Слово

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Сло́во — одна из основных структурных единиц языка, которая служит для именования предметов, их качеств и характеристик, их взаимодействий, а также именования мнимых и отвлечённых понятий, создаваемых человеческим воображением.

В поисках структуры слова современная наука сформировала самостоятельную отрасль, называемую морфологией. По грамматическому значению слова классифицируются как части речи:

• знаменательные слова — обозначающие определённые понятия, — существительное, прилагательное, глагол, наречие

• подклассы — числительные, местоимения и междометия;

• служебные слова — служащие для связи слов между собой — союз, предлог, частица, артикль и др.

По лексическому значению слова классифицируются по возрастающему перечню по мере развития лексикологии, семантики, учения о словообразовании, этимологии и стилистики.

С исторической точки зрения слова, составляющие лексику языка, обычно имеют самые различные происхождения, и в этом многообразии истоков особо перспективным для фундаментальных исследований становится сочетание предметов терминология и этимология, которое способно восстановить истинное происхождение знаменательных слов.

Понятие «слово» в научном употреблении является основополагающим понятием (аксиомой) в лингвистике. Все иносказательные употребления обозначения этого понятия являются примерами употребления данного понятия в других областях человеческой деятельности, для которых автор или не может найти соответствующего обозначения своей мысли, или считает введение нового обозначения ненужным. Так что любые иносказательные употребления данного обозначения необходимо считать обиходным языком общения, допускающим несущественные отклонения от грамотности и общей образованности. Как правило, такая необходимость возникает при изложении субъективной или эмоциональной речи, как неотъемлемой части человеческого быта.

Общее понятие о слове

Слово традиционно представляется в качестве основной единицы языка либо речевой деятельности, или же одной из основных их единиц наряду с некоторыми другими. Поскольку язык находит применение в самых разнообразных областях общественной жизни, понятие слова и его исследование не ограничиваются рамками одной лишь лингвистики: вполне естественным образом слово попадает в сферу внимания также и других наук, в рамках которых изучаются либо язык как система, либо речевая деятельность человека; соответственно, слово рассматривается в пределах философии, психологии, логики и других направлений научных исследований. При этом часто ввиду интуитивного восприятия слова как атомарной языковой единицы оно считается понятием неопределенным и априорным; на его основе осуществляются те или иные теоретические построения в рамках соответствующих наук

Слово можно рассматривать по-разному в зависимости от того, какая из ключевых функций языка и речи представляется в том или ином случае основной. Если данное понятие исследуется через призму функции общения, то с соответствующей точки зрения слово обычно видится как наименьший значимый сегмент потока речи; если же в центре внимания исследователя находится функция обобщения, то в данном плане слово представляется способом или формой закрепления знаний (к примеру, о каком-либо классе предметов либо явлений окружающей действительности), полученных в ходе общественной практики. С последней точки зрения слово действует в качестве своеобразной абстрактной идеи, условного обозначения, которое в разнообразных видах речевой или мыслительной деятельности человека замещает собой вышеупомянутый класс предметов или явлений. Иными словами, в этом случае оно представляет собой частный случай знака.

Если же, например, исследователь рассматривает звуковую сторону слова, или, иначе говоря, означающее в устной речи, то может быть сделан вывод, что в процессе речевой деятельности говорящего она способна действовать на различных уровнях. С одной стороны, существует мнение, что звучащее слово — это отрезок речевого потока, который отграничен от соседних с ним элементов паузами (хотя, как показывает практика, отделение паузами слов в речи имеет место далеко не всегда); с другой стороны, есть представление, согласно которому слово есть своего рода единица фонологического контроля, которая находит активное применение в процессе распознавания речи — когда слушающий осуществляет внутреннее имитирование поступающей по аудиальному каналу информации. Кроме того, слово может трактоваться и как минимальный элемент осознания речи носителем языка (в американской психолингвистике, к примеру, имеет хождение термин «психологическая единица»).

Различные исследователи по-разному понимают также и семантическую сторону слова, то есть, говоря упрощенно, его значение. Изо всей совокупности концепций, в рамках которых предпринимаются попытки истолковать лексическую семантику и её структуру, наиболее распространены идеи, заложенные в своё время известным американским философом Ч. У. Моррисом; согласно этим представлениям, значение слова состоит из трех базовых компонентов, каждый из которых имеет собственную специфику и характеризуется неразрывной связью с остальными. Традиционно эти три компонента определяются следующим образом:

1. Прагматический компонент. Прагматика — это общность всех аспектов слова, сопряженных с вопросами его практического употребления в той или иной речевой ситуации; помимо прочего, прагматический компонент выступает в качестве предмета физиологической трактовки слова как мета-сигнала.
2. Семантический компонент. С этой стороны рассматривается в первую очередь вопрос об отношении слова к обозначаемому им предмету, то есть к его денотату. Принято, соответственно, говорить о предметном содержании и предметной отнесенности слова. Иначе говоря, слово представляется в этом аспекте как отражение какого-либо предмета, явления или понятия в языке, как языковой коррелят, им сопоставленный. Следует при этом проводить границу между семантикой слова и семантикой понятия; в слове значение реализуется в конкретных условиях, конкретной ситуации и определенном контексте, то есть неотделимо от динамики его употребления, в то время как для понятия семантический аспект языкового знака является статичным продуктом общественно-исторической практики, вне зависимости от конкретных языковых форм её закрепления.
3. Синтаксический компонент. Данная составляющая значения слова находится в непосредственной взаимосвязи с его отношением к другим языковым единицам, представленным в том же речевом потоке.

Кроме того, иногда исследователи считают необходимым выделять у слова не только значение, но и смысл. Под смыслом в этом случае понимается та составляющая семантического аспекта слова, которая не является неизменной и объективной для всех носителей языка и обусловлена в первую очередь теми или иными мотивами деятельности либо конкретного коммуникатора, либо группы таковых. Помимо вышеизложенного, с понятием смысловой составляющей слова нередко соотносится такой её самостоятельный аспект, как эмоционально-аффективная окрашенность.

С точки зрения лингвистики понятие слова не располагает некоторым единым определением, которое являлось бы общепринятым и всецело учитывало бы всю совокупность его разнообразных аспектов. Ситуация также осложняется тем фактом, что никакое из существующий дефиниций слова не может быть одинаково успешно применено при описании языков, относящихся к разным типологическим классам. В рамках фонетики, например, слово часто определяется как группа звуков, которая объединена одним ударением; однако такое толкование не может быть признано успешным, поскольку известны слова, заведомо единые, но при этом характеризующиеся двумя ударениями — и в то же время под одним ударением могут быть объединены целые участки речевого потока, порой существенно превосходящие по размерам слово. С точки зрения морфологии, как правило, предлагается определять слово как «цельнооформленную» единицу — такую, которая в парадигме грамматического словоизменения выступает как единое целое; тем не менее, если какой-либо язык имеет менее выраженное морфологическое оформление, нежели флективные индоевропейские языки (на которые в первую очередь и рассчитана такая дефиниция) — допустим, в его грамматике не предусмотрено склонение прилагательных, — то к нему данный критерий применить не удастся. С позиций синтаксиса слово может трактоваться как минимальный значимый отрезок речевого потока, который поддается субституции, либо как потенциальный минимум предложения; эти критерии, опять же, применимы не ко всем языкам и принципиально не подходят для дифференцирования слов в языках нефлективного типа. Наконец, семантика предлагает разнообразные дефиниции слова, однако в сущности они, как правило, сводятся к одной мысли: слово предлагается понимать как минимальный отрезок речевого потока, который соотносится с тем или иным фрагментом окружающей действительности. Определения этого рода не являются строгими, и потому их не удается использовать в качестве формального критерия, который позволял бы выделить слово. В связи с описанными выше проблемами в лингвистических исследованиях часто поднимается глобальный вопрос о том, правомерно ли выделять слово как языковую единицу; некоторые теоретические концепции (к примеру, дескриптивная лингвистика) вообще отказываются от использования данного понятия.

Применительно к языку соответствующие идеи (то есть представление о том, что слово не может быть полноценно определено как целостная единица, и невозможность эта неустранима) получает в лингвистике все большее распространение. Вместо того, чтобы говорить о слове в целом, исследователи используют взаимосвязанные и взаимодополняющие понятия «фонетическое слово», «морфологическое слово», «лексема» и т. д. — то есть привязывают трактовку слова к определенным уровням языковой системы. Общность речевой реализации всех этих единиц обусловливает их единство в глобальном смысле. У этого подхода есть свои положительные аспекты: с его помощью можно строго интерпретировать неоднозначные случаи или эквиваленты слов в других языках.

