оставался лишь языком устного общения (хотя на нём читались и проповеди).

В XIV веке в Словакию стал проникать чешский литературный язык, причём словаки его воспринимали как литературный вариант своего языка. Среди факторов, способствовавших проникновению чешского языка, называют обучение словацких студентов в Чехии, пребывание войск гуситов и Яна Йискры в Словакии, контакты Венгерского королевства с Чехией и развитие словацких городов. В XV веке позиции чешского литературного языка в Словакии значительно усилились, хотя он оставался только письменным языком. В то же время стала сужаться сфера употребления латинского языка.

Начиная с XV века отмечались словацко-румынские и словацко-русинские языковые контакты, появившиеся в результате валашской пастушеской колонизации горных районов Словакии. Впоследствии валахи были словаками ассимилированы.

Вплоть до конца XV века на словацком языке не было создано ни одного письменного памятника, и о средневековом словацком можно судить только по именам собственным, топонимам и глоссам из латинских текстов, а также словакизмам, встречающимся в чешских текстах, созданных на территории Словакии.

Первый памятник словацкого языка (датируется примерно 1490-м годом) — письмо шайки разбойников городскому совету города Бардеёв с угрозами и требованиями откупного за убитых товарищей (письмо написано на восточнословацком диалекте, содержит богемизмы и украинизмы).

С начала XVI и до конца XVIII века в устном общении жителей Словакии использовались в основном местные говоры, в письменности же употреблялись преимущественно чешский и латинский языки, реже — и другие языки (немецкий и венгерский, и изредка на территории Восточной Словакии — польский и церковнославянский).

Чешский язык в силу его близости словацким диалектам занимал особое положение среди прочих письменных языков Словакии. Фактически, в XVI—XVIII веках чешский стал для словаков литературным языком (для словацких протестантов он стал с XVI века ещё и литургическим языком). При этом в чешский язык словаков активно проникали словакизмы, а в словацкий язык (прежде всего, в язык образованных слоёв словацкого населения) заимствовались чешские языковые элементы. В процессе постоянных контактов диалектной словацкой речи и чешского литературного языка в устном общении словацкой интеллигенции распространилась своеобразная интердиалектная формация, называемая обычно словацким культурным языком, со своими разновидностями в трёх словацких областях: западнословацким, среднесловацким и восточнословацким интердиалектами. Постепенно черты этих интердиалектов всё чаще стали проникать в словацкую письменность — от административно-деловых документов до художественной литературы. В частности, словацкие языковые элементы всё активнее использовались в религиозной письменности. Так, например, кальвинистами на восточнословацком интердиалекте было издано несколько книг в 1750—1758 годах, а в Западной Словакии развитие католической письменности на местном интердиалекте достигло такого уровня, что можно было говорить о формировании языковых норм уже к середине XVIII века. Среди произведений светской литературы, создаваемых на основе словацких интердиалектов или же диалектов в этот период, отмечаются, в частности, написанные на западнословацком «Пастушья школа — житница нравов» (Valaská škola mravúv stodola, 1755) Г. Гавловича, а также первый словацкий роман — «Приключения и испытания юноши Рене» (1783—1785) Й. И. Байзы.

Процесс активного использования словацких диалектов и культурных интердиалектов во всех сферах жизни словацкого общества в XVIII веке стал отражением подъёма национального самосознания словаков и их интереса к родному языку. Благодаря этому во второй половине XVIII века в Словакии складываются предпосылки к формированию литературного языка на основе родной словацкой речи.

Распространение власти Венгерского королевства на всей этнической территории словаков в течение XI—XVIII веков, с одной стороны, способствовало относительному обособлению словацкого языка (в пределах государственных границ Венгрии) от ареалов других западнославянских языков и его независимому развитию, с другой стороны, отсутствие собственного государства, единого политического и культурного центра у словаков привели к тому, что общая тенденция развития словацкого языка долгое время отсутствовала, языковые черты развивались в той или иной части словацкого ареала разными путями.

В период самостоятельного развития словацкого языка (по Р. Крайчовичу, с X—XI веков) он претерпевает целый ряд изменений на всех языковых уровнях. Так, в начале XI — начале XIII века отмечаются следующие процессы в системе словацкого вокализма:

• фонемы ä и долгая a̋ (возникшие из праславянских ę и ę̄, а также в результате контракции на месте сочетаний ьi̯a, ěi̯a и других), были утрачены в Западной и Восточной Словакии; фонема ä в позиции после губных согласных сохранилась только лишь в части говоров среднесловацкого диалекта: mäso «мясо», deväť «девять»;
• фонема ě слилась с e: deti «дети»;
• фонемы i и y слились в одну фонему i, по-разному реализующуюся после твёрдых и мягких согласных.

В XIII—XIV веках в системе гласных произошли следующие процессы:

• дифтонгизация долгих гласных: ó > u̯o; é > i̯e: kóň > ku̯oň «конь»; véra > vi̯era «вера»; данный процесс был реализован в том или ином словацком диалекте с разной степенью последовательности; наиболее последовательно — в Средней Словакии; намного позднее (в XV—XIV веках) в ряде говоров дифтонгизировались a̋ > i̯a, ei̯ и ý > ei̯, самым поздним по времени образования стал дифтонг i̯u;
• после утраты корреляции согласных по мягкости / твёрдости такие варианты фонем (после мягких согласных) как ȧ, ȯ, u̇, y совпали с фонемами a, o, u, i соответственно: dym > [dim] «дым» и т. п.

В области консонантизма в XI—XII веках отмечались следующие языковые явления:

• палатализация заднеязычных согласных k, g, x в говорах среднесловацкого диалекта; данное явление нашло отражение в образовании некоторых падежных форм существительных: ruke (от ruka «рука»), muxe (от mucha «муха») — в именительном падеже множественного числа — ruki, muxi — в предложном падеже единственного числа;
• переход g > ɣ (в XII веке), а затем ɣ > h (в XIII—XIV веках): ľägký > ľäɣký > ľahký «лёгкий»;
• переход w > v: voda «вода», pravda «правда», spev [spef] «пение»; в среднесловацких и восточных говорах восточнословацкого диалекта данный процесс не реализовался в конце слова и слога — voda, prau̯da, speu̯;
• появление фонем f и dž: trafiť «попасть»; džbán «кувшин, жбан».

В XIII—XIV веках в системе согласных словацкого языка отмечались такие процессы, как:

• ассибиляция мягких ď > dź и ť > ć, не затронувшая ареал среднесловацкого диалекта: dzeci «дети»; dzeň «день»; в среднесловацком (и словацком литературном) — deti [ďeťi], deň [ďeň];
• утрата парных мягких согласных, проходившая с разной интенсивностью в тех или иных словацких диалектах; в среднесловацком ареале, в частности, сохранились только четыре парных мягких согласных: ť, ď, ň, ľ.

В старословацкий период также произошло оглушение и озвончение согласных на границах морфем и оглушение согласных в конце слова; возникли удвоенные согласные; произошли изменения в группах согласных: šč > šť, ždž > žď (только в среднесловацком диалекте); zdn > zn, stn > sn и т. д.; в XV—XVI веках в восточнословацком диалекте были утрачены долгие гласные; в западнословацком и среднесловацком диалектах ударение установилось на первом слоге, в восточнословацком — на предпоследнем; в среднесловацком возник помимо того ритмический закон.

Процессы языкового развития коснулись также морфологии словацкого языка. В частности, произошли изменения в области грамматических категорий. Из праславянского языка в словацкий перешли такие категории, как род, число, падеж, лицо и т. д., но при этом не все праславянские граммемы сохранились, в их числе двойственное число (утратилось к XIV веку), другие (например, прошедшее время глаголов) пережили сложный процесс перестройки — были утрачены глагольные формы аориста и имперфекта (в XIII—XIV веках). Из семи падежей, унаследованных с праславянского периода, сохранились шесть, вокатив был утрачен (сохранился только в Восточной Словакии). Тенденция формирования категории одушевлённости / неодушевлённости, отмечаемая в праславянском языке, получила развитие в период образования самостоятельного словацкого языка.

С утратой корреляции согласных по твёрдости / мягкости сложилась тенденция к устранению чередования согласных в основе: ruka — ruce > ruke; kopa «копна» — kopie > kope; voda — vodze > vode и т. д. Данный процесс затронул основы как существительных, так и прилагательных, числительных, местоимений и глаголов. В имени существительном произошло изменение склонения, зависящее от типа основы, характерного для праславянского языка, на склонение, зависящее от категории рода, одушевлённости / неодушевлённости и т. д. Так, например, склонение слова chlap «мужчина» (chlap, chlapa, chlapovi…) возникло при смешении склонений древних *-o и *-u-основ. Склонение по типу *-r-основы (mati, matere, materi…) частично сохранилось в склонении слова mať «мать»; не сохранились склонение по типу *-n-основы (kamy, kamene, kameni…), *-s-основы (slovo, slovese, slovesi…) и других. Кроме того, среди различного рода преобразований в словоизменении существительных отмечались: появление нулевой флексии в форме именительного падежа единственного числа мужского рода (chlap, dub «дуб»), изменение флексии *-emъ > -om в форме дательного падежа множественного числа мужского рода (strojom, от stroj «устройство, механизм») и т. д. Изменилась парадигма склонения имён прилагательных, в основном в результате процесса контракции (dobrъ-i̯ь > dobrý «хороший», dobra-i̯ego > dobrého, dobru-i̯emu > dobrému…). Были утрачены краткие прилагательные. Склонение притяжательных прилагательных сохранилось в единичных формах. Произошла перестройка словоизменения местоимений, в частности, на месте праславянских указательных местоимений *těхъ, *těmъ возникли формы tých, tým (формы множественного числа от ten «тот»). В числительных произошло изменение склонения формы jeden «один» с субстантивного и местоименного на склонение по типу прилагательного: jedného, jednému. Также была сформирована новая парадигма числительных dva «два», tri «три», štyri «четыре» по типу dvoch, dvom, dvoma и т. д. В словацком языке спряжение атематического типа не сохранилось, атематические глаголы стали спрягаться так же, как и тематические, за исключением глагола byť «быть» (som, si, je…). В глагольных флексиях произошли такие изменения, как появление окончания -m на месте исконного -u (из *-ǫ) в формах 1-го лица единственного числа настоящего времени (nesiem «несу»); развитие окончаний -ie, -e, -í, -á на месте праславянской tъ в формах 3-го лица единственного числа настоящего времени (nesie «несёт») и многие другие.

