Смит, Уильям Генри
| Уильям Генри Смит | ||
| англ. William Henry Smyth | ||
 Портрет из The Sailor's Word-Book | ||
| Дата рождения | ||
|---|---|---|
| Место рождения | ||
| Дата смерти |
8 сентября 1865 (77 лет) | |
| Место смерти | ||
| Принадлежность | ||
| Род войск | ||
| Годы службы |
1804-1846 | |
| Звание | ||
| Командовал |
HMS Scylla | |
| Сражения/войны |
Наполеоновские войны | |
| Награды и премии |
</td></tr><tr><th style="">Связи</th><td class="" style=""> Смит, Чарлз Пиацци </td></tr><tr><th style="">В отставке</th><td class="" style=""> 1846 </td></tr> </table> Адмирал Уильям Генри Смит (англ. William Henry Smyth, 1788—1865) — английский морской офицер, гидрограф, астроном и нумизмат. СодержаниеБиографияУильям Смит родился в Вестминстере в Лондоне. Он был единственным сыном Джозефа Смита и Джорджины Кэролайн Питт Пилкингтон, внучки англо-ирландской поэтессы Летиции Пилкингтон (жены Мэтью Пилкингтона, друга Джонатана Свифта). Отец Уильяма был британским лоялистом и колонистом в Америке, жил в Нью-Джерси, но после американской революции вернулся в Англию, где умер вскоре после рождения сына. Сводным братом Уильяма был известный художник и путешественник Август Эрл[en]. В возрасте 14 лет Уильям сбежал из дома и поступил на службу в торговый флот. В 1804 году он служил на корабле Ост-Индской компании Marquis Cornwallis, который правительство Великобритании зафрахтовало для экспедиции на Сейшельские острова. В марте следующего года Cornwallis был куплен британским военно-морским флотом и оснащён 50 пушками. Командиром корабля был назначен капитан Чарльз Джонстон, под началом которого Смит прослужил на военном флоте много лет. В феврале 1808 года Смит вместе с Джонстоном были переведёны на линкор Powerful, который, по возвращении в Англию, был направлен в Голландскую экспедицию 1809 года. Впоследствии Смит служил на 74-пушечном линкоре Milford, затем командовал испанской канонерской лодкой Mors aut Gloria и в течение нескольких месяцев участвовал в осаде Кадиса[en] (сентябрь 1810 — апрель 1811 годов). С июля 1811 года Смит служил на корабле Родни[en], а с 1812 года — на побережье Испании[1]. 25 марта 1813 года Смит был повышен в звании до лейтенанта флота и назначен на службу в Сицилийскую флотилию, где он проявил себя как гидрограф и знаток древностей. За заслуги в защите Сицилии Смит был в 1816 году награждён орденом Святого Фердинанда и грамотой короля Обеих Сицилий Фердинанда I[2]. 18 сентября 1815 года Смит был произведён в командоры[en], но не получил назначения командовать кораблём; некоторое время он продолжал гидрографические исследования на бриге Scylla[en]у берегов Сицилии, прилегающих к ним берегов Италии, а также у берега Африки. Карты и зарисовки Смита получили высокую оценку Адмиралтейства за красоту и качество исполнения. После Сицилии Смит вёл гидрографические работы в Адриатическом море, в сотрудничестве с властями Австро-Венгрии и Неаполитанского королевства изготовил меркаторские карты и Carta di Cabottaggio del Mare Adriatico («Каботажная карта Адриатического моря»), опубликованные в 1822-24 годах[3]. В это время (1815—1817) сводный брат Смита Август Эрл, которому в 1815 году исполнилось 22 года, посетил Сицилию, Мальту, Гибралтар и Северную Африку. Смит добился у главнокомандующего английским Средиземноморским флотом адмирала Пеллью разрешения провезти Августа через Средиземное море на борту Scylla. В 1817 году Смит был переведён капитаном на 10-пушечный транспорт HMS Aid (1809) (переименованный в 1821 году в Adventure). Этот транспорт, реконструированный под гидрографическое судно, впоследствии сопровождал шлюп «Бигль» в его первой экспедиции в 1826-30 годы. Во второй экспедиции «Бигля» (1831-36), в которой принимал участие Чарлз Дарвин, также принимал участие сводный брат Смита Август Эрл в качестве корабельного художника.
В 1817 году в Палермо Смит познакомился с итальянским астрономом Д.Пиацци и посетил его обсерваторию. Это знакомство положило начало интересу Смита к астрономии, а Д.Пиацци стал крёстным отцом первому сыну Смита, которому Уильям в честь астронома дал второе имя — Пиацци. 7 февраля 1824 года, Смит был повышен в звании до пост-капитана[en], а в ноябре 1825 года, в возрасте 37 лет был снят с должности капитана Adventure. Это был конец службы Смита на море, после чего он сосредоточился на литературной и научной деятельности[1]. В 1846 году Смит был отправлен в отставку из ВМС с половинным жалованием[en] (18 шиллингов в день)[6]. Уже находясь в отставке, 28 мая 1853 года он был произведён в контр-адмиралы («без увеличения заработной платы»)[7], 17 мая 1858 года — в вице-адмиралы (с исчислением выслуги с 13 февраля)[8], и 14 ноября 1863 года — в адмиралы[9][10]. С 1845 по 1847 годы Смит был президентом Королевского астрономического общества, в 1849—1850 — президентом Королевского географического общества; кроме того, он был вице-президентом и секретарем по международным связям Лондонского Королевского общества, вице-президентом и директором Общества антикваров, а также почётным членом или членом-корреспондентом по меньшей мере трёх четвертей литературных и научных обществ Европы[1]. В 1854 году Смит был награждён золотой медалью Королевского географического общества[en] за гидрографические работы в Средиземном море[11]. В начале сентября 1865 года Смит перенёс сердечный приступ в своем доме недалеко от Эйлсбери. После некоторого улучшения самочувствия 8 сентября он показывал в телескоп планету Юпитер своему внуку, Артуру Флауэру. Затем наступило резкое ухудшение самочувствия, и утром 9 сентября 1865 года Уильм Смит скончался в возрасте 78 лет. Он был похоронен на кладбище в деревне Стоун[en] близ Эйлсбери. В честь Смита названы море на Луне и мыс Смита[en] в архипелаге Баллени у побережья Антарктиды. Личная жизньУильям Смит женился на Элизе-Энн Уорингтон, дочери британского консула в Неаполитанском королевстве, их свадьба состоялась в Мессине 7 октября 1815 года. В браке у них было одиннадцать детей — трое сыновей и восемь дочерей. Сыновья — астроном Чарльз Пиацци Смит, геолог Уорингтон Смит и генерал Генри Огастес Смит. Из восьми дочерей Смита двое умерли в детстве, двое умерли в возрасте 20 лет, одна — в 25 лет. Остальные три дочери:
Напишите отзыв о статье "Смит, Уильям Генри"Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Смит, Уильям ГенриНа другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева. Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии. Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами. Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною. Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния. Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их. В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные. Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения. При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения. Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны. Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно. Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю. Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает. В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают. Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа. Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска. Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений. Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем. Категории:
Навигация | |