Вся совокупность слов, имеющихся в языке, определяется как его словарный состав, или, иначе, тезаурус. Есть мнение, что значения всех слов языка связаны между собой единой семантической сетью, однако доказать существование таких связей пока удалось только применительно к узким тематическим группам — семантическим полям. Те или иные виды слов сопоставляются разнообразным аспектам действительности или её конкретным характеристикам, которые воспринимаются человеком в определенной форме; так, в частности, имена существительные соответствуют предметам или явлениям, имена прилагательные — особенностям, качествам предметов и их конкретному бытию, глаголы — процессам, которые происходят между предметами или явлениями окружающей действительности, служебные слова передают связи и отношения, которые существуют между предметами, и т. д. Путём объединения слов в единицы более высокого порядка — словосочетания, предложения — формируются высказывания, представления, вопросы, императивы о мире наблюдаемом или переживаемом человеком.

Основные свойства

Словами обозначаются конкретные предметы и отвлечённые понятия, выражаются человеческие эмоции и воля, называются «общие, абстрактные категории бытийных отношений» и т. д. Тем самым слово выступает в качестве основной значимой единицы языка. Подобно всякому другому языку, русский язык как средство общения является языком слов. Из слов, выступающих отдельно или в качестве компонентов фразеологических оборотов, формируются при помощи грамматических правил и законов предложения, а затем и текст как структурно-коммуникативное целое.

Учитывая сложность и многоплановость структуры слова, современные исследователи при его характеристике используют т. н. многоаспектный тип анализа, то есть указывают на сумму самых разных языковых свойств:

• Фонетическая оформленность и одноударность (наличие главного ударения).
• Семантическая оформленность (наличие лексического, грамматического, структурного значения).
• Номинативная функция (название явления реальной действительности и представление его в виде лексического значения).
• Воспроизводимость (слово существует в языке как готовая самостоятельная единица и воспроизводится говорящим в момент речи, а не изобретается заново).
• Синтаксическая самостоятельность (способность употребляться в качестве отдельного высказывания; относительная свобода расположения слов в предложении).
• Внутренняя линейная организация (слово состоит из морфем).
• Непроницаемость и неделимость (невозможность разрыва единицы какими-либо элементами). Исключения: никто — ни от кого и т. п.
• Цельнооформленность.
• Семантическая валентность (способность сочетаться с другими словами по определенным семантическим * грамматическим законам).
• Лексико-грамматическая отнесённость.
• Материальность (существование слова в звуковой/графической оболочке).
• Информативность (объём знаний о явлении мира действительности).

Классификация

По значению

• знаменательные (обозначающее некоторое понятие);
• служебные (служат для связи слов между собой).

Части речи

Слова подразделяются также на разные части речи.

По происхождению

• Исконные (существовавшие в том или ином виде в языке-предке)
• Заимствованные (пришедшие из какого-то иностранного языка)

По составу

• Простые
• Сложные

По употреблению

• Общеупотребительные
• Устаревшие
  • Историзмы — устарели в связи с исчезновением предмета (опричник)
  • Архаизмы — заменены другим словом (уста)
• Неологизмы — малоупотребляемые из-за новизны
• Термины — специальные слова, употребляемые людьми определённых профессий для обозначения понятий, с которыми они имеют дело
• Арго, жаргон, сленг — слова, употребляемые при неформальном общении определёнными социальными, профессиональными и возрастными группами
• Просторечные слова — употребляются малообразованными людьми независимо от социальной группы
• Табуированные слова
  • Эвфемизмы — слова для замены табуированных
• и т. д.

Значения

У слова существует грамматическое и лексическое значения.

Лексическое значение — это соотнесённость слова с каким-либо явлением объективной действительности, исторически закреплённую в сознании говорящих.

Лексическое значение может быть единственным (слова с одним значением называют однозначными: подоконник, метла, шея, чреватый и т. д.). Но оно может быть в слове наряду с другими лексическими значениями (слова с такой семантикой называют многозначными: знать, корень, отбить и т. д.).

Существует три основных типа лексических значений:

1. прямое (номинативное);
2. фразеологически связанное;
3. синтаксически обусловленное.

Многозначность (или полисемия) представляет собой следствие переноса наименования с одного предмета на другой. Такие переносы происходят:

1. на основе сходства;
2. по смежности;
3. по функции;

Основные виды переносных значений:

1. метафора (употребление слова в переносном значении на основе сходства в каком-либо отношении двух предметов или явлений);
2. метонимия (употребление названия одного предмета вместо названия другого предмета на основании внешней или внутренней связи между ними);
3. синекдоха (употребление названия целого вместо названия части, общего вместо частного и наоборот).