Лексика словацкого языка в XI—XVIII веках пополнялась заимствованиями в основном из латинского, немецкого и чешского языков, часть заимствований пришла из венгерского и румынского. Латинский долгое время был важнейшим источником пополнения лексического состава словацкого языка, из него заимствовалась научная, религиозная и прочая терминология, посредством латинского в словацкий проникли и так называемые лексические «европеизмы». Влиянию немецкого языка на словацкий способствовала средневековая немецкая колонизация словацких городов. Основная часть немецкой лексики проникла в словацкий в XII—XIV веках. С XIV—XV веков усилились контакты словацкой этнической территории с Чехией, что привело к значительному влиянию на словацкую лексику чешского языка.

Литературный язык

Формирование словацкого литературного языка, тесно связанное с процессом становления словацкой нации, происходило в конце XVIII — первой половине XIX века. Создававшийся литературный словацкий язык входил в жизнь словаков не только как средство общения, как язык науки и литературы, но и как фактор усиления национального самосознания, объединения словацкой нации и развития её национальной культуры. Окончательно словацкий литературный язык сформировался во второй половине XIX века. Существенное влияние на его развитие в XX веке оказало вхождение словацких земель в состав Чехословакии. Создание независимой Словацкой Республики в 1993 году создало условия, при которых началось полноценное функционирование словацкого литературного языка во всех сферах общественной жизни.

В литературный период в словацком языке продолжаются такие фонетические процессы, как утрата фонемы ä (в позиции после губных согласных) и фонемы ľ: päť > peť «пять», ľeto > leto «лето». Под воздействием внешнеязыковых контактов в словацком восстановилась фонема ō (móda «мода»); стали шире употребляться фонемы ē (téma «тема»), f (fyzika «физика») и g (geológia «геология»).

Языковая реформа Антона Бернолака

Литературная норма, основанная на родной речи, впервые появилась у словаков к концу XVIII века. В этот период в отношении языковой нормы были распространены две противоположные точки зрения — протестантская часть словацкого общества стремилась сохранить в качестве литературного языка словаков чешский язык, среди словаков-католиков преобладало стремление кодифицировать словацкий литературный язык на основе родной речи. Соответственно первая кодификация словацкого литературного языка появилась среди словаков католического вероисповедания.

Автором первой научно обоснованной программы кодификации словацкого литературного языка стал католический священник А. Бернолак. Разработанная им в 1780-х годах кодификация (известная как «бернолаковщина») изложена в нескольких работах: «Филологическо-критическое рассуждение о славянских письменностях» (Dissertatio philologico-critica de literis Slavorum…, 1787) с приложением «Орфографии» (Lingvae Slavonicae…orthographia, 1787), «Словацкая грамматика» (Grammatica Slavica, 1790), «Этимология словацких слов» (Etymologia vocum slavicarum, 1791), а также многотомный «Словацкий чешско-латинско-немецко-венгерский словарь» (Slowár Slowenskí, Česko-Laťinsko-Ňemecko-Uherskí, 1825—1827). В создании своего варианта письменности А. Бернолак придерживался фонетического принципа, он упорядочил, унифицировал и упростил при этом ряд черт и особенностей орфографии, встречавшихся в словацкой письменности ранее. Данная кодификация объединила в себе как традиционные, так и новые языковые элементы. А. Бернолак не только зафиксировал то, что уже существовало до него в разных вариантах письменности словацких католиков, но и занимался отбором из уже существующих только тех фактов, которые по его мнению соответствовали характеру словацкого языка, а также создавал новые правила и нормы.

В кодификации словацкого литературного языка А. Бернолак опирался в первую очередь на речь образованных людей Западной Словакии, непосредственной основой языковой системы бернолаковщины был преимущественно западнословацкий культурный интердиалект, вместе с тем ряд черт как словацких диалектов (в большей степени западнословацкого диалекта), так и чешского языка попал в бернолаковщину без посредства западнословацкого интердиалекта.

За 60 лет существования языковой нормы А. Бернолака на ней были созданы проза и поэзия, научные работы, многочисленные религиозные труды, на этот язык были переведены произведения религиозной и светской литературы. Наиболее известны созданные на бернолаковщине поэзия Я. Голлого и проза Ю. Фандли. В ряде католических школ язык А. Бернолака стал языком обучения. В процессе развития бернолаковщины в ней стали отмечаться стилистические различия и сильнее стала проявляться унификация. Популяризацией бернолаковского варианта словацкого литературного языка занималось «Словацкое учёное товарищество», центр которого располагался в Трнаве. Активная деятельность товарищества, начавшаяся в 1792 году, пошла на спад к концу XVIII века и стала постепенно угасать. Полностью литературная норма А. Бернолака вышла из употребления к середине XIX века. Бернолаковский язык употреблялся только среди католиков, словаки-протестанты продолжали пользоваться чешским языком.

Языковая реформа Людовита Штура

C конца XVIII века и до середины XIX века словаки использовали два литературных языка, связанных с развитием словацкой национальной культуры — бернолаковский словацкий, применяемый словаками-католиками, и чешский, поддерживаемый словаками-протестантами. Весь этот период между сторонниками этих двух языков длились споры, каждая из сторон отстаивала позиции своей литературной нормы. Понимая, что для развития национально-освободительного движения, национальной культуры и просвещения словаков требовался единый для всех литературный язык, представители обеих конфессий в 1820—1830-х годах предпринимают попытки сближения и сотрудничества, допускают возможность внесения изменений в словацкую, либо в чешскую литературные нормы. Так, в 1820-х годах Я. Колларом и П. Й. Шафариком был создан так называемый «чешско-словацкий литературный язык, или стиль», представлявший собой чешский язык с элементами словацкого языка, но он так и не был принят ни словаками, ни чехами. В 1834 году словаки разных конфессий впервые создали совместную организацию «Общество любителей словацкого языка и литературы», в 1835—1840 годах общество издавало альманах Zora, в котором авторы печатались на разных вариантах чешского и словацкого языков, признавая тем самым свои литературные нормы равноправными.

В 1840—1850-х годах вопрос единого словацкого языка стал острее в связи с расширением национального движения словаков и усилением угрозы мадьяризации. В этих условиях появился новый вариант словацкого языка, автором которого стал один из представителей словацкого национально-освободительного движения Л. Штур. В его работах, изданных в 1840-х годах, были заложены основы новой кодификации словацкого языка. Созданию новой литературной нормы предшествовали долгие обсуждения и совещания, в которых принимали участие сподвижники и последователи Л. Штура — М. М. Годжа, Й. М. Гурбан и другие. Уже в 1845 году была издана газета на штуровщине — «Словацкая национальная газета» (Slovenskje národňje novini) с литературным приложением «Орёл Татаранский» (Orol Tatránski).

Кодификация Л. Штура носила прескриптивный характер, в основу правописания был положен фонетический принцип. Базой для штуровского варианта словацкого литературного языка стали общесловацкие и среднесловацкие языковые элементы — среднесловацкий культурный интердиалект.

Объективной причиной смены диалектной основы литературного языка, по мнению Э. Паулини, стало усиление культурного и экономического значения среднесловацких городов с конца XVIII — начала XIX века и распространение культурного среднесловацкого интердиалекта как наддиалектной формы за пределы Средней Словакии — он стал вытеснять в том числе и западный интердиалект, ту базу, на которую опиралась бернолаковщина.

Л. Штур считал, что словаки как самостоятельный народ должны обладать собственным языком и отказаться от введения в качестве литературной нормы чешского языка. В то же время, объясняя необходимость замены нормы А. Бернолака, он отмечал, что западнословацкая в своей основе бернолаковщина не имеет перспектив, поскольку далека от народно-разговорной речи словаков. Объединение словацкой нации, по мнению Л. Штура, мог обеспечить общий для всех словаков язык, созданный на среднесловацкой основе. Л. Штур и его последователи направили все свои усилия на то, чтобы убедить все слои словацкого общества принять новую языковую реформу. К ним присоединились как протестанты, так и часть словаков-католиков. В то же время против нового литературного языка выступили не только словаки из католической среды, но и представители словаков-протестантов старшего поколения, такие как Я. Коллар, П. Й. Шафарик, И. Палкович и другие. Л. Штура, так же, как и А. Бернолака, обвинили в расколе чешско-словацкого литературно-языкового единства, а венгерское общество обвинило Л. Штура и его сторонников кроме того в панславистских и антивенгерских настроениях. Тем не менее, штуровская норма постепенно стала входить в употребление в общественной и культурной жизни словацкого народа.

Языковая реформа Годжи-Гатталы

На состоявшемся в августе 1847 года собрании культурно-просветительского общества «Татрин» (Tatrín) в Чахтице ведущие представители католической и протестантской общин Словакии договорились о введении единой нормы словацкого литературного языка. За основу данной нормы решено было взять штуровскую кодификацию, которую предполагалось исправить и дополнить с учётом предложений и замечаний, поступивших от участников собрания.

Введение единого литературного языка для словаков стало жизненно необходимым в период после поражения революции 1848—1849 годов, когда в Австрийской империи укрепились позиции немецкого языка, а на её части — в Венгерском королевстве расширилась сфера использования венгерского языка. При этом стало расти число используемых в словацком обществе форм словацкого и чешского языков: бернолаковская и штуровская нормы широко варьировались в текстах разных авторов и печатных изданий, чешский язык употреблялся как в архаичной (библичтина), так и в современной формах. Помимо этого, по рекомендации Я. Коллара в качестве языка администрации, печати и школьного обучения стали вводить так называемый «старословацкий язык» (чешский язык с некоторыми словацкими языковыми элементами).

Компромиссный вариант словацкого литературного языка был кодифицирован благодаря усилиям М. М. Годжи и М. Гатталы. На собрании наиболее известных деятелей словацкого национального движения в октябре 1851 года в Братиславе были окончательно утверждены единые нормы словацкого литературного языка, которые М. Гаттала зафиксировал в своей работе «Краткая словацкая грамматика» (Kratká mluvnica slovenská). Предисловие к изданию этой грамматики подписали протестанты М. М. Годжа, Й. М. Гурбан, Л. Штур и католики Я. Паларик, А. Радлинский и Ш. Заводник. Новые нормы литературного языка были отчасти сближены с чешским языком и с бернолаковщиной, сохранив при этом среднесловацкую основу (в связи с чем реформу Годжи-Гатталы иногда называют в научной литературе «исправленная штуровщина»). Важным изменением орфографии стало в числе прочего восстановление элементов историко-этимологического принципа правописания.

Новый вариант кодификации завершил длительный процесс формирования словацкой литературной нормы и стал единым общенациональным словацким литературным языком. В целом, несмотря на ряд дальнейших уточнений и дополнений, вариант, предложенный в процессе реформы Годжи-Гатталы, является основой современного литературного словацкого языка.

Восточнословацкий литературный язык

Параллельно с процессом создания общесловацкой литературной нормы с середины XVIII века в Восточной Словакии формировался обособленный восточнословацкий литературный язык на земплинской диалектной основе (конфессиональный вариант с письменностью на основе венгерской графики) и с середины XIX века на базе шаришских и спишских говоров («мирской» вариант). Венгерские власти в период существования Австро-Венгрии способствовали распространению «шаришского языка», тем самым пытаясь препятствовать единству словацкого национального возрождения. К середине XX века восточнословацкий язык практически перестал использоваться.

Матичный период

Важнейшее значение в развитии словацкого национального движения в 1863—1875 годах приобрела деятельность Матицы словацкой. Начало матичного периода характеризовалось ростом литературного творчества на родном языке, расширением издательской работы, преподавания и активизацией научных исследований словацкого языка. Завершением этого периода стало угасание словацкой политической и культурной жизни, связанное с курсом властей Австро-Венгрии на подавление национальных движений в империи, что выразилось в закрытии словацких гимназий и в конечном итоге в запрещении самой Матицы.

В матичный период основной нормой словацкого языка становится кодификация М. Гатталы. Активно развиваются стилистические различия в языке. Матица организует работу по подготовке к изданию словацких словарей. Отмечается ряд изменений и дополнений в орфографии, фонетике, морфологии и синтаксисе словацкого языка. В частности, была устранена непоследовательность в элементах правописания, основанных на историко-этимологическом принципе, что отражено в школьном учебнике 1864 года Ф. Мраза. В матичный период были заимствованы многочисленные русизмы, получило развитие словообразование по русским моделям на -stvo, -stvenný, -stvovať, -ionný и т. д., продолжилось заимствование лексики из чешского языка.

Мартинский период

В мартинский период (1875—1918 годы) важнейшую роль в развитии словацкого литературного языка выполнял культурный центр в городе Мартин. В сфере изучения словацкого развивались такие направления как исследование литературы, фольклора, грамматического строя, истории языка и т. д. Продолжалась стилевая дифференциация языковых средств литературного языка и стабилизация его норм. В частности, с развитием уже существовавших и появлением новых печатных периодических изданий совершенствовался публицистический стиль. В мартинский период отмечается деятельность таких лингвистов, как Й. Шкультеты, Я. Влчек, С. Цамбел. Важную роль в стабилизации словацкого языка сыграла кодификация С. Цамбела. В его работе 1902 года «Руководство по литературному словацкому языку» (Rukoväť spisovnej reči slovenskej) отражены поправки, внесённые в литературную норму в соответствии с тенденциями языкового развития и взглядами того времени на литературный язык. В 1916 и 1919 годах эта книга была переиздана Й. Шкультетой с рядом дополнений и изменений, в течение 30 лет она являлась основным пособием, содержащим нормы словацкого языка.

В словацкой литературе появляются новые жанры и стили, мартинский период характеризуется творчеством таких литераторов, как Я. Калинчак, Л. Кубани, В. Паулини-Тотх, Й. Заборский, К. Башелл, С. Гурбан-Ваянский, П. О. Гвездослав, И. Краско и других. В этот период продолжает появляться художественная литература на диалектах М. Кукучина, Й. Г. Тайовского и других авторов.

Словацкий язык в XX—XXI веках

В Чехословакии, общем государстве чехов и словаков, образованном в 1918 году, в политическом, экономическом и культурном плане Чехия доминировала над Словакией, что сказывалось и на положении словацкого языка. Согласно Конституции 1919 года официальным в Чехословакии признан чехословацкий язык, при этом словацкий фактически превратился в его областной вариант, а функции государственного стал выполнять чешский. Использование чешского языка в Словакии в ряде государственных учреждений, изучение его в школах, распространение чешской периодики и литературы и т. п. способствовали усилению влияния чешского на словацкий язык. Помимо этого, в межвоенный период в Чехословакии отмечались попытки искусственного сближения словацкого и чешского языков.

В 1919 году вышла грамматика словацкого языка (Slovenská mluvnica so zvláštnym zreteľom na pravopis) Я. Дамборского. В 1931 году была издана ещё одна работа, ставящая целью унификацию словацкого языка — «Правила словацкой орфографии» (Pravidlá slovenského pravopisu), встреченная словацким обществом неоднозначно. С 1932 года словацкой Матицей стал издаваться журнал Slovenská reč (под редакцией Г. Бартека), благодаря которому формировался «матичный узус» и который сыграл важную роль в стабилизации словацких языковых норм. Журнал Slovenská reč способствовал развитию пуристических тенденций в словацком языке, которые сохранялись до издания новых «Правил словацкой орфографии» (1940), учитывавших предложения широкого круга словацкого общества.

Современный период (с 1940 года) характеризуется созданием многочисленных литературных произведений, широким распространением литературного языка в результате увеличения числа учебных заведений и сети средств массовой информации, всесторонним изучением словацкого языка, дальнейшим обогащением его лексического состава, научной деятельностью, направленной на продолжение языковой унификации и т. д.

В 1953 году вносятся изменения в языковую кодификацию, зафиксированные в новых «Правилах словацкой орфографии», в 1959—1968 годах издаётся шеститомный «Словарь словацкого языка» (Slovník slovenského jazyka), в 1966 году — «Морфология словацкого языка» (Morfológia slovenského jazyka) и многие другие работы. Стабилизация фонетических норм отражена в работах А. Краля, в частности, в «Правилах словацкого произношения» (Pravidlá slovenskej výslovnosti).

С 1993 года словацкий язык становится единственным официальным языком ставшей независимой Словакии, в 1995 году принят Закон о государственном языке (Zákon o štátnom jazyku).

Лингвистическая характеристика

Фонетика и фонология

Гласные

Словацкая система вокализма состоит из пяти или шести кратких гласных, пяти долгих гласных и четырёх восходящих дифтонгов.

Дифтонги: ia (i̯a), ie (i̯e), iu (i̯u), ô (u̯o), пары кратких и долгих гласных: i — í (ī), e — é (ē), a — á (ā), o — ó (ō), u — ú (ū).

Долгие гласные и согласные, а также дифтонги образуют так называемые долгие слоги. Долгота гласных в словацком языке играет смыслоразличительную роль: krik «крик» — krík «куст»; tvar «форма» — tvár «лицо»; dobre «хорошо» — dobré «хорошее».

