Сметона, Антанас

Антанас Сметона лит. Antanas Smetona<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Литовской Республики
4 апреля 1919 года — 19 июня 1920 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Александрас Стульгинскис
Президент Литовской Республики
19 декабря 1926 года — 15 июня 1940 года
Предшественник:	Казис Гринюс
Преемник:	Антанас Меркис
Рождение:	10 августа 1874(1874-08-10) дер. Ужуленис, Укмергский район, Ковенская губерния, Российская империя
Смерть:	9 января 1944(1944-01-09) (69 лет) Кливленд, Огайо, США
Супруга:	(с 1904 года) София Ходакаускайте-Сметонене (1885-1968)
Дети:	дочери Мария (1906-1992) и Бируте (1906-1910), сын Юлиус (1913-1974)
Партия:	Литовский национальный союз
Награды:

Анта́нас Смето́на (лит. Antanas Smetona — произносится как Анта́нас Смято́на; 10 августа 1874 года, дер. Ужуленис, Вилкмергский уезд, Ковенская губерния, Российская империя (ныне Укмергский район, Вильнюсский уезд, Литва), — 9 января 1944 года, Кливленд, штат Огайо, США) — литовский государственный и политический деятель, диктатор Литовской Республики в 1926—1940 годах.

Биография

Начальную школу окончил в Тауенай, брал частные уроки в Укмерге и Либаве, в 1893 году окончил прогимназию в Паланге, поступил в гимназию в Митаве (ныне Елгава), состоял в тайной ученической патриотической организации. Был исключён за протест против обязательного участия в православных богослужениях. Окончил гимназию в Санкт-Петербурге (1897) и поступил в Петербургский университет на юридический факультет, дважды исключался, но окончил в 1902 году. Работал в Вильне в Земельном банке.

Был редактором основанной вместе с Тумасом-Вайжгантасом газеты «Вильтис» („Viltis“, «Надежда»; 1907—1913), журнала «Вайрас» („Vairas“, «Руль»; 1914—1915), сотрудничал в газете «Вильняус жинёс» („Vilniaus žinios“, «Виленские вести»), некоторое время был фактическим редактором еженедельной газеты «Летувос укининкас» („Lietuvos ūkininkas“, «Литовский хозяин»).

Во время Первой мировой войны первый вице-председатель, затем председатель Центрального комитета литовского общества вспоможения пострадавшим от войны.

В 1923—1927 годах преподавал в Литовском университете в Каунасе (с 1930 года Университет Витаутаса Великого) этику, древнюю философию, стилистику литовского языка. С 1926 года доцент. В 1932 году удостоен звания почётного доктора философии Университета Витовта Великого.

Политическая деятельность

В 1902—1907 годах член Литовской демократической партии (Lietuvių demokratų partija). Участвовал в съезде литовцев в Вильне 4—5 декабря 1905 года («Великий Вильнюсский сейм»), выдвинувшем требование автономии Литвы. На Литовской конференции 18—22 сентября 1917 года в Вильне был избран в Совет Литвы (Lietuvos Taryba, позднее Государственный совет) и стал его председателем (1917—1919). 16 февраля 1918 года Совет провозгласил независимость Литвы.

4 апреля 1919 — 19 апреля 1920 года был первым президентом Литвы.

В 1920—1924 годах руководитель Партии национального прогресса (Tautos Pažangos Partija). Основал и редактировал ряд периодических изданий в 1921—1924 годах. До 1924 года участвовал в деятельности патриотической военизированной организации «шаулисов» Союз стрелков Литвы (Lietuvos šaulių sąjunga). В 1924 году один из организаторов националистической партии таутининков («Союз литовских националистов») и её председатель (1925—1926).

Установление диктатуры в Литве

Один из руководителей и организаторов военного государственного переворота 17 декабря 1926 года, устранившего власть левоцентристской коалиции. В день переворота избран президентом Литвы; переизбирался в 1931 и 1938 годах, возглавив установившийся авторитарный режим.

Эмиграция

После предъявления 14 июня 1940 года Советским Союзом ультиматума Литве передал полномочия президента Антанасу Меркису и бежал с семьей в Германию, позднее переехал в Швейцарию.

Последние месяцы провёл в США. Погиб во время пожара в Кливленде, штат Огайо. Похоронен был в часовне Кливлендского кладбища.

Семья

Жена — София (из польской семьи, урождённая Ходаковская, в литовских источниках девичья фамилия передаётся как Ходакаускайте). Дети:

• Мария (Марите), замужем за генералом и дипломатом Алоизасом Валушисом, эмигрировала в США;
• Бируте, умерла в раннем детстве;
• Юлиус, промышленник, эмигрировал в США.

См. также

• Президенты Литвы

Литература

• A. Smetona. Rinktiniai raštai («Избранные сочинения»). Kaunas: Menta, 1990
• A. Banevičius. 111 Lietuvos valstybės 1918—1940 m. politikos veikėjų: Encikloped. žinynas. Vilnius: Knygų prekybos valst. firma «Knyga», 1991
• A. Eidintas. Antanas Smetona: polit. biografijos bruožai. Vilnius: Mintis, 1990
• Liudas Truska, Algimantas Lileikis, Gediminas Ilgunas, Rimgaudas Gelezevicius. Lietuvos prezidentai. Vilnius, 1995
• L. Truska. Antanas Smetona ir jo laikai. Vilnius: Valstybinis leidybos centras, 1996

Ссылки

• [www3.lrs.lt/seimu_istorija/w3_viewer.viewdoc-p_int_tekst_id=5342&p_int_tv_id=283.htm Antanas Smetona]  (лит.)
• [www.ktl.mii.lt/prezidentai/Smetona_e.html Antanas Smetona]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Сметона, Антанас

В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.