Смерть Иоанна Грозного

Эта статья — о литературном произведении. Об одноимённом художественном фильме см. Смерть Иоанна Грозного (фильм).

Смерть Иоанна Грозного
Жанр:	трагедия
Автор:	Алексей Константинович Толстой
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1866
Дата первой публикации:	1866

«Смерть Иоанна Грозного» — трагедия А. К. Толстого, написанная в 1866 году; первая часть исторической трилогии, второй частью которой стала трагедия «Царь Фёдор Иоаннович» (1868), а заключительной — «Царь Борис» (1870).

Концепция

Основным историческим источником при работе над «Смертью Иоанна Грозного», как и над всей трилогией, для А. К. Толстого послужила «История государства Российского» Н. М. Карамзина. Из неё автор заимствовал целый ряд сюжетных моментов и описательных деталей: в частности, в трагедии отразились отрывки, рисующие переживания Ивана IV после убийства сына, его попытку отказаться от престола и настроения боярства в связи с этим, описание осады Пскова, рассказ о явлении кометы и впечатлении, которая она произвела на царя. Вместе с тем, заимствуя из «Истории» факты, Толстой нередко расходится с Карамзиным в их трактовке. События, которые у Карамзина описываются в социально-историческом плане, Толстой переносит в сферу морали и этики. Он переключает историческую тему в план общечеловеческих переживаний, глубоко анализируя характеры исторических деятелей и подыскивая их поступкам психологическую мотивировку.

В «Смерти Иоанна Грозного» главным предметом такого анализа становится деспотизм Ивана IV. Царь изображён в трагедии не как злодей или сумасшедший — напротив, он чрезвычайно умён и проницателен, обладает мощной волей и недюжинной энергией, действует искренне и страстно. В нём нет ничего мелкого и эгоистичного, и всю силу своей мощной и цельной натуры Иоанн обрушивает на достижение цели, которую считает благородной — на сохранение и усиление собственной власти. Преследуя эту цель, он последовательно губит всех, кто превосходит его хоть в чём-то — рождением ли, заслугами ли, общим ли уважением в народе — и под конец своей жизни остаётся один, без друзей и сторонников, посреди разорённого государства. Таким образом, Иоанн оказывается палачом самому себе; его трагическая вина — в попрании всех человеческих прав во имя государства.

Бояре, со своей стороны, не способны поддержать Иоанна, так как они разобщены и думают только о своих личных мелких выгодах. Наследник царя, Фёдор Иоаннович, в противоположность отцу, робкий и слабый, также оказывается бессильным перед лицом катастрофы. Торжествует в трагедии один Борис Годунов, которому смерть Иоанна освобождает путь к власти, однако автор даёт понять, что и Годунову вскоре придётся пожинать горькие плоды своих трудов.

Действующие лица

• Царь Иван Васильевич IV.
• Царица Мария Фёдоровна, из рода Нагих, седьмая жена царя.
• Царевич Федор Иванович, сын царя от первой жены.
• Царевна Ирина, жена Фёдора, сестра Бориса Годунова.
• Князь Мстиславский, Захарин-Юрьев, брат первой жены царя.
• Князья Шуйский, Бельский, Щербатый, Голицын, Трубецкой, Сицкий, Шереметьев, Татищев, Салтыков, Михайло Нагой (брат царицы Марии Фёдоровны, Борис Годунов (шурин царевича Федора) — члены Боярской думы.
• Гонец из Пскова.
• Мария Григорьевна, жена Годунова.
• Григорий Годунов (родственник Бориса), Григорий Нагой (второй брат царицы Марии Федоровны) — окольничьи.
• Гарабурда, посол Стефана Батория.
• Битяговский, Кикин — дворяне.
• Схимник.
• Мамка царевича Дмитрия.
• Дворецкий Кремлёвского дворца.
• Дворецкий Александровой слободы.
• Дворецкий Годунова.
• 1-й, 2-й волхвы.
• Эльмс, Якоби — врачи
• 1-й, 2-й — пристава.
• Шут.
• Ключник.
• Стрелецкий голова.
• Стрелецкий сотникк.
• Стольник.
• Лабазник.
• Сенная девушка.
• Слуга князя Шуйского.
• Бояре, окольничьи, рынды, стрельцы, народ, скоморохи, слуги.