Для словацкого языка характерно наличие фонемы /ä/ переднего ряда нижнего подъёма. В разговорной практике данная фонема практически не встречается (она употребляется в основном в устаревшем стиле книжного языка и в диалектах не более, чем 5 % носителей словацкого языка, в речи же большинства словаков /ä/ заменяется на /e/), тем не менее кодифицированный словацкий язык предусматривает её использование. В зависимости от того, включается фонема /ä/ или не включается в систему вокализма краткие гласные образуют два варианта схемы.
В первом случае схема краткого вокализма принимает четырёхугольную форму. Симметричная краткой схема долгого вокализма включает как собственно долгие гласные, так и дифтонги:

Краткие гласные:			Долгие гласные и дифтонги:
Подъём Ряд Передний Непередний Верхний i u Средний e o Нижний ä a			Подъём Ряд Передний Непередний Верхний ī i̯u ū Средний ē i̯e ō u̯o Нижний i̯a ā

Во втором случае схема краткого (без фонемы /ä/) и параллельно долгого вокализма (без дифтонгов) принимает треугольную форму:

Подъём	Ряд
	Передний	Средний	Задний
Верхний	i ī		u ū
Средний	e ē		o ō
Нижний		a ā

Гласные — u, ū, o, ō — лабиализованные; i, ī, e, ē, a, ā — нелабиализованные.

	Nové Zámky
	Пример произношения долгих гласных [ē] и [ā], обозначаемых на письме как é и á, в слове Nové Zámky Нове Замки.
Помощь по воспроизведению

	Kôň
	Произношение дифтонга [u̯o], обозначаемого на письме как ô, в слове kôň «конь».
Помощь по воспроизведению

Дифтонгами в словацкой лингвистике принято считать только сочетания неслоговых [i̯] и [u̯] с последующими краткими гласными: /i̯a/, /i̯e/, /i̯u/, /u̯o/. Дифтонги выступают в функции долгих гласных и чередуются с соответствующими краткими гласными. Не рассматриваются как дифтонги сочетания гласных с последующим неслоговым [u̯] — они считаются сочетаниями гласных с [u̯] как с вариантом фонемы /v/: /ou̯/ (встречающееся, в частности, в формах творительного падежа единственного числа имён и местоимений женского рода — (s) tou starou ženou «(с) той старой женщиной» и в субстантивных формах родительного падежа множественного числа мужского рода — у одушевлённых существительных также винительного падежа множественного числа — pánov «господ»); /eu̯/, /au̯/ (часто встречающиеся в заимствованиях — auto «автомобиль», но áut — форма родительного падежа множественного числа).

	Mĺkvy
	Произношение долгого звука [l̥̄], обозначаемого на письме как ĺ, в слове mĺkvy «молчаливый, безмолвный».
Помощь по воспроизведению

Сонорные звуки [l̥], [l̥̄], [r̥], [r̥̄] выступают как функциональные эквиваленты гласных. В положении между двумя согласными ведут себя как гласные, то есть образуют отдельный слог и могут как гласные образовывать пару «краткий — долгий» (l — ĺ, r — ŕ), например: vlk «волк», vĺča «волчонок»; smrť «смерть», vŕba «верба» и т. д.

Для некоторых гласных существуют позиционные ограничения: /ä/ употребляется только в позиции после губных согласных; /i̯a/, /i̯e/, /i̯u/ отмечаются только после мягких согласных; ā, ē, ū не употребляются после мягких согласных; употребление ē ограничено словом dcéra «дочь», окончаниями прилагательных, также ē встречается в заимствованных словах.

Согласные

Система консонантизма словацкого языка включает 27 согласных фонем (в скобки взяты позиционные варианты фонем, в парах согласных слева приведены глухие согласные, справа — звонкие):

Способ артикуляции ↓	Губно-губные	Губно-зубные	Зубные	Альв.	Палат.	Заднеяз.	Глотт.
Взрывные	p b		t d		c ɟ	k g
Носовые	m		n		ɲ	(ŋ)
Дрожащие				r
Аффрикаты			t͡s d͡z	ʧ dʒ
Фрикативные		f v	s z	ʃ ʒ		x (ɣ)	ɦ
Скользящие аппроксиманты	(w)				j
Боковые				l	ʎ

	Hora
	Произношение фрикативного согласного ɦ, обозначаемого на письме как h, в слове hora «лес, гора».
Помощь по воспроизведению

	Ľúbiť
	Произношение бокового согласного ʎ, обозначаемого на письме как ľ, в слове ľúbiť «любить».
Помощь по воспроизведению

Звонкие согласные оглушаются в положении перед глухими: položte [š] «положите»; rybka [p] «рыбка», sladký [t] «сладкий» и т. д. Глухие озвончаются в положении перед звонкими: liečba [ǯ] «лечение»; mlatba [d] «молотьба»; prosba [z] «просьба» и т. д.; а также перед окончанием глаголов 1-го лица множественного числа в форме повелительного наклонения -me: nosme [z] «давайте понесём», zaplaťme [ď] «давайте заплатим» и т. д. Звонкие парные согласные оглушаются в позиции на конце слова перед паузой: dub [p] «дуб»; hrad [t] «зáмок»; mráz [s] «мороз» и т. д. и на стыке слов, если последующее слово начинается с глухого согласного: dub schne [dup sxne] «дуб сохнет», loď pláva [loť plāva] «корабль плывёт» и т. д. Если последующее слово начинается со звонкого либо сонорного согласного или с гласного, то глухие озвончаются: potok hučí [potog hučī] «ручей шумит», ovos rastie [ovoz rastie] «овёс растёт» и т. д. Ларингальная фонема /ɦ/ в позициях оглушения коррелирует с велярной /x/. Исключение составляет звонкая согласная /v/, которая в позиции перед любым согласным, кроме r, и на конце слова выступает как [u̯]: krv «кровь», dievča «девочка, девушка». Только в начале слова или основы, в приставке v- и предлоге v перед глухими согласными оглушается: vplyv [fpliu̯] «влияние».
Двойные согласные, возникающие на морфемном шве в производных словах и в некоторых формах словоизменения произносятся как долгие: mäkký «мягкий»; oddych «отдых»; vyšší «высший»; štvorročný «четырёхлетний»; od dobroty «от доброты» и т. д.; в том числе и возникающие в результате ассимиляции: odteraz [otteraz] «отныне»; otca [occa] «отца»; choďte [xoťťe] «ходите»; mladší [mlaččī] «младший» и т. д.

Просодия

Ударение в словацком литературном языке экспираторное, или динамическое, словесное ударение — фиксированное (инициальное) — всегда падает на первый слог: ˈdruhá ˈmladosť «вторая молодость», ˈlist ˈešte ˈneprišiel «письмо ещё не пришло». Исключение составляют сочетания одно- и двусложных существительных и местоимений с примыкающими к ним односложными предлогами, которые образуют группу с одним ударением: ˈkôň «конь», но ˈna koni «на коне». Некоторые слова (выполняющие в основном вспомогательную функцию и занимающие определённую позицию в предложении) всегда безударные: проклитики (односложные союзы a «и», «а»; i «и»; že «что» и т. д.), энклитики (односложные формы личных местоимений ma «меня»; ťa «тебя»; ho «его»; ju «её»; mi «мне»; ti «тебе»; mu «ему»; jej «ей» и т. д.), возвратное местоимение seba «себя» в формах винительного и дательного падежей (sa, si), формы вспомогательного глагола byť «быть» и частица by «бы».

В многосложных словах (более трёх слогов) возможно кроме главного второстепенное (побочное) ударение. Оно падает на третий или четвёртый слог от начала слова и является более слабым: ˈobyˌvatel «житель», ˈdemokraˌtický «демократический».

Фразовое (логическое) ударение, интонация, темп речи и паузы в словацком языке играют важную роль в выражении субъективного отношения говорящего к высказыванию, в актуальном и ритмическом членении предложения. Нисходящая интонация характерна для утвердительных предложений и для предложений, начинающихся вопросительным местоимением; восходящяя — для вопросительных предложений без вопросительного местоимения.

В словацком языке отсутствуют тональные различия, тем не менее распределение слогов с краткими и долгими гласными связано с тонами праславянского языка.

Особенностью словацкого языка (и его среднесловацкого диалекта) является наличие в его фонетической системе ритмического закона (закона слоговой гармонии, правила ритмического сокращения), согласно которому в пределах одного слова два слога с долгими гласными (или дифтонгами) не могут следовать подряд друг за другом. В некоторых случаях ритмический закон нарушается. Долгота в слоге, следующем за долгим слогом, сохраняется в окончаниях некоторых форм существительных, прилагательных, глаголов и в ряде других позиций.

Морфонология

В словацком отмечаются такие чередования гласных, как:

• количественные (/a/ ~ /ā/, /u/ ~ /ū/, /i/ ~ /ī/ и т. д.);
• качественно-количественные (/ä/, /a/ ~ /i̯a/, /a/ ~ /i̯e/, /e/ ~ /i̯e/, /o/ ~ /ā/ и т. д.);
• качественные (/i/ ~ /e/, /i/ ~ /o/, /i̯e/ ~ /ā/ и т. д.);
• чередования гласной с нулём;

Среди примеров чередования согласных выделяются: /ť/ ~ /t/, /ľ/ ~ /l/, /k/ ~ /č/, /h/ ~ /ž/, /x/ ~ /š/ и другие.

Морфология

Словацкий является языком главным образом флективного типа, но для него характерны также некоторые признаки аналитизма и агглютинативные черты.

В словацком выделяют следующие части речи (slovné druhy): существительные (podstatné mená, substantíva), прилагательные (prídavné mená, adjektíva), наречия (príslovky, adverbiá), глаголы (slovesá, verbá), числительные (číslovky, nemeráliá), местоимения (zámená, pronominá), предлоги (predložky, prepozície), союзы (spojky, konjunkcie), частицы (častice, partikuly), междометия (citoslovcia, intrjekcie).

