Смоленский архив

Смоленский архив — архив Смоленского областного комитета ВКП(б), вывезенный в Германию во время Великой Отечественной войны и затем попавший в США.

Летом и осенью 1941 г., а затем летом 1942 г. во время наступления германских войск, следуя жестким требованиям партийного руководства, власти на местах предпринимали усилия по эвакуации архивов на восток и подавляющее большинство местных архивов ценой огромных усилий удалось вывезти. Но стремительность наступления немецких войск, вступивших в Смоленск 15 июля 1941 г. и его окружение были причиной того, что вывезти областной партийный архив не удалось, а растерявшиеся сотрудники долго не решались уничтожить документы.

В результате архив был захвачен немцами. Его использовало министерство просвещения и пропаганды рейха, которым руководил И. Геббельс — в пропагандистских целях были опубликованы некоторые документы о репрессиях, проводимых в период коллективизации начала 1930-х годов, и «Большого террора» 1937—1938 годов.

В мае 1943 г. архив был вывезен немцами из Смоленска в Вильнюс, а затем в Польшу, где из него была выделена значительная часть, которую повезли в Германию. Оставшаяся в Польше часть документов в феврале 1945 г. была обнаружена советскими военнослужащими в районе железнодорожной станции Пщина и возвращена в Смоленск.

Основная часть архива была к началу 1945 г. вывезена в Баварию, где их через некоторое время обнаружили американские военнослужащие. Вскоре о документах стало известно Управлению стратегических служб США (предшественнику ЦРУ). После этого документы были перевезены в расположение американской авиационной части и спрятаны в подземном ангаре. Группа американских советологов изучила описи и некоторые подлинные документы и пришла к выводу, что в них содержатся весьма ценные сведения.

Вскоре этот архив был отправлен в Вашингтон, в Национальный архив США, где при содействии Американской ассоциации историков документация была перенесена на микрофильмы.

В середине 1950-х годов Национальный архив США публично сообщил, что в нем находятся документы Смоленского партийного архива, которые проливают свет на истинный характер коммунистической власти и её террористическую политику. В 1958 году власти США предложили вернуть архивные материалы Советскому Союзу, но в ответ советские власти заявили, что это фальшивка, состряпанная ЦРУ.

С 1950-х годов документы архива были предоставлены для использования американским и другим западным исследователям, которые не могли получить доступ в партийные архивы и архивы КГБ в СССР. Первым историком, широко использовавшим смоленские документы, был профессор Гарвардского университета Мёрл Фейнсод, опубликовавший в конце 50-х годов книги How Russia is Ruled («Как управляется Россия») в 1953 г. и Smolensk under Soviet Rule («Смоленск под властью Советов») в 1958 г. Документы архива использовали Ричард Пайпс в трудах по ранней советской истории и Роберт Конквест в знаменитой книге «Большой террор».

С 1963 г. советские власти начали предпринимать попытки получить архив, но, тем не менее, публично его подлинность признавать не хотели. Лишь в 1991 г. власти России признали и публично объявили, что в США находится подлинный архивный фонд и что Россия намерена добиваться его возвращения. Переговоры об этом начались в 1992 году. Однако американские власти пытались увязать возврат архива с возвратом хасидскому движению Хабад так называемой «библиотеки Шнеерсона». В итоге архив был возвращен в Россию лишь в конце 2002 г.

Ссылки

• [www.pseudology.org/chtivo/Smolensk_archive.htm Г.Чернявский. Судьба Смоленского архива — зеркала большевистского тоталитарного режима]
• [www.index.org.ru/journal/20/smolensk20.html Валерий Головской. Материалы о цензуре из смоленского архива]
• [www.izvestia.ru/news/270703 Американцы вернули Смоленский архив]
• [www.newsru.com/russia/13dec2002/archiv.html В Россию возвращается «Смоленский архив» — секретные документы компартии СССР]

Отрывок, характеризующий Смоленский архив

В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть: