Словенская академия наук и искусств

Словенская академия наук и искусств (словен. Slovenska akademija znanosti in umetnosti, SAZU) — высшее национальное научное учреждение Словении, объединяющее ученых и художников, избранных в члены Академии благодаря значительным достижениям в области науки и искусства. Миссия Словенской академии науки и искусства — способствовать развитию научной мысли и художественного творчества.

Действует с 12 ноября 1938 года в Любляне. До 1943 года называлась Академия науки и искусства (словен. Akademija znanosti in umetnosti, AZU), во время второй мировой войны получила современное название.

В настоящее время в Словенской академии наук и искусств 84 академика и 80 членов-корреспондентов.

Руководит Академией президент Йоже Тронтель (словен. Jože Trontelj).

Деятельность Словенской академии наук и искусств определяется Законом о Словенской академии науки и искусства (словен. Zakon o Slovenski akademiji znanosti in umetnosti [www.sazu.si/o-sazu/zakon.html]), принятом 20 июля 1886 года.

Структура Словенской академии наук и искусств

Словенская академия наук и искусств состоит из 6 отделений:

• 1 отделение истории и общественных наук. Отделение составляют две секции: 1) секция исторических наук (руководитель Петер Штих) и 2) секция общественных наук (руководитель Славко Сплихал)
• 2 отделение философии и литературоведения (руководитель акад. Андрей Инкрет)
• 3 отделение математики, физики, химии и технических наук (секретарь акад. Йосип Глобевник). Отделение составляют две секции: 1) секция математики, физики и химии (руководитель акад. Габриэль Кернель), 2) секция технических наук (руководитель акад. Янез Левец)
• 4 отделение естественных наук (секретарь акад. Иван Крефт)
• 5 отделение искусства (секретарь акад. Нико Графенауэр)
• 6 отделение медицины (секретарь акад. Франц Стрле).

Кроме того, в структуру Словенской академии наук и искусств входят:

• отдел международного сотрудничества и координации научных исследований
• библиотека САНИ — третья по величине библиотека Словении.

Академия учредила также Научно-исследовательский центр САНИ (словен. Znanstvenoraziskovalni center SAZU (ZRC SAZU)), объединяющий 17 институтов и исследовательских групп.

История

Истоки Словенской академии наук и искусств

Хотя Словенская академия наук и искусств возникла только в первой половине XX века, её истоки относятся к 1693 году, то есть к XVII веку, когда возникли Французская академия, Королевское общество в Лондоне и Академия немецких естествоиспытателей в Швейнфурте. В Любляне была образована предшественница сегодняшней академии — Academia operosorum Labacensium — сообщество из двадцати трёх человек, среди которых были юристы, теологи, врачи. Первым председателем сообщества был Янез Крстник Прешерен (словен. Janez Krstnik Prešeren), доктор теологии и любитель-поэт. Academia operosorum открыла путь барочному искусству в Словении, а Любляна стала центром словенского барокко. Члены академии в 1701 году предложили организовать в Любляне первую публичную библиотеку. В конце того же года, по-видимому, по их примеру, возникло общество Academia philharmonicorum Labacensium — первое объединение музыкантов и любителей музыки в Словении.

Academia operosorum Labacensium прекратила своё существование около 1725 года. Однако спустя сто лет в эпоху Просвещения появилась новая академия (в 1779 году). В возникшее по инициативе Блажа Кумердея сообщество вошли будущие деятели словенского возрождения Марко Похлин, Юрий Япель, Антон Томаж Линхарт. Новые академики занимались в первую очередь словенской историей и языком, а также другими языками, поэзией, риторикой, философией, медициной и правом. Вторая академия вскоре прекратила своё существование, предположительно, по распоряжению властей, и с конца XVIII века наступил долгий период, когда у словенцев не было своего объединения ученых и художников.

Во второй половине XIX века возникла Словенская матица (словен. Slovenska matica), целью которой было всемерное распространение грамотности в Словении, появились также другие просветительские общества, однако академия наук оставалась лишь мечтой, осуществившейся лишь во время так наз. первой Югославии.

История развития Словенской академии наук и искусств

Деятельным организатором Академии был филолог Фран Рамовш, много сил отдавший развитию организации науки в Словении в начале XX века. Когда в 1919 году возник университет в Любляне, Научное гуманитарное общество с помощью Словенской матицы, Народной галереи (словен. Narodnа galerijа) и общества «Юрист» (словен. Pravnik) начало подготовительные работы, и в 1938 году они были успешно завершены. Перед открытием Академии были избраны первые восемнадцать членов академии, а 4 января следующего года по королевскому указу был избран председатель — славист Райко Нахтигал, выполнявший свои функции до 1942 года.

Во время второй мировой войны Академия не прекратила своего существования и продолжала деятельность (в основном издетельскую) под руководством Милана Видмара (словен. Milan Vidmar) который был председателем Академии с 1942 года do 1945 года.

После окончания войны председателем Академии стал историк литературы Франце Кидрич (словен. France Kidrič) (с 1945 года до 1950 года), затем (два года) — лингвист Фран Рамовш. Академия была переструктурирована: вместо первоначальных четырёх отделений вначале возникло пять, затем шесть, возникали новые институты и секции. Сформировалась академия институтского типа по образцу Академии наук СССР, однако с 1955 года до 1958 года из её состава сначала вышли большие технические институты — институт физики им. Йоже Стефана (словен. Fizikalni inštitut Jožefa Stefana), институт химии им. Бориса Кидрича (словен. Kemični inštitut Borisa Kidriča), электротехнический институт (словен. Inštitut za elektriško gospodarstvo) и наконец институт турбомашин (словен. Inštitut za turbinske stroje). В ведении Академии остались гуманитарные и некоторые естественнонаучные институты. В это время была отменена автономия Академии (законы 1948 года и 1949 года, возвращённая ей лишь по закону 1980 года. В послевоенные годы значительно возросла продуктивность Академии, особенно в период с 1952 года по 1976 год, во время председательствования словенского литературного критика Йосипа Видмара (словен. Josip Vidmar).

После второй мировой войны Словенская академия наук и искусств осуществила целый ряд важных для Словении проектов, например, подготовила Словарь словенского литературного языка (словен. Slovar slovenskega knjižnega jezika) и Словенский биографический словарь (словен. Slovenski biografski leksikon).

С 1976 года до 1992 года председателем Академии был специалист по судебной медицине Янез Мильчинский (словен. Janez Milčinski). В 1981 году гуманитарные и естественнонаучные институты были объединены в Научно-исследовательский центр САНИ словен. Znanstvenoraziskovalni center SAZU), основная цель которого — исследования в области прошлого и настоящего Словении.

С 1992 года до 2002 года председателем Академии был историк литературы Франце Берник (словен. France Bernik). В 1994 году был принят закон об Академии, который гарантировал ей автономию и независимость её деятельности. Словенская академия встала в один ряд с другими европейскими академиями наук, заключила договоры о сотрудничестве примерно с тридцатью академиями, стала членом международных научных и академических организаций. Биофизик Боштьян Жекш (словен. Boštjan Žekš), председатель Академии с 2002 года до 2008 года, продолжал широкое международное сотрудничество Словенской академии в разных областях науки и искусства.

Ссылки

• [www.sazu.si/o-sazu.html официальный сайт Словенской академии наук и искусств]
• [www.sazu.si/o-sazu/zakon.html Закон Словенской Республики о Словенской академии наук и искусств]
• [www.zrc-sazu.si/ сайт научно-исследовательского центра САНИ]

Отрывок, характеризующий Словенская академия наук и искусств

Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.