Словин, Леонид Семёнович
Поделись знанием:
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
| Леонид Словин | |
 | |
| Имя при рождении: |
Леонид Семёнович Словин |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: |
1965—2013 |
| Язык произведений: | |
Леони́д Семёнович Сло́вин (2 ноября 1930, Черкассы, Украинская ССР, СССР — 19 июня 2013, Иерусалим, Израиль) — советский, российский и израильский писатель и сценарист.
Окончил Московский юридический институт (1952). Награждён медалями. Лауреат (дважды) премии МВД СССР и Союза писателей СССР (1970, 1984). Премии СП РСФСР и «Уралмаша» имени разведчика Николая Кузнецова. Член Союза писателей СССР (1977). Проработал в милиции 26 лет, 2 месяца и 18 дней. В 1994 году репатриировался в Израиль. Жил в Иерусалиме. Ушёл из жизни 19 июня 2013 года.
Содержание
Творчество
Творчество Леонида Словина можно условно разделить на два этапа.
Первый
Первый этап начинается в 1965 году, когда вышла повесть «Такая работа». В 1969 году вышел первый рассказ о «сыщике» Денисове («Однодневная командировка»). Этап условно завершился в 1988 году, когда появилась последняя книга о Денисове — «Цапля ловит рыбу». В этот период были написаны 16 произведений об этом герое (включая 4 рассказа), который прошёл путь от сержанта до капитана, а также ещё четыре повести «вне серии». К первому этапу можно отнести и написанную в 1991 году повесть «На оперативном обслуживании», во многом автобиографическую книгу о первых шагах Словина в милиции. На этом этапе перед нами предстаёт автор классического советского «полицейского» детектива: «сыщики» «все в белом», преступники, как правило, «в чёрном», плюс «прослойка». Естественно, это обусловливалось временем написания.
Второй
Второй этап начинается в 1990 году с написанного совместно с Георгием Вайнером романа «На тёмной стороне Луны». На данном этапе произведения выходят уже более реалистичными: с «продажными ментами», «благородными ворами», глупыми милицейскими начальниками-карьеристами, коррупцией и т. д.
В 1991 году выходит повесть «Бронированные жилеты» («Жёсткий ночной тариф»), которая открыла мини-серию об Игумнове — жёстком, несгибаемом менте, начальнике уголовного розыска на Павелецком вокзале, капитане, которому не суждено стать майором…
В 1994 году выходит знаковый для Словина роман «Отстрел». В нём впервые появляется охранно-сыскная ассоциация «Лайонс» («LIONS» — «Львы») и его крутой руководитель Рэмбо, бывший старший опер управления МУРа и замначальника ГУВД. Появляется в книге в качестве второго главного героя и Игумнов, теперь оперативник «Львов», ушедший-таки из милиции. В дальнейшем «Лайнс» тем или иным образом присутствует во всех произведениях Словина: или главным героем является сотрудник агентства (бывший либо действующий), или Рэмбо оказывает помощь главному герою (информационную либо силовую), или «Лайнс» просто упоминается в разговоре.
Практически во все свои книги Леонид Словин переносит автобиографические черты своей службы в органах МВД, особенно это видно в произведениях, где главными героями являются Денисов, Игумнов и Моторин.
Ряд последних романов посвящён приключениям частного российского детектива, отслеживающего действия «русской мафии» в Израиле. На протяжении почти 15 лет с 1996 по 2010 год работал литературным обозревателем Иерусалимского Дома Книги "Золотая Карета". Создал более 500 книжных обозрений, которые еженедельно печатались в газете "Наш Иерусалим".
Библиография
Проза
- Такая работа: Повесть. — Ярославль: Верхне-Волжское издательство, 1965.
- Задержать на рассвете: Повести. — М., 1969.
- Астраханский вокзал. — М., 1975. — (Стрела).
- Дополнительный прибывает на второй путь: Повести. — М., 1981.
- Пять дней и утро следующего: Повести. — М., 1981. — (Стрела).
- Транспортный вариант. — М., 1982.
- Обратный след. — М., 1984. — (Стрела).
- Транспортный вариант: Повести и рассказы. — Кишинев, 1988. (Переиздана в 1997 и 1998)[1]
- Бронированные жилеты. — М. Квадрат, 1989. (Общий тираж 1 млн экз.)
- На тёмной стороне Луны (в соавторстве с Георгием Вайнером). — М.: Молодая гвардия, 1990. (Общий тираж более 1 млн экз.)
- Когда в нас стреляют. — М.: Квадрат.
- Точку ставит пуля.
- Отстрел. — М.: Эксмо.
- Пауки. — М.: Эксмо, 1997.
- Война крыш. — М.: Центрполиграф.
- Победителям не светит ничего (в соавторстве с З. Шохиным). — М.: Центрполиграф.
- Героиновые звезды. — М.: Эксмо.
- Полночный детектив. — М.: Омега.
- Агентство «Лайнс». — СПб.: Астрель, 2008.
- Погоны, ксива, ствол. — СПб.: Астрель, 2008.