Категория одушевлённости / неодушевлённости нередко рассматривается в словацком языке как один из компонентов категории рода (мужской одушевлённый и мужской неодушевлённый род), такого мнения придерживался, в частности, Э. Паулини. В то же время ряд исследователей словацкого языка (А. В. Исаченко, Р. Крайчович) не разделяют подобную позицию. Помимо этого, некоторыми словакистами выделяется анимальный род (Я. Горецкий) и категория персональности (мужского лица).

Имя существительное

Современное словацкое существительное имеет только два числа — единственное (jednotné číslo) и множественное (množné číslo). Отмечается группа существительных singularia tantum, имеющих только единственное число, и pluralia tantum, имеющих только множественное. Существительное в словацком также характеризуется категорией рода, включающей мужской (mužský rod, maskulínum), женский (ženský rod, feminínum) и средний (stredný rod, neutrum). Сохраняются шесть падежей, седьмой — звательный падеж (vokatív) — в современном словацком практически утрачен, его формы имеются лишь у некоторых существительных: boh «бог» — bože, človek «человек» — človeče, chlap «мужчина» — chlape, kmotor «кум» — kmotre, syn — synu / synku «сын» и некоторых других.

Выделяется двенадцать основных типов склонения. Склонение существительных мужского рода на примере слов chlap «мужчина», hrdina «герой», dub «дуб» и stroj «устройство, механизм». По образцу слов chlap и hrdina склоняются названия людей и животных. По образцу слова stroj изменяются неодушевлённые существительные, заканчивающиеся на функционально мягкий согласный (ť, ď, ň, c, dz, č, dž, š, ž, j). Остальные неодушевлённые склоняются по типу dub.

Падеж	Одушевлённые				Неодушевлённые
	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число
Именительный	chlap	chlapi	hrdina	hrdinovia	dub	duby	stroj	stroje
Родительный	chlapa	chlapov	hrdinu	hrdinov	duba	dubov	stroja	strojov
Дательный	chlapovi	chlapom	hrdinovi	hrdinom	dubu	dubom	stroju	strojom
Винительный	chlapa	chlapov	hrdinu	hrdinov	dub	duby	stroj	stroje
Творительный	chlapom	chlapmi	hrdinom	hrdinami	dubom	dubmi	strojom	strojmi
Местный	chlapovi	chlapoch	hrdinovi	hrdinoch	dube	duboch	stroji	strojoch

Склонение существительных женского рода на примере слов žena «женщина», ulica «улица», dlaň «ладонь» и kosť «кость». По первым двум типам склоняются существительные, с окончанием -a в именительном падеже. Те, основа которых заканчивается на функционально мягкий согласный, изменяются по образцу слова ulica, остальные по образцу слова žena. Существительные, заканчивающиеся на согласный, склоняются по типам dlaň (оканчивающиеся на ň, č, ž, š, ľ, ď, j, š, m, z, dz, šť, x) и kosť (оканчивающиеся на c,s, v, p, sť).

Падеж	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число
Именительный	žena	ženy	ulica	ulice	dlaň	dlane	kosť	kosti
Родительный	ženy	žien	ulice	ulíc	dlane	dlaní	kosti	kostí
Дательный	žene	ženám	ulici	uliciam	dlani	dlaniam	kosti	kostiam
Винительный	ženu	ženy	ulicu	ulice	dlaň	dlane	kosť	kosti
Творительный	ženou	ženami	ulicou	ulicami	dlaňou	dlaňami	kosťou	kosťami
Местный	žene	ženách	ulici	uliciach	dlani	dlaniach	kosti	kostiach

Склонение существительных среднего рода на примере слов mesto «город», srdce «сердце», vysvedčenie «свидетельство» и dievča «девочка»:

Падеж	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число
Именительный	mesto	mestá	srdce	srdcia	vysvedčenie	vysvedčenia	dievča	dievčaťá
Родительный	mesta	miest	srdca	sŕdc	vysvedčenia	vysvedčení	dievčaťa	dievčat
Дательный	mestu	mestám	srdcu	srdciam	vysvedčeniu	vysvedčeniam	dievčaťu	dievčatám
Винительный	mesto	mestá	srdce	srdcia	vysvedčenie	vysvedčenia	dievča	dievčaťá
Творительный	mestom	mestami	srdcom	srdcami	vysvedčením	vysvedčeniami	dievčaťom	dievčatami
Местный	meste	mestách	srdci	srdciach	vysvedčení	vysvedčeniach	dievčati	dievčatách

Имя прилагательное

Как и существительные прилагательные характеризуются категориями рода, числа и падежа. Признак одушевлённости / неодушевленности может рассматриваться как компонент рода, так и как самостоятельная категория. С точки зрения семантики, словацкие прилагательные делятся на качественные (akostné) и относительные (vzťahové). Выделяют формы притяжательных прилагательных. Противопоставления полных и кратких форм прилагательных отсутствует.

Склонение прилагательных на примере слов nový (твёрдая разновидность) «новый» и cudzí (мягкая разновидность) «чужой»:

Падеж		Единственное число			Множественное число
		Мужской род	Средний род	Женский род	Мужской одушевлённый род	Мужской неодушевлённый, женский и средний род
Именительный		nový/cudzí	nové/cudzie	nová/cudzia	noví/cudzí	nové/cudzí
Родительный		nového/cudzieho	nového/cudzieho	novej/cudzej	nových/cudzích	nových/cudzích
Дательный		novému/cudziemu	novému/cudziemu	novej/cudzej	novým/cudzím	novým/cudzím
Винительный	неодуш.	nový/cudzí	nové/cudzie	novú/cudziu	nových/cudzích	nové/cudzí
	одуш.	nového/cudzieho
Творительный		novým/cudzím	novým/cudzím	novou/cudzou	novými/cudzími	novými/cudzími
Местный		novom/cudzom	novom/cudzom	novej/cudzej	nových/cudzích	nových/cudzích

Для качественных прилагательных характерны особые склоняемые формы степеней сравнения: прилагательные положительной степени и образуемые от них прилагательные сравнительной и превосходной степеней. Степени сравнения образуются морфологическим (суффиксальным) и аналитическим (описательным) способами:

1. При морфологическом способе сравнительная степень прилагательных образуется при помощи суффиксов -š- и -ejš- и окончаний, прибавляемых к основе положительной степени: prázdny «пустой» — prázdnejší, tvrdý «твёрдый» — tvrdší. У прилагательных с суффиксами -k-, -ek-, -ok- сравнительная степень образуется присоединением -š- к корню: sladký «сладкий» — sladší, široký «широкий» — širší. Для ряда прилагательных отмечаются формы как с суффиксом -ejš-, так и -š-: vlhký «влажный» — vlhší / vlhkejší. При прибавлении суффикса -š- долгий гласный в корне или дифтонг сокращается: krátký «короткий» — kratší. Некоторые прилагательные имеют супплетивные формы сравнительной степени: dobrý «хороший» — lepší; velký «большой» — väčší, pekný «красивый» — krajší. Превосходная степень образуется прибавлением префикса naj- к форме прилагательного сравнительной степени: slabý «слабый» — slabší — najslabší; mocný «сильный» — mocnejší — najmocnejší; dobrý — lepší — najlepší;
2. При аналитическом способе сравнительная степень прилагательных образуется сочетанием положительной степени прилагательного со словом viac (от veľa «много»): ustatý — viac ustatý. Превосходная степень образуется сочетанием положительной степени прилагательного со словом najviac: najviac ustatý. Аналитическим способом образуется так называемая уменьшительная степень — сочетанием положительной степени прилагательного со словами menej и najmenej: rozumný, menej rozumný и najmenej rozumný.

Притяжательные прилагательные образуются только от существительных мужского (при помощи суффикса -ov-) или женского (при помощи суффикса -in-) родов. В случае с существительными среднего рода или субстантивированными прилагательными принадлежность выражается родительным падежом (kabát dievčata «пальто девочки», Vajanského nábrežie «набережная Ваянского»).

Склонение притяжательных прилагательных на примере слова otcov «отцовский»:

Падеж		Единственное число			Множественное число
		Мужской род	Средний род	Женский род	Мужской одушевлённый род	Мужской неодушевлённый, женский и средний род
Именительный		otcov	otcovo	otcova	otcovi	otcove
Родительный		otcovho	otcovho	otcovej	otcových	otcových
Дательный		otcovmu	otcovmu	otcovej	otcovým	otcovým
Винительный	неодуш.	otcov	otcovo	otcovu	otcových	otcove
	одуш.	otcovho
Творительный		otcovým	otcovým	otcovou	otcovými	otcovými
Местный		otcovom	otcovom	otcovej	otcových	otcových

В словацком сохранилось лишь несколько кратких прилагательных: rád, rada, rado; dlžen, dlžna, dlžno; hoden, hodna, hodno; vinen, vinna.

Числительное

Словацкие числительные делятся на количественные (základné), порядковые (řadové), собирательные (skupinové), многократные (násobné) и видовые (druhové). Для них характерны изменения по роду и падежам, в некоторых случаях и по числам (для слова jeden «один»).

Количественные и порядковые числительные, состоящие из названий десятков и единиц, могут образовываться двумя способами: общеупотребительным — сложением вида «десяток + единица» (dvadsaťjeden «двадцать один») или менее распространённым — сложением вида «единица + союз a „и“ + десяток» (jedenadvadsať).

Собирательные числительные употребляются с существительными pluralia tantum (dvanástoro šiat «двенадцать платьев»), с существительными, обычно обозначающих пары (dvoje očú «два глаза»), с существительными, обозначающими предметы из связанных множеств (dvoje zápaliek «две спички») и т. п.

