Смертная казнь в иудаизме
Смертная казнь в иудаизме — предусмотренные религиозными книгами иудаизма виды смертной казни и их применение на практике. Такой тип наказания в древности часто применялся за наиболее тяжкие преступления.
Талмуд упоминает четыре способа смертной казни, к которой приговаривает суд (арба митот бет-дин): побитие камнями, сожжение, казнь мечом и удушение.
Детальное описание казней содержится в трактате Санхедрин в четвертом разделе (Незики́н) Мишны.[1]
Содержание
Общие предписания и толкования
В отношении смертной казни библейская заповедь: любить ближнего, как самого себя, (Лев. 19:18) интерпретируется законоучителями Талмуда как предписание казнить приговорённого преступника наиболее гуманным способом.[2] Согласно этому подходу, смертная казнь должна быть подобна тому, как отнимает у человека жизнь сам Бог, то есть не калеча тело.[3]
Есть основания полагать, что талмудические дискуссии о смертной казни, её видах и способах носят преимущественно теоретический характер, подобно обсуждению вопросов, связанных с храмовыми жертвоприношениями в то время, когда Храма уже давно не существовало. Аналогия между обсуждением различных видов смертной казни и дискуссиями о жертвоприношениях прямо приводится в самом Талмуде.
В целом законоучители Талмуда относились к смертной казни отрицательно. Так, в Мишне[4] сказано:Синедрион, приговаривающий к смерти раз в семь лет, называется кровожадным; рабби Эл‘азар бен Азария говорит: «Даже раз в 70 лет»; рабби Тарфон и рабби Акива сказали: «Если бы мы заседали в Синедрионе, смертные приговоры никогда не выносились бы», а раббан Шим‘он бен Гамлиэль сказал: «Если так, они бы умножили число убийц в среде Израиля».
Приговор не приводили в исполнение в тот же день, чтобы увеличить возможность новых, благоприятных свидетельств. Даже когда осуждённого вели на казнь, существовала готовность в любую минуту остановить шествие. Сам осужденный имел право остановить шествие четыре или пять раз и потребовать, чтобы его отвели в суд, так как он вспомнил новое обстоятельство. На пути к месту казни глашатай обращался к возможным свидетелям на улицах. Перед казнью осужденного призывали к выражению раскаяния.[5]
Законоучители Талмуда постановили, что с разрушением Храма (в 70 году н. э.) Синедрион утратил право приговаривать к смертной казни.[6]
Виды казней
Побиение камнями
К побитию камнями приговаривали лишь за те 18 видов преступлений, за которые Библия прямо предписывает подобную казнь.[7] Тем не менее, в Талмуде забрасывание камнями было заменено сбрасыванием приговорённого на камни.[7] Согласно Талмуду, приговорённого следует сбрасывать с такой высоты, чтобы смерть наступила мгновенно, но его тело при этом не было обезображено. Побиение камнями происходило так: приговорённого судом поили вытяжкой из наркотических трав в качестве обезболивающего, после чего его сбрасывали со скалы, и, если он не умирал от этого, сбрасывали на него сверху один большой камень. В Библии есть свидетельства побиения камнями (см. Деян. 7:54–60).
Сожжение
Сожжение предписывается Талмудом только в тех случаях, в которых эта казнь установлена библейским законом. Чтобы тело приговорённого к казни сожжением не было изувечено, его шею следует обмотать двумя платками и тянуть их в противоположные стороны до тех пор, пока осужденный не откроет рот; затем следует ввести в рот горящий фитиль, который «достигнет его внутренностей».[8] Фактически эта казнь является удушением, поскольку, по всей вероятности, в этом случае смерть наступает не от огня, а от удушья. Такой способ умерщвления на деле не практиковался.[8]
Казнь мечом
Казнь мечом предписывалась для наказания убийц или жителей отложившихся городов. В обоих случаях эта форма казни основывается на библейских предписаниях (Исх. 21:20; Лев. 26:25; Втор. 13:15,16). По некоторым сведениям, лишь убийцам отсекали голову мечом («способом, практикуемым [римским] правительством».[9]
Удушение
Удушение предписывалось во всех случаях, когда другой способ смертной казни за совершённое преступление не был предусмотрен законом[10], поскольку оно считалось наиболее гуманной и наименее обезображивающей тело казнью.[11] Однако нет свидетельств, что и этот способ реально практиковался. Талмуд разрешает вывешивать тело казнённого только за два вида преступлений — богохульство и идолопоклонство.[12]
Другие виды казней
Талмуд упоминает что некоторых преступников, которых не удавалось осудить из-за нехватки доказательств или тяжести наказания, приговаривали к заключению в условия, обеспечивающие быструю смерть[13].
Существуют также сведения о применении таких видов смертной казни, которые не предписываются Талмудом. Так, Иосиф Флавий[14] сообщает, что Александр Яннай казнил распятием (то есть способом, который применяли римляне) 800 фарисеев.
Напишите отзыв о статье "Смертная казнь в иудаизме"
Литература
- Краткая еврейская энциклопедия, Изд. О-ва по исследованию еврейских общин. Иерусалим: 1976—2005.
- S. Mendelsohn. [www.archive.org/details/criminaljurispru00mend The criminal jurisprudence of ancient Hebrews]. Baltimore, 1891.
Примечания
- ↑ khazarzar.skeptik.net/thalmud/_tb_ru/sanhedri.htm Сангедрин. Вавилонский Талмуд.
- ↑ Талмуд, Санхедрин 45а, 52а; Псахим 75а; Ктубот 37а
- ↑ Талмуд, Санхедрин 52а; Сифра 7:9
- ↑ Мишна, Маккот 1:10
- ↑ Талмуд, Санхедрин 42б-43б
- ↑ Талмуд, Санхедрин 52б; Ктубот 30а
- ↑ 1 2 Мишна, Санхедрин 6:4
- ↑ 1 2 Мишна, Санхедрин 7:2
- ↑ Мишна, Санхедрин 7:3
- ↑ Талмуд, Санхедрин 52б, 84б, 89а
- ↑ Талмуд, Санхедрин 52б
- ↑ Мишна, Санхедрин 6:4; Талмуд 45 б
- ↑ Вавилонский Талмуд, Санхедрин, 81Б
- ↑ Иосиф Флавий, Иудейские древности 13:380-381
Ссылки
- [www.eleven.co.il/article/13855 Смертная казнь] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
Отрывок, характеризующий Смертная казнь в иудаизме
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