Терминология

• Антонимы — слова разного звучания, которые выражают противоположные, но соотносительные друг с другом понятия (толстый — тонкий, маленький — большой, далеко — близко и т. п.).
• Буквализмы — ошибка при переводе с другого языка, заключающаяся в том, что вместо подходящего для данного случая значения слова используется главное или самое известное значение: cable — трос (не только кабель), carton — небольшая коробка (а не картон — cardboard).
• Гипонимы — слова с более узким значением, называющие предмет (свойство, признак) как элемент класса (множества): термин «собака» является гипонимом по отношению к термину «зверь», а термин «бульдог» в свою очередь — гипоним по отношению к термину «собака».
• Гиперонимы — понятия, в отношении к другим понятиям выражающие более общую сущность: термин «собака» — гипероним по отношению к термину «бульдог», а «зверь» — гипероним по отношению к термину «собака».
• Квазисинонимы — мнимые синонимы, частичные синонимы — слова, близкие по значению, но не взаимозаменяемые во всех контекстах в отличие от синонимов, которые должны быть взаимозаменяемы в любом контексте: тропа — путь, здание — дом, талант — гениальность.
• Омографы — слова и формы, разные по значению, но одинаково изображаемые на письме. В произношении омографы между собой в звучании не совпадают (замо́к — за́мок, мука́ — му́ка, доро́га — дорога́ и др.).
• Омонимия — совпадение по звучанию двух или более слов, имеющих разное значение (ключ — источник, родник и ключ — инструмент, гаечный ключ; лечу — лететь по небу и лечу — лечить людей и т. п.)
• Омонимы — одинаковые по звучанию и по написанию слова, значения которых осознаются нами как совершенно не связанные между собой и одно из другого не выводимые (ср.: метр — 100 сантиметров, метр — стихотворный размер и метр — учитель, наставник; повод — обстоятельство и повод — часть конской упряжки; выдержка — стойкость и выдержка — цитата и т. д.). Омонимы совпадают между собой как в звучании, так и на письме во всех (или в ряде) им присущих грамматических формах. Бывают полные омонимы — слова совпадают между собой во всех грамматических формах (заставить — принудить кого-то что-нибудь сделать и заставить — загородить, закрыть чем-нибудь поставленным; ударник — передовой рабочий социалистического производства и ударник — часть затвора винтовки и т. д.); а также неполные омонимы — слова совпадают между собой лишь в ряде своих грамматических форм (лук — огородное растение и лук — старинное оружие для метания стрел, у первого слова множественного числа нет и т. д.).
• Омофоны — слова и формы разного значения, которые произносятся также одинаково, но изображаются на письме по-разному. Омофоны могут быть омонимного характера (костный — косный, компания — кампания, копчик — кобчик, Роман — роман и т. п.) и омоформного (плот — плод, везти — вести, браться — братца и т. п.).
• Омоформы — слова как одного и того же, так и разных грамматических классов, совпадающие между собой в звучании всего лишь в отдельных формах (стих — стихотворение и стих от стихать; пошла от пошлая и пошла от пойти и т. д.).
• Паронимы — слова с разным написанием, имеющие очень близкое, но все же не тождественное произношение (серы — сэры, раут — раунд, парят — парад, банка — банька, отчет — отсчет, будет — будит и т. п.).
• Паронимия — частичное совпадение двух фонетических слов, не сводима к омонимии и совпадении каких-либо самостоятельных частей этих слов (рассвет — расцвет, весело — весила, шута — шутя, месяца — месится и т. п.).
• Синонимы — слова, обозначающие одно и то же явление действительности (бояться — остерегаться — опасаться — трусить; бродить — ходить — тащиться — брести — идти; горячий — жаркий — обжигающий и т. п.).
• Синонимия — сходство нескольких слов по значению (труд — работа; безразличие — безучастность — равнодушие — апатия и т. п.).

Литература

• Современный русский язык / Н. М. Шанский, В. В. Иванов. 2-е изд. М.: Просвещение, 1987. 192 с.
• Русский язык / Виноградов В. В.. 2-е изд. — М.: 1972. — С. 31
• Аннушкин В. И. [www.portal-slovo.ru/rus/philology/222/673/11932/ Язык — речь — слово в духовной литературе (размышления педагога-словесника)]

Ссылки

• [words_ru.livejournal.com/ words_ru] — сообщество «редкие слова русского языка» в «Живом Журнале»
• [tapemark.narod.ru/les/464c.html Лингвистический энциклопедический словарь (1990) / Слово]

Отрывок, характеризующий Слово

Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.