Смирнов, Николай Михайлович

Николай Михайлович Смирнов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы Ф.Крюгера, 1835</td></tr>
Санкт-Петербургский губернатор
1855 — 1861
Предшественник:	Донауров, Пётр Михайлович
Преемник:	Перовский, Лев Николаевич
Калужский губернатор
1845 — 1851
Предшественник:	Хитрово, Александр Николаевич
Сенатор Российской империи
1861 — 1867
Рождение:	16 мая 1807(1807-05-16)
Смерть:	4 марта 1870(1870-03-04) (62 года)
Род:	Смирновы
Отец:	Михаил Петрович Смирнов
Мать:	Феодосия Петровна Бухвостова
Супруга:	А.О. Смирнова-Россет

Николай Михайлович Смирнов (16 мая 1807 года — 4 марта 1870 года) — русский чиновник, дипломат и мемуарист, тайный советник, калужский (13.06.1845 — 14.03.1851), санкт-петербургский (1855—1861) губернатор, сенатор (1861). Муж знаменитой светской красавицы Александры Россет. Владелец подмосковной усадьбы Спасское.

Биография

Сын Михаила Петровича Смирнова (ум. ок. 1823), служившего при Екатерине II в кавалергардском полку, и Феодосии Петровны, урождённой Бухвостовой (13 февраля 1788 года — 18 февраля 1814 года). Окончил Московский университет.

Работал в Иностранной коллегии, в Министерствах внутренних и иностранных дел Российской империи, в российских миссиях в Италии (1825—1828) и Берлине (1835—1837), служил церемониймейстером императорского двора (1839), камергером (1845).

С 3 июня 1845 по 14 марта 1851 года Н. М. Смирнов был гражданским губернатором Калужской губернии, а в 1855—1861 годах — губернатором Санкт-Петербурга. Неоднократно на этом посту подвергался критике со страниц газеты «Колокол»: его выступления назывались там «образцом бюрократического пустословия». Кроме того, Смирнова обвиняли в расправе над крестьянами Ямбургского уезда Итовской вотчины, в покровительстве вороватым чиновникам и в том, что он «из аукционной камеры брал себе назначенные в продажу картины знаменитых художников, которые показывались в книге проданными рыночным торговцам, за весьма ничтожную сумму, наприм.: если картина стоила 200 руб., то Смирнов за неё вносил только 5 руб.сер.».

С 1855 по 1861 год был членом Попечительского совета заведений общественного призрения в Санкт-Петербурге. С 1861 года Николай Смирнов был сенатором Правительствующего Сената, через шесть лет вышел в отставку. Последние годы провёл в собственном имении под Москвой — селе Спасском и Санкт-Петербурге, где и умер 4 марта 1870. Похоронен в Москве на кладбище Донского монастыря. Мемуарное сочинение «Из памятных заметок» (подготовлено к печати в «Русском архиве» другом Смирнова Петром Бартеневым).

Знакомство с известными писателями

Знакомство с А. С. Пушкиным

Николай Смирнов познакомился с А. С. Пушкиным, вернувшись на родину в 1828 году. Даже сохранился рисунок, выполненный Пушкиным, на котором изображён Смирнов.

Жена Николая Смирнова Александра Россет впоследствии писала о том, какое впечатление оставил Пушкин о тогда ещё неженатом Смирнове: «Смирнов мне очень нравится; он вполне европеец, но сумел при этом остаться и вполне русским. Мать его была последней Бухвостовой… Сын её — тип англичанина или шведа, он и верхом ездит как англичанин… Смирнов прекрасно говорит по-русски, хотя и был воспитан эмигрантами. Восемнадцати лет он, как и я, поступил в дипломатический корпус и прожил, счастливец, очень долго в Италии. Думаю, что он вам понравится, наш боярин-итальянец, наш русский милорд»

В 1833 году Смирнов со своей женой поселились на Большой Конюшенной улице в Петербурге. Их гостями в разное время были Михаил Щепкин, Виссарион Белинский, Алексей Толстой, Пушкин. Именно здесь поэт впервые читал «Историю Пугачёва».

Как следует из дневников Пушкина, Смирнов в 1834 году пытался стать членом Английского клуба — одного из центров российской политической и общественной жизни — однако был спутан с однофамильцем-игроком и первоначально забаллотирован. После выяснения всех обстоятельств Смирнов был принят в клуб.

Известно о том, что Смирнов однажды помог поэту выплатить долг в 5000 рублей. Впоследствии сумма была возвращена, но уже после смерти Пушкина.

Знакомство с Н. В. Гоголем

Александра Россет была дружна с Николаем Гоголем, переписывалась с ним. Летом 1849 года писатель приехал в Калугу и гостил в имении Смирновых в Бегичево.

В Калуге, в том числе в присутствии Россет, Гоголь прочёл несколько глав из второго тома «Мёртвых душ», которые в то время писал. В литературоведении эти события принято называть «калужскими чтениями». Более того, некоторые литературоведы считают, что сюжетная линия, в которой Чичиков занимается подделкой завещания, навеяна связанными с Николаем Смирновым событиями: Смирнов был уволен с должности Калужского губернатора по результатам ревизии, связанной с совершением дарственных записей на имения, ввиду того, что «действия его не всегда соответствовали требованиям закона».

Семья и дети

Женой Николая Смирнова была фрейлина Александра Осиповна Россет (1809—1882). Брак был заключён 11 января 1832 года в Зимнем дворце в присутствии членов императорской фамилии и был, однако, не счастливым. Александра видела в этом союзе лишь способ помочь своей бедной семье за счёт богатого мужа. Впоследствии она писала: «…у меня не было ни одного года покоя и счастья с этим человеком. Сердце у него было доброе, но он был беспринципен и взбалмошен». Дети:

• Александра (1834—1837).
• Ольга (1834—1893), не замужем.
• Софья (1836—1884), жена князя Андрея Васильевича Трубецкого (1822—1881).
• Надежда (1840—1899), в замужестве Соррен.
• Михаил «Смирнов-Кавказский» (1847—1892), ученый-естественник; женат на Елизавете Михайловне Тамамшевой. По словам современника, «Смирнов женился на какой-то армянской девице из денежного мира. Большого счастья ему эта свадьба не принесла. Он почувствовал себя в непривычной атмосфере и умственно задыхался. Вероятно, тяжкая семейная обстановка и довела его впоследствии до умственного расстройства, среди которого он угас. А между тем это был, несомненно, самый даровитый из нас, тот, которому суждено было, вероятно, расцвести всего пышнее». Его именем назван Рододендрон Смирнова.

Литература

• Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. — М., 1989. — С. (по имен, указ.)
• Калужский край: Документы и материалы.— Калуга, 1976. Кн.1.— С.240— 246.
• Иванов В. А. Смирнов Николай Михайлович // Калужская энциклопедия: Сб. материалов. —Калуга, 1994. — Вып.1 (продолж.) — С.197—198.
• Малинин Д. И. Калуга. Опыт исторического путеводителя по Калуге и главнейшим центрам губернии. — Калуга, 1992.— С.61,103.
• Калужские губернаторы: Библиобиографические очерки. — Калуга: Золотая аллея, 2001. — 192 с., ил. — стр. 86-95.

Отрывок, характеризующий Смирнов, Николай Михайлович

– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.