Смит, Говард Ворт

Говард Ворт Смит (англ. Howard Worth Smith; 2 февраля 1883, Брод-Ран, Виргиния, США — 3 октября 1976, Александрия, Виргиния, США) — американский конгрессмен-демократ от штата Виргиния.

Биография

Ранние годы

Говард Смит родился в небольшом городке Брод-Ран в округе Фокье (штат Виргиния). Сначала проходил обучение в государственной школе, а затем поступил в Бетельскую военную академию в городе Уоррентон, которую закончил в 1901 году. После академии — поступил на юридический факультет Университета Виргинии в Шарлотсвилле. В 1904 году был допущен к адвокатской практике, которую начинал в Александрии (Виргиния). Во время Первой мировой войны служил помощником главного консультанта Федеральной управления хранения иностранного имущества. С 1918 по 1922 годы являлся прокурором штата в Александрии. В 1922—1930 годы занимал пост судьи, одновременно работая в сфере банковского дела и сельскохозяйственного производства.

Лидер «Консервативной коалиции»

В 1930 году Говард Смит был избран в Конгресс США, и вошёл в историю как автор «Акта о регистрации иностранцев» 1940 года («Акта Смита»). В частности, он разрабатывал ту часть закона, которая направлена против подрывной деятельности. В Конгрессе Смит был лидером Консервативной коалиции, стоявшей в оппозиции к Национальному совету по трудовым отношениям (НСТО, National Labor Relations Board). Консерваторы создали специальный Комитет Конгресса по расследованию деятельности НСТО, главой которого стал Смит, а противники «Нового курса» составляли большинство. Целью расследования должен был стать подрыв общественного доверия не только к Национальному совету, но и к «Новому курсу» в целом.

В июне 1940 года предложенные Комитетом Смита поправки получили с большим перевесом поддержку в Конгрессе. Отчасти этому способствовал «альянс» Смита с Уильямом Грином, президентом Американской федерации труда (АФТ). Руководство АФТ было убеждено, что НСТО контролируется левыми, которые поддерживают Конгресс промышленных профсоюзов (КПП) — радикальное в то время профсоюзное объединение, принимавшее участие в забастовках водителей грузовиков в Миннеаполисе и портовых грузчиков на Западном побережье в 1934 году, а также многих других забастовках середины 1930-х годов.

Сторонники «Нового курса» выступали резко против поправок. Однако Рузвельт уступил, и вывел из состава Национального совета членов, ориентированных на Конгресс промышленных профсоюзов, заменив их людьми, приемлемыми для Смита и руководства Американской федерации труда.

Являясь с 1955 года председателем влиятельного Комитета по процедурным вопросам (United States House Committee on Rules) Смит контролировал законодательную работу Палаты представителей.

Противостояние законодательству о гражданских правах

Являясь противником расовой интеграции, Смит использовал свою власть председателя Комитета по процедурным вопросам для противодействия голосованию по гражданским правам в Палате представителей Конгресса США. Когда Акт о гражданских правах 1957 года (англ.) рассматривался в комитете Смита, он сказал:

«Южане никогда не примут цветных как расу людей, имеющих такой же интеллект, образование и общественные навыки, как у белых людей Юга».

Спикер Сэм Рэйберн (Samuel T. Rayburn) попытался ограничить его власть в 1961 г. Однако Смит объединился с несколькими другими демократами-южанами и республиканцами, и успешно противостоял этой попытке. Смит выступил против Акта о гражданских правах 1964 года (англ.).

Последние годы

В 1966 году на перевыборах в Конгресс от 8-го избирательного округа Виргинии вопреки ожиданиям вместо Смита от демократов был выдвинут «более либеральный» Джордж Роулингс-мл. (George C. Rawlings, Jr.). Его, однако, победил республиканец Уильям Скотт (William L. Scott), получивший широкую поддержку со стороны консервативных демократов. Смиту пришлось вернуться к адвокатской практике в Александрии. 3 октября 1976 года в возрасте 93 лет он умер, и был похоронен на Джорджтаунском кладбище в родном городе Брод-Ране.

Отрывок, характеризующий Смит, Говард Ворт

– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.