Произведения о Денисове
- 1969 — Однодневная командировка (рассказ) [сержант]
- 1970 — Ночной дозор (рассказ) [сержант]
- 1973 — Астраханский вокзал (повесть) [младший лейтенант]
- 1974 — Дело без свидетелей (рассказ) [сержант] (хронологически располагается раньше событий произведения «Астраханский вокзал»)
- 1978 — Четыре билета на ночной скорый (рассказ)
- 1979 — Свидетельство Лабрюйера
- 1981 — Пять дней и утро следующего (повесть)
- 1981 — Дополнительный прибывает на второй путь (повесть) [младший лейтенант]
- 1984 — ЧП в вагоне 7270 (повесть) [лейтенант]
- 1984 — Транспортный вариант (повесть) [старший лейтенант]
- 1984 — Подставное лицо (повесть)
- 1984 — Обратный след [старший лейтенант]
- 1986 — Расстояние в один вечер (повесть) [капитан]
- 1987 — Теннисные мячи для профессионалов (повесть) [капитан]
- 1988 — Из хроники кладбища «Шмерли» (повесть) [капитан]
- 1988 — Цапля ловит рыбу (повесть)
Произведения об Игумнове
- Бронированные жилеты (1991) [Другое название: Жёсткий ночной тариф]
- Точку ставит пуля (1994) [Другие названия: Только эхо от стен / Свидетели объявятся… завтра]
- Жалость унижает ментов и бандитов… (Милицейские хроники эпохи застоя) (2004) [Другое название: Когда в нас стреляют… (1992) (Журнальный (более короткий) вариант)]
- Погоны, ксива, ствол (2010) [1-я часть произведения выходила под названиями: Героиновые звёзды / Не называй меня майором… (2001) / Ночь, прожитая трижды (2003)]
Произведения об охранно-сыскной ассоциации «Лайнс»
- Отстрел (1994) (Главные герои: Рэмбо и Игумнов)
- Пауки (1996) (Главный герой: Александр Моторин)
- Война крыш (1998) [Другое название: Убийство иерусалимского нищего] (Главные герои: Александр Моторин и Юджин Кейт)
- Агентство «Лайнс» (2007) [Другие названия: Не живи уныло! / Смерть транзитом (1998)] (Главные герои: Александр Моторин и Юджин Кейт)
- Ничего личного (2008) [Другие названия: Полночный детектив / Ночной детектив (2003)] (Главный герой: Александр Моторин)
Произведения о Халматове/Саматове
- На тёмной стороне Луны [Другое название: Шальная жизнь на тёмной стороне Луны] (в соавторстве с Георгием Вайнером) (1990)
- След чёрной рыбы (литературный сценарий, в соавторстве с Георгием Вайнером) [переработка произведения «Зелёное море, красная рыба, чёрная икра» / «Хозяин берега» под новых главных героев] (1993)
Вне серий
- 1965 — Такая работа (повесть)
- 1969 — Задержать на рассвете (повесть)
- 1981 — Время дождей (повесть)
- 1982 — Без гнева и пристрастия (повесть)
- 1991 — На оперативном обслуживании [Другое название: На оперативном обслуживании в Костроме]
- 1993 — Зелёное море, красная рыба, чёрная икра (повесть) [Другое название: Хозяин берега]
- 1999 — Победителям не светит ничего (совместно с Зориком Шохиным) [Другое название: Не оставь меня, надежда]
Фильмография
- 1986 — «Дополнительный прибывает на второй путь» — по одноимённому произведению (киностудия «Таджикфильм») (две серии)
- 1990 — «Кодекс молчания» — по произведению «На тёмной стороне Луны» («Шальная жизнь на тёмной стороне Луны») (киностудия «Узбекфильм»)
- 1990 — «На тёмной стороне Луны» — телеверсия фильма «Кодекс молчания» (четыре серии)
- 1992 — «Кодекс молчания 2: След чёрной рыбы» — литературный сценарий в соавторстве с Георгием Вайнером и Зиновием Ройзманом по произведению «Зелёное море, красная рыба, чёрная икра» («Хозяин берега») (совместное производство России и Узбекистана)
- 1992 — «След чёрной рыбы» — телеверсия фильма «Кодекс молчания 2: След чёрной рыбы» (пять серий)
- 2007 — «Ничего личного» — по произведению «Полночный детектив» («Ночной детектив») (киностудия «Арси-фильм», Россия)
Нереализованные сценарии
- «Капитан-Такое-Дело» (в соавторстве с Симоном Соловейчиком)
- «Подозревается в невиновности» (в соавторстве с Николаем Ивановым)
- «Как стать генералом» (в соавторстве с братьями Вайнерами)
Факты
- В основу повести «Цапля ловит рыбу» положены события, приведшие к смерти Талгата Нигматулина.
- Через год после выхода фильма «Кодекс молчания 2: След чёрной рыбы», литературный сценарий которого был написан Леонидом Словиным в соавторстве с Георгием Вайнером и Зиновием Ройзманом, появилась книга «След чёрной рыбы» (соавторы — Леонид Словин и Георгий Вайнер).
- В основу фильма «Ничего личного» был положен роман Леонида Словина «Полночный детектив» («Ночной детектив»), написанный в 2003 году. В 2008 году эта книга вышла под названием «Ничего личного».
- В произведении «Ничего личного» Леонид Словин делает предположение, что герой романа Виктора Астафьева «Печальный детектив» Леонид Сошнин во многом списан с него.
Напишите отзыв о статье "Словин, Леонид Семёнович"
Примечания
- ↑ [www.biblus.ru/Default.aspx?book=49m465u5 Книга на biblus.ru]
Ссылки
- [slovin.narod.ru/ Сайт Леонида Словина]
- [www.livelib.ru/author/10617/ Леонид Словин на LiveLib]
- [www.proza.ru/avtor/vatan/ Леонид Словин на Проза.ру]
- [lib.aldebaran.ru/author/slovin_leonid/ Произведения Л. С. Словина в интернет-библиотеке]
Отрывок, характеризующий Словин, Леонид Семёнович
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
