Смоленское сражение (1941)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Смоленское сражение 1941 года
Основной конфликт: Вторая мировая война
Великая Отечественная война

Военнослужащие РККА под Смоленском
Дата

10 июля — 10 сентября 1941

Место

Смоленск, СССР

Итог

Тактическая победа Германии Стратегическая победа СССР
Важный этап срыва немецкого блицкрига[1]

Противники
Третий рейх Третий рейх СССР СССР
Командующие
Вальтер фон Браухич

Федор фон Бок
Гюнтер фон Клюге
Герман Гот
Хайнц Гудериан
Адольф Штраус
Максимилиан фон Вейхс

С. К. Тимошенко

А. И. Ерёменко
Г. К. Жуков
Ф. А. Ершаков
И. С. Конев
М. Ф. Лукин
П. А. Курочкин
Ф. Н. Ремезов
В. Ф. Герасименко
Ф. И. Кузнецов
К. К. Рокоссовский

Силы сторон
Первый этап:[2]

4-я армия в составе:
— 9 танковых дивизий
— 6 моторизованных дивизий
отд. мотополк «Великая Германия»
Второй этап:
?

Первый этап:[3]

Пять армий в составе:
— 24 стрелковых дивизии



Второй этап:
?

Потери
250 000 общих потерь [4] 760 000 общих потерь [5]
 
Великая Отечественная война

Вторжение в СССР Карелия Заполярье Ленинград Ростов Москва Горький Севастополь Барвенково-Лозовая Демянск Ржев Харьков Воронеж-Ворошиловград Сталинград Кавказ Великие Луки Острогожск-Россошь Воронеж-Касторное Курск Смоленск Донбасс Днепр Правобережная Украина Крым Белоруссия Львов-Сандомир Яссы-Кишинёв Восточные Карпаты Прибалтика Курляндия Бухарест-Арад Болгария Белград Дебрецен Гумбиннен-Гольдап Будапешт Апатин-Капошвар Польша Западные Карпаты Восточная Пруссия Нижняя Силезия Восточная Померания Моравска-Острава Верхняя Силезия Балатон Вена Берлин Прага

 
Смоленское сражение (1941)
Полоцк Смоленск Бобруйск Могилёв Духовщина Ельня
 
Операция «Барбаросса»

Смоле́нское сраже́ние — комплекс оборонительных и наступательных действий советских войск против немецкой группы армий «Центр» и части сил группы армий «Север» на главном Московском направлении. В течение двух месяцев (с 10 июля по 8 сентября 1941 года) ожесточённые бои продолжались на огромной территории: 600—650 км по фронту (от Идрицы и Великих Лук на севере до Лоева и Новгород-Северского на юге) и 200—250 км в глубину (от Полоцка, Витебска и Жлобина на западе до Андреаполя, Ярцево, Ельни и Трубчевска на востоке). В разное время в них принимали участие: с советской стороны − сухопутные войска и авиация четырёх фронтов (Западного, Центрального, Резервного и Брянского), а также авиация 3-го дальнебомбардировочного корпуса РГК; с немецкой − войска группы армий «Центр», часть сил группы армий «Север» и авиация 2-го воздушного флота.

Смоленское сражение включает ряд отдельных сражений и операций[6]:





Предшествующие события

После разгрома основных сил советского Западного фронта в Белостокско-Минском сражении немецкие подвижные силы группы армий «Центр» вышли к Западной Двине в районе Витебска (3-я танковая группа) и Днепру у Орши и