Многократные числительные обозначают, сколько раз повторяется действие или явление. В книжном стиле многократные числительные образуются при помощи морфемы -krát (dvakrát «дважды», desaťkrát «десять раз», miliónkrát «миллион раз»), а в разговорном и художественном стилях сочетанием количественного числительного и слова ráz (dva razy, desať ráz, milión ráz).

Видовые числительные: dvojaký «двоякий», dvojako «двояко», desatoraký, desatorako «десяти видов».

Числительные от одного до двадцати одного:

	Количественные	Порядковые	Собирательные
1	jeden (муж. род), jedna (жен. род), jedno (ср. род)	prvý	jedni, jedny
2	dva (муж. род), dve (жен. и ср. род)	druhý	dvoje
3	tri	tretí	troje
4	štyri	štvrtý	štvoro
5	päť	piaty	pätoro
6	šesť	šiesty	šestoro
7	sedem	siedmy	sedmoro
8	osem	ôsmy	osmoro
9	deväť	deviaty	devätoro
10	desať	desiaty	desatoro
11	jedenásť	jedenásty
12	dvanásť	dvanásty	dvanástoro
13	trinásť	trinásty
14	štrnásť	štrnásty
15	pätnásť	pätnásty
16	šestnásť	šestnásty
17	sedemnásť	sedemnásty
18	osemnásť	osemnásty
19	devätnásť	devätnásty
20	dvadsať	dvadsiaty
21	dvadsaťjeden, jedenadvadsať	dvadsiaty prvý, jedenadvadsiaty

Числительные от тридцати до миллиарда:

	Количественные	Порядковые	Собирательные
30	tridsať	tridsiaty
40	štyridsať, meru (арх.)	štyridsiaty
50	päťdesiat	päťdesiaty
60	šesťdesiat	šesťdesiaty
70	sedemdesiat	sedemdesiaty
80	osemdesiat	osemdesiaty
90	deväťdesiat	deväťdesiaty
100	sto	stý	storo
200	dvesto	dvojstý
300	tristo	trojstý
400	štyristo	štvorstý
500	päťsto	päťstý
600	šesťsto	šesťstý
700	sedemsto	sedemstý
800	osemsto	osemstý
900	deväťsto	deväťstý
1000	tisíc	tisíci	tisícoro
2000	dvetisíc	dvojtisíci
1 млн	milión	miliónty
1 млрд	miliarda	miliardtý

Склонение числительного «один»:

Падеж		Единственное число			Множественное число
		Мужской род	Средний род	Женский род	Мужской одушевлённый род	Мужской неодушевлённый, женский и средний роды
Именительный		jeden	jedno	jedna	jedni	jedny
Родительный		jedného		jednej	jedných
Дательный		jednému		jednej	jedným
Винительный	неодуш.	jeden	jedno	jednu	jedných	jedny
	одуш.	jedného
Творительный		jedným		jednou	jednými
Местный		jednom		jednej	jedných

Порядковые, видовые и кратные числительные, которые сходны с формой прилагательных, склоняются по типу прилагательного nový «новый», исключение составляют числительные tretí «третий», tisíci «тысячный», склоняющиеся по типу cudzí «чужой».

Местоимение

Словацкие местоимения делят на шесть разрядов:

• личные (osobné):
  • основные: ja «я», ty «ты», my «мы»;
  • притяжательные: môj «мой», náš «наш», jeho «его»;
• возвратные (zvratné):
  • основное: seba «себя»;
  • притяжательное: svoj «свой»;
• указательные (ukazovacie): ten «этот», onen «тот», tam «там»;
• вопросительные (opytovacie): kto «кто», čo «что», čí «чей»;
• неопределённые (neurčité): niekto «кто-то», niečo «что-то», nejaký «какой-то»;
• выделительные (vymedzovacie): iný «другой», každý «каждый», sám «сам».

Местоимения характеризуются категориями рода, падежа, числа, у личных и притяжательных местоимений отмечаются изменения по лицам.

У личных местоимений в родительном, дательном, винительном падежах и у возвратного в дательном и винительном падежах сохраняется праславянское различение полных и кратких (энклитических) неударных форм. Краткие формы употребляются в том случае, когда на них не падает логическое ударение. Они не могут находиться в позициях начала предложения и после предлога.

Склонение личных (первого и второго лиц) и возвратного местоимений:

Падеж	Единственное число		Множественное число		Возвратное
	1-е лицо	2-е лицо	1-е лицо	2-е лицо
	Я	Ты	Мы	Вы	Себя
Именительный	ja	ty	my	vy	—
Родительный	mňa, ma	teba, ťa	nás	vás	seba
Дательный	mne, mi	tebe, ti	nám	vám	sebe, si
Винительный	mňa, ma	teba, ťa	nás	vás	seba, sa
Творительный	mnou	tebou	nami	vami	sebou
Местный	mne	tebe	nás	vás	sebe

Склонение личных местоимений третьего лица:

Падеж	Единственное число			Множественное число
	Мужской род	Средний род	Женский род	Мужской род		Средний род	Женский род
	Он	Оно	Она	Они
Именительный	on	ono	ona	одуш.	oni	ony
				неодуш.	ony
Родительный	jeho, ho, neho, -ňho, -ň		jej, nej	ich, nich
Дательный	jemu, mu, nemu		jej, nej	im, nim
Винительный	jeho, ho, neho, -ňho, -ň	ho, -ň	ju, ňu	одуш.	ich, nich	ich, ne
				неодуш.	ich, ne
Творительный	ním		ňou	nimi
Местный	ňom		nej	nich

Формы местоимений 3-го лица с начальным мягким n употребляются после предлогов: od neho «от него», s ňou «с ней», k nim «к ним» и т. п. Формы местоимений -ňho, -ň употребляются с предлогами, оканчивающимися на гласный: doňho, doň «до него», uňho «у него», oň «об него», «о нём» и т. п. Кроме того существуют такие формы, как cezeň «через него», nadeň «над ним», podeň «под него», «под ним», predeň «перед ним».

Глагол

У словацкого глагола выделяют категории вида, наклонения, времени, лица, числа, залога и рода.

Возвратные глаголы образуются при помощи частиц sa и si.

Как и в других славянских языках, в словацком у глагола имеется две основы — основа настоящего времени (prézentný kmeň) и основа инфинитива (infintívný kmeň).

Вид

Глаголы бывают двух видов: совершенного (dokonavý vid) и несовершенного (nedokonavý vid).

Залог

В словацком языке выделяют два залога: действительный (činný rod) и страдательный (trpný rod). Маркированным является страдательный залог, представляющий собой либо конструкции из страдательных причастий и личных форм вспомогательного глагола byť «быть» (som zvolený «я избран»), либо конструкции с возвратным компонентом sa (pole sa orie «поле вспахивается»).

Спряжения

В соответствии с тематическими морфемами, словацкие глаголы делят на 5 классов (trieda), которые в свою очередь делятся на 14 типов (vzor):

• I класс: тематическая морфема -á-/-aj- (chytať «ловить»);
• II класс: тематическая морфема -ie-/-ej- (rozumieť «понимать»);
• III класс: тематическая морфема -ie-/-ø- (niesť «нести», hynúť «погибать», trieť «тереть», brať «брать»);
• IV класс: тематическая морфема -e-/-ø- (česať «чесать», žať «жать», chudnúť «худеть», žuť «жевать», pracovať «работать»);
• V класс: тематическая морфема -í-/-ø- (robiť «делать», vidieť «видеть», kričať «кричать»).

Лицо и число	I класс	II класс	III класс
	I тип	II тип	III тип	IV тип	V тип	VI тип
1-е лицо ед. числа	chytám	rozumiem	nesiem	hyniem	triem	beriem
2-е лицо ед. числа	chytáš	rozumieš	nesieš	hynieš	trieš	berieš
3-е лицо ед. числа	chytá	rozumie	nesie	hynie	trie	berie
1-е лицо мн. числа	chytáme	rozumieme	nesieme	hynieme	trieme	berieme
2-е лицо мн. числа	chytáte	rozumiete	nesiete	hyniete	triete	beriete
3-е лицо мн. числа	chytajú	rozumiejú	nesú	hynú	trú	berú

Лицо и число	IV класс					V класс
	VII тип	VIII тип	IX тип	X тип	XI тип	XII тип	XIII тип	XIV тип
1-е лицо ед. числа	češem	žnem	chudnem	žujem	pracujem	robím	vidím	kričím
2-е лицо ед. числа	češeš	žneš	chudneš	žuješ	pracuješ	robíš	vidíš	kričíš
3-е лицо ед. числа	češe	žne	chudne	žuje	pracuje	robí	vidí	kričí
1-е лицо мн. числа	češeme	žneme	chudneme	žujeme	pracujeme	robíme	vidíme	kričíme
2-е лицо мн. числа	češete	žnete	chudnete	žujete	pracujete	robíte	vidíte	kričíte
3-е лицо мн. числа	češú	žnem	chudnú	žujú	pracujú	robia	vidia	kričia

Кроме того, есть и неправильные глаголы (nepravidelné slovesá), не входящие ни в однин из типов: byť «быть», jesť «есть», vedieť «знать», chcieť «хотеть», isť «идти», stáť «стоять», báť sa «бояться» (последние два спрягаются одинаково).

Время

Различаются четыре времени: прошедшее, давнопрошедшее время, настоящее и будущее.

