Смаль-Стоцкий, Степан Иосифович

Степан Смаль-Стоцкий
укр. Степан Смаль-Стоцький
Дата рождения:	8 января 1859(1859-01-08)
Место рождения:	с. Немилов, Галиция, Австрийская империя (ныне Радеховский район, Львовская область Украина)
Дата смерти:	17 августа 1938(1938-08-17) (79 лет)
Место смерти:	Прага
Страна:	→ →
Научная сфера:	лингвистика, славистика
Место работы:	Черновицкий университет; Украинский свободный университет; Славянский институт (Прага); Варшавский университет
Альма-матер:	Черновицкий университет; Венский университет
Научный руководитель:	Франц Миклошич

Степан Иосифович Смаль-Стоцкий (укр. Степа́н Йо́сипович Сма́ль-Сто́цький; 8 января 1859, с. Немилов, Галиция, Австрийская империя (ныне Радеховского района Львовской области Украины) — 17 августа 1938, Прага, Чехословакия) — украинский языковед, славист, историк литературы, педагог, профессор, доктор наук. Общественно-политический и экономический деятель Буковины. Действительный член научного общества им. Т. Шевченко (с 1899) и Украинской академии наук (с 1918).

Биография

Из крестьян. Учился в гимназиях Львова. В 1878 года изучал славянскую филологию в университете Черновцов, с 1883 — в Венском университете, под руководством Ф. Миклошича.

Похоронен на Раковицком кладбище Кракова.

Отец — украинского политического деятеля Романа Смаль-Стоцкого (1893—1969) .

Педагогическая деятельность

С 1884 — доктор славянской филологии Венского университета.

В 1885—1918 — профессор Черновицкого университета, читал курс лекций по русской (русинской) литературе и языку.

После присоединения Буковины к королевской Румынии в 1918 году, переехал в Прагу, где в 1919 году был представителем Западно-Украинской Народной республики.

С 1921 — профессор филологии Украинского свободного университета в Праге. Действительный член научного общества им. Т. Шевченко (с 1899), Украинской академии наук (с 1918), Славянского института в Праге (с 1928).

Преподавал в варшавском университете.

В языковедении выступал с позиций украинофильства, доказывал, что украинский язык возник непосредственно из праславянского, а идея восточного праславянского языка лишена основ.

Автор монографий и учебников:

• «Руська правопись» (1891—1893);
• «Руська граматика» (в соавт. с Т. Гартнером, 1893);
• «Буковинська Русь. Культурно-історичний образок» (1897);
• «Шкільна граматика»;
• «Характеристика наукової діяльності І. Я. Франка» (1913);
• «Ідеї Шевченкової творчості» (1914);
• «Діди, батьки і внуки у Шевченка» (1918) и др.

Общественно-политическая деятельность

Один из руководителей украинского национально-культурного возрождения на территории Буковины. Противник русского движения в Австро-Венгрии, активный сторонник и один из организаторов победы народовцев на Буковине; председатель студенческого общества «Союз» в Черновцах (1879—1882), был в числе организаторов обществ «Народный Дом», «Буковинский Боян», «Русская Школа» и других, активный деятель «Русской Беседы».

Деятель народной кооперации. С 1903 был председателем «Русской Кассы» и «Селянской (Крестьянской) Кассы».

В 1892—1911 избирался послом (депутатом) от национально-демократической партии в буковинский сойм (1904—1910 — был заместителем маршала (председателя) сойма; многолетний член Краевого исполкома и Краевого Школьного совета), в 1911—1918 — посол австрийского парламента.

В парламенте Буковины, возглавлял группу молодых русинов.

Во время Первой мировой войны — деятель Союза освобождения Украины.

В 1917 — председатель Боевой Управы Украинских Сечевых Стрельцов. В 1919 — посол ЗУНР в Праге, где жил до смерти. Первый председатель Украинской Могилянско-Мазепинской Академии наук. В Праге в качестве посла ЗУНР находился под наблюдением советской разведки, которая в донесении ЦК КП (б) Украины, характеризовала его, как «украинского националиста», «сепаратиста», «петлюровца».

Ссылки

• [www.biographien.ac.at/oebl?frames=yes Smal-Stotsky, Stephan. Österreichisches Biographisches Lexikon 1815—1950 t. 12, str. 363]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Смаль-Стоцкий, Степан Иосифович

«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.