Сюжет и композиция

«В „Смерти Иоанна Грозного“ мы видим две восходящих линии, из которых одна подымается как ракета, держится некоторое время на воздухе и потом быстро опускается, описывая параболу; другая подымается вслед за ней, пересекает её в нисходящем её пути, а сама не падает, но теряется в небе, выходя из рамы трагедии. Первая линия принадлежит Иоанну, вторая Годунову».

— Толстой А.К. Проект постановки на сцену трагедии "Смерть Иоанна Грозного"

В центре трагедии — две основные сюжетные линии: судьбы Иоанна Грозного и Бориса Годунова. Первый предстаёт в трагедии уже на склоне лет, измождённым, и, сверх того, мучимым угрызениями совести из-за недавно совершённого преступления (в порыве гнева он насмерть зашиб посохом своего сына Ивана). В начале пьесы он собирается отречься от престола и уйти в монастырь, от чего его по совету Годунова отговаривает Дума.

Вернувшись на престол, Иоанн ненадолго оживляется: продолжает заниматься государственными делами, хочет развестись с царицей и жениться на племяннице английской королевы. Неудача, однако, продолжает преследовать его: в стране голод и разруха, русские войска терпят неудачу в войне с поляками, а с юга на Русь надвигаются татары. После того, как польский посол Гарабурда объявляет, что шведы взяли город Нарову и вместе с поляками отправились походом на Новгород, царь оказывается окончательно сломлен. В критический момент он понимает, что ему некого поставить на защиту государства, так как прежние его сторонники или казнены, или бежали от его гнева за границу. Видя на небе комету, Иоанн предрекает, что она принесла ему смерть, и действительно умирает вскоре после этого.

Борис Годунов в пьесе, напротив, возвышается — успешно борется с интригами, которые строят против него Бельские, Шуйские и Нагие, завоёвывает народную любовь и таким образом постепенно выходит из тени Иоанна. После смерти царя Годунов оказывается фактическим правителем, вершащим судьбы страны за спиной у его наследника Фёдора, и быстро расправляется со своими противниками (отправляет бояр в ссылку, Мстиславского — в монастырь, Нагих — в Углич вместе с царицею и Димитрием). Его судьба на этом не кончается, оставляя место для продолжения в последующих трагедиях трилогии.

Сценическая судьба

«Смерть Иоанна Грозного» впервые увидела свет в 1866 году, будучи напечатанной в журнале «Отечественные записки». Год спустя пьеса была поставлена в Александринском театре в Санкт-Петербурге. Премьера имела большой успех, несмотря на погрешности исполнения (актёры соперничали, что лишало драму выразительной главной роли).

В 1868-м пьеса была переведена на немецкий язык и поставлена в придворном театре великого герцога Веймарского. Эта постановка также прошла успешно, чему немало способствовал отличный перевод, выполненный Каролиной Павловой. Его качество высоко оценил сам Алексей Толстой:

«Теперь вот мой общий вывод: успехом своим и самым появлением в Веймаре трагедия «Смерть Иоанна Грозного» прежде всего обязана мастерскому, высокохудожественному переводу г-жи Павловой. Я не считал возможным передать так верно и так поэтично, стих в стих, весь характер русского оригинала, со всеми его особенностями и архаизмами. Подобного перевода я не знаю ни на каком языке».

— 1868. «Смерть Иоанна Грозного» на Веймарской сцене.-- Полн. собр. соч., т. II, стр. 616.

Известные постановки

• 1868 — Малый театр. 22 января 1868 года — бенефис С. В. Шумского.
• 1899 — Московский Художественный театр. Режиссёры К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко. В ролях: Иоанн Грозный — К. С. Станиславский, позже эту роль играл Вс. Мейерхольд, Фёдор — И. Москвин
• 1976 — Ленинградский театр им. В. Ф. Комиссаржевской. Режиссёр-постановщик Рубен Агамирзян. В роли Бориса Годунова — С. Ландграф. Вместе с двумя другими частями трилогии спектакль в 1984 году был удостоен Государственной премии СССР.
• 1995 — Малый театр. Режиссёр-постановщик В. Н. Драгунов. Художник Е. И. Куманьков. Композитор Г. В. Свиридов. Премьера — 29 апреля 1995

Отрывок, характеризующий Смерть Иоанна Грозного

– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.