Настоящее время образуется прибавлением личных окончаний к основе настоящего времени глагола: в единственном числе — 1-е лицо -m, 2-е лицо -š, 3-е лицо -ø; во множественном числе — 1-е лицо -me, 2-е лицо -te, 3-е лицо -ú / -u, -ia / -a.

Прошедшее время образуется сложным образом: его формы состоят из l-причастия и вспомогательного глагола byť в форме настоящего времени. В третьем лице вспомогательный глагол не ставится. Спряжение глагола byť «быть» в прошедшем времени: bol som, bola som, bolo som, boli sme и т. д.

Формы давнопрошедшего времени состоят из l-причастия и вспомогательного глагола byť в форме прошедшего времени. Спряжение глагола urobiť «сделать» в давнопрошедшем времени: bol som urobil, bola som urobila, bolo som urobilo, boli sme urobili и т. д.

Будущее время глаголов совершенного вида (простое) образуется идентично настоящему: robím «делаю» — urobím «сделаю». Будущее от глаголов несовершенного вида (составное) образуется присоединением к особым формам вспомогательного глагола byť инфинитива основного глагола. Спряжение глагола robiť «делать» в будущем времени:

Лицо
	Ед. число	Мн. число
1-е лицо	budem robiť	budeme robiť
2-е лицо	budeš robiť	budete robiť
3-е лицо	bude robiť	budú robiť

Наклонения

В словацком языке различают три наклонения: изъявительное (indikatív), сослагательное (kondicionál) и повелительное (imperatív).

Формы сослагательного наклонения настоящего времени состоят из l-причастия, частицы by и вспомогательного глагола byť в форме настоящего времени. Спряжение глагола byť в сослагательном наклонении настоящего времени: bol by som, bola by som, bolo by som, boli by sme и т. д.

Сослагательное наклонение прошедшего времени отличается тем, что в его формах вспомогательный глагол byť стоит в прошедшем времени. Спряжение глагола robiť в сослагательном наклонении прошедшего времени: bol by som robil, bola by som robila, bolo by som robilo, boli by sme robili и т. д.

Формы повелительного наклонения единственного числа образуются от основы настоящего времени при помощи нулевого окончания или окончания -i, в случае, если основа заканчивается на группу согласных (кроме групп sť, šť, žď, mč, nč, jč, rč). Ряд глаголов образует неправильные формы повелительного наклонения: byť — buď «будь», jesť — jedz «ешь». Формы повелительного наклонения множественного числа образуются от формы единственного числа путём прибавления окончаний -me (1-е лицо) и -te (второе лицо).

Неличные формы

Инфинитивы всех глаголов образуются при помощи суффикса -ť: môcť «мочь», brať «брать», niesť «нести», rozumieť «понимать».

В словацком функционирует только одно деепричастие (prechodník), образующееся у глаголов несовершенного вида от основы настоящего времени при помощи суффиксов -úc (-uc после долгого слога) и -iac (-ac после долгого слога): nesúc «неся», berúc «беря», súc «существуя, будучи», robiac «делая», vediac «зная». Деепричастия используются только в книжном словацком языке, в живой речи они отсутствуют.

Действительное причастие настоящего времени образуется у глаголов несовершенного вида от основы настоящего времени при помощи суффиксов -úci, -úca, -úce (долгое ú не сокращается даже после слога с долгой гласной) и -iaci, -iaca, -iace/ -aci, -aca, -ace: berúci, -a, -e «берущий», «-ая», «-ее»; robiaci, -a, -e «делающий», «-ая», «-ае».

Действительное причастие прошедшего времени образуется у глаголов несовершенного вида от основы инфинитива при помощи суффикса -vší, -všia, -všie: vzavší, -ia, -ie «взявший», «-ая», «-ее». Образование таких причастий возможно только у глаголов, чья основа заканчивается на гласный (включая дифтонги).

Страдательное причастие образуется при помощи суффиксов -tý, -tá, -té и -ný, -ná, -né/ -ený, -ená, -ené: robený, -á, -é «деланный», «-ая», «-ае»; mletý, -á, -é «молотый», «-ая», «-ае».

Наречие

В словацком языке различают наречия места, времени, образа действия, меры и степени и ряд других. Особую группу составляют наречия состояния и модальные. Наречия образуются от прилагательных с помощью суффиксов -e (в основном, от прилагательных на -ovitý, -itý, -ný), -o (в основном, от прилагательных на -tý, -lý, -ký, -hý, -chý, -mý, -bý, -pý, -vý, -sý), -y и -sky (от прилагательных на -ský). Формы сравнительной степени совпадают с формами среднего рода сравнительной степени прилагательных. От ряда наречий сравнительная степень образуется супплетивно: dobre — lepšie, zle — horšie, ďaleko — ďalej. Превосходная степень образуется путём присоединения к форме сравнительной степени префикса naj-.

Предлоги

Предлог — неизменяемая часть речи, служащая для осуществления подчинительной синтаксической связи внутри словосочетания и предложения (предлоги сочетаются при этом с падежными формами имён существительных и местоимений): pod stolom «под столом»; na stole «на столе»; nad stolom «над столом»; v škole «в школе»; zo zeme «с земли» и т. д. Предлоги делятся на первичные (o «о», do «до», za «за») и вторичные, или производные (neďaleko «недалеко от», vďaka «благодаря»). Производные предлоги в свою очередь делятся на простые (spomedzi «среди»), сложные (kvôli «из-за») и составные (na základe «на основании»).

Союзы

Союз — неизменяемая часть речи, служащая для для соединения членов предложения и предложений. Союзы делятся на сочинительные (например, a «и», ale «но», i, aj «и», alebo «или») и подчинительные (например, aby «чтобы», že «что», ak «если», keby «если бы»).

Частицы

Частица — неизменяемая часть речи, служащая в словацком языке для передачи различных смысловых и модальных оттенков, выражения субъективного отношения говорящего к высказыванию: bár «если бы», «хоть»; bodaj «если бы»; nech, kiež «пусть» и т. д.

Междометия

В словацком языке употребляются такие междометия, как ach «ах», «ох», ejha «ого», fuj «фу», «тьфу», hybaj «айда», «пошёл» и т. д., особую группу образуют звукоподражательные междометия: bác «бац», bum «бух», «бум», čľup «бултых», «шлёп» и другие.

Словообразование

К основным способам словообразования в словацком языке относятся деривация, субстантивация прилагательных и причастий, словосложение и аббревиация.

Синтаксис

Простое предложение в словацком языке может быть односоставным (Prší «Идёт дождь») и двусоставным (Otec je chorý «Отец болен»). Среди второстепенных членов предложения выделяется так называемое «второе сказуемое» (doplnok), зависящее как от глагола-сказуемого, так и от подлежащего или дополнения: Brat prišiel unavený «Брат пришёл усталым». Словацкому присущи такие синтаксические черты, как обязательное употребление глагола-связки byť «быть», в том числе и в настоящем времени (Sestra je učiteľka «Сестра работает учительницей»), и необязательное употребление личных местоимений перед глаголом (Pracujem na vysokej škole «Я работаю в вузе»). Порядок слов в предложении определяют несколько факторов. Основным из них является смысловой (расположение слов по их смысловой нагрузке — слова, выделяемые логическим ударение, ставятся во второй части предложения, менее значимые слова — в первой: Chlapec píše list «Мальчик пишет письмо», List píše chlapec «Письмо пишет мальчик»). Также отмечаются грамматический и ритмический факторы. Первый из них имеет значение в основном для установление места определения при существительном. Определение в этом случае предшествует определяемому (biela stena «белая стена»), порядок членов предложения строится по схеме: подлежащее — сказуемое — дополнение, в эмоционально-экспрессивных высказываниях подлежащее следует за сказуемым или дополнением. Ритмический фактор является важным при определении порядка расположения энклитик — они ставятся после первого ударного слова, словосочетания или придаточного предложения. В случае употребления нескольких энклитик они располагаются в следующем порядке: частица by, личные формы вспомогательного глагола byť, возвратные частицы sa, si и формы местоимений.

В категории сложных предложений выделяют сложноподчинённые и сложносочинённые. Сложноподчинённое предложение характеризуется подчинительной связью между простыми предложениям, состоит из главного и придаточного предложений. Различают несколько типов придаточных предложений: дополнительные, определительные и т. д. Зависимость придаточной части от главной выражена в числе прочего союзами и союзными словами. Простые предложения в составе сложносочинённого предложения соединяются сочинительной связью, которая оформляется соединительными, усилительными, противительными, разделительными, причинно-следственными и пояснительными смысловыми отношениями.

Лексика

Основой словарного состава словацкого языка является праславянский лексический фонд. В разные периоды развития словацкого языка его лексика пополнялась заимствованиями из более чем 30 языков. К наиболее древним заимствованиям относятся латинские, немецкие и венгерские. Вследствие длительных межъязыковых контактов немецкие и венгерские заимствования проникали в словацкий язык в дальнейшем с разной степенью интенсивности в течение многих веков. Наибольшее влияние в области лексики на словацкий из западноевропейских языков оказал английский, он остаётся основным источником заимствований и в настоящее время. Также в словарный состав словацкого языка проникали заимствования из румынского, французского, итальянского и других языков. Из славянских языков больше всего заимствований пришло из чешского языка, в меньшей степени, чем чешский, на лексику словацкого оказал влияние русский язык, а также польский, болгарский и сербохорватский.

Среди латинских заимствований отмечаются такие, как diabol «дьявол», omša «месса», škola «школа», árenda «аренда», dežma «десятина», oficiál «чиновник канцелярии», vakácie «каникулы» и многие другие.

Первые заимствования из древненемецкого стали проникать в словацкий уже в IX—X веках. Зачастую, эти заимствования в немецком также не были исконными, а пришли из латыни. Например mních «монах» < др.-в.-нем. munih < лат. monicus, košeľa «рубашка» < др.-в.-нем. kosele < лат. cosula. Основная масса германизмов пришла в словацкий вместе с немецкими колонистами в XII—XIV веках. Как правило, это лексика, относящаяся к различным сферам экономики и общественной жизни. Например, gróf «граф», rytier «рыцарь», hoblík «рубанок», pančucha «чулок», handel «торговля». Позднее значительный приток заимствований из немецкого отмечался в XV—XVII веках.

Венгерские заимствования стали попадать в словацкий с XII века, и относятся они, в основном, к повседневной жизни, например, belčov «колыбель», kepeň «плащ», korbáč «плеть».

В XIV—XV веках в словацкий попало некоторое количество слов валашского происхождения. Как правило, это «карпатизмы», слова, распространившиеся из языка пастухов-валахов. Например, bryndza «брынза», salaš «шалаш», valach «овчар».

Большое число слов проникло в словацкий из чешского языка. К чешским заимствованиям, проникавшим в словацкий с XIV века, относятся слова самых различных сфер жизни: četník «жандарм», dôverník «доверенный», otázka «вопрос», udalosť «событие», všeobecný «всеобщий» и многие другие.

Сравнительно большое число русизмов появилось в словацком языке в XIX веке: trud «труд»; činovník «чиновник»; dejatel’ «деятель»; duma «дума»; rozpoloženie «настроение», «состояние»; blahodarný «благотворный»; iskrenný «искренний»; celovat’ «целовать». Значительная часть русских заимствований в настоящее время в словацком литературном языке не употребляется.

К английским заимствованиям, представляющим науку, технику, спорт, массовую культуру и многое другое, относятся: džez «джаз», interview «интервью», víkend «уик-энд», futbal «футбол», klub «клуб» и т. п. Из французского языка в словацкий пришли такие слова, как aféra «афера», dekoltáž «декольте», hotel «гостиница», móda «мода» и другие. Из итальянского языка заимствованы слова, представляющие чаще всего музыкальную терминологию: adagio «адажио», bas «бас», intermezzo «интермеццо» и т. п.

История изучения

Первые попытки изучения словацкого языка отмечаются на рубеже XVIII—XIX веков, когда начинают появляться гипотезы о происхождении словаков и словацкого языка таких учёных, как М. Бел, П. Й. Шафарик, А. Бернолак, Л. Штур и других. Стремление словаков к литературно-письменной самостоятельности приводит к появлению работ А. Бернолака и Л. Штура, которые можно рассматривать как первые научные описания словацкого языка.

Изучение словацкого языка привлекает со второй половины XIX века всё больше исследователей, в XX веке словацкий язык становится объектом всестороннего исследования, толчком к этому послужило в том числе и создание независимого государства чехов и словаков. Научно-исследовательским центром изучения словацкого языка стал, основанный в 1943 году, Институт языкознания Людовита Штура Словацкой академии Наук (Jazykovedný ústav Ľudovíta Štúra Slovenskej akadémie vied).

Исследованиями истории словацкого языка занимались Л. Штур, С. Цамбел, Я. Станислав, Э. Паулини, Р. Крайчович, Л. Новак, Л. Двонч, Я. Доруля, Л. Н. Смирнов и многие другие. Одной из важнейших исторических работ стала «История словацкого языка» (Dejiny slovenského jazyka, I—V, 1956—1974) Я. Станислава. Также большое значение имели работы Э. Паулини по истории фонологии и литературного языка — «Фонологическое развитие словацкого языка» (Fonologický vývin slovenčiny, 1963) и Dejiny spisovnej slovenčiny od začiatkov po súčasnosť (1983), а также работа Й. Ружички по истории словацкого языка в XX веке — Spisovná slovenčina v Československu (1970). Изданы многочисленные исследования, посвящённые деятелям словацкого национального движения, кодификаторам словацкого литературного языка, в частности, Bernolákovo jazykovedné dielo К. Габовштяковой (1968).

Из исследований разных уровней словацкого языка отмечаются работы А. Краля, А. В. Исаченко, Я. Горецкого, Я. Двончовой, Г. Йенча, Э. Паулини (фонология), Л. Двонча, Я. Оравца, Й. Мистрика, Й. Ружички, Я. Качалы (морфология), Я. Оравца, Е. Байзиковой (синтаксис) и т. д.

В области лексикологии и лексикографии значительными работами стали: издание «Словарь словацкого языка» (Slovník slovenského jazyka, I—VI, 1959—1968), издание специализированных словарей по терминологии, этимологии и т. д.

Значимые исследования в области словацкой диалектологии принадлежат авторству С. Цамбела, В. Важного, Ф. Буффы, П. Ондруса, А. Габовштяка, Й. Штольца, Э. Паулини, Я. Станислава, Р. Крайчовича, И. Рипки и других. Важным этапом в развитии словацкой диалектологии стало составление Атласа словацкого языка (1968—1984).

Пример текста

Фрагмент поэмы Само Халупки «Mor ho!» (1864):

Zleteli orly z Tatry, tiahnu na podolia,
ponad vysoké hory, ponad rovné polia;
preleteli cez Dunaj, cez tú šíru vodu,
sadli tam za pomedzím slovenského rodu.

Duní Dunaj a luna za lunou sa valí:
nad ním svieti pevný hrad na vysokom bralí.
Pod tým hradom Riman—cár zastal si táborom:
belia sa rady šiatrov ďalekým priestorom.
Pokraj táboru sedí cár na zlatom stolci;
okol neho cárska stráž, tuhí to paholci;
a pred cárom družina neveliká stojí:
sú to cudzí víťazi, každý v jasnej zbroji.
Pobelavé kaderie šije im obtáča,
modré ich oči bystro v okolo si páča.
Rastom sú ako jedle, pevní ako skala,
zdalo by sa ti, že ich jedna mater mala.

См. также

• Словацко-русская практическая транскрипция
• Языки Словакии

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

1. Dvonč L., Horák G., Miko F., Mistrík J., Oravec J., Ružička J., Urbančok M. Morfológia slovenského jazyka. — Bratislava: Vydavateľstvo slovenskej akadémie vied, 1996. — 896 S.
2. Krajčovič R. Vývin slovenského jazyka a dialektológia. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1988. — 344 S.
3. Krajčovič R. [www.juls.savba.sk/ediela/ks/2005/2/ks2005-2.pdf Z galérie osobností v dejinách spisovnej slovenčiny (XIV). Namiesto záveru malé kalendárium tisícročnej slovenčiny] (слов.) // Kultúra slova, roč. 39, č. 2. : журнал. — Martin: Vydavateľstvo Matice slovenskej v Martine, 2005. — S. 65—75. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0023-5202&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0023-5202].
4. Krajčovič R., Žigo P. Dejiny spisovnej slovenčiny. — Bratislava: Vydavateľstvo Univerzity Komenského, 2006. — 252 S. — ISBN 80-223-2158-3.
5. Pauliny E. Dejiny spisovnej slovenčiny od začiatkov po súčasnosť. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1983. — 256 S.
6. Short D. Slovak // The Slavonic Languages / Comrie B., Corbett G. — London, New York: Routledge, 1993. — P. 533—592. — ISBN 0-415-04755-2.
7. Коллар Д. Краткий очерк грамматики словацкого языка // Slovensko-ruský slovník / Словацко-русский словарь. — Москва / Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo / «Русский язык», 1976. — 768 с.
8. Лифанов К. В. Диалектология словацкого языка: Учебное пособие. — М.: Инфра-М, 2012. — 86 с. — ISBN 978-5-16-005518-3.
9. Мистрик Й. Грамматика словацкого языка. — Братислава: Словацкое педагогическое издательство, 1985. — 182 с.
10. Селищев А. М. Славянское языкознание. Западнославянские языки. — М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Наркомпроса РСФСР, 1941. — С. 19—218.
11. Смирнов Л. Н. Формирование словацкого литературного языка в эпоху национального возрождения (1780—1848) // Национальное возрождение и формирование славянских литературных языков. — М.: «Наука», 1978. — С. 86—157.
12. Смирнов Л. Н. Словацкий литературный язык эпохи национального возрождения. — М.: Институт славяноведения РАН, 2001. — 204 с. — ISBN 5-7576-0122-1.
13. Смирнов Л. Н. Западнославянские языки. Словацкий язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 274—309. — ISBN 5-87444-216-2.

Ссылки

• [commons.wikimedia.org/wiki/Category:Slovak_pronunciation?uselang=ru Произношение некоторых словацких слов] на Викискладе
• [www.slovnik.org Учебник словацкого языка, словацко-русский словарь онлайн]
• [slovnik.juls.savba.sk Сайт «Словацкие словари» — Институт языкознания им. Л. Штура Словацкой академии наук]
• [www.matica.sk Словацкая Матица]
• [www.slavic-net.org Основной курс словацкого языка онлайн — Slavic Network]
• [www.slavu.sav.sk/ Slavistický ústav Jána Stanislava Slovenskej akadémie vied]

Отрывок, характеризующий Словацкий язык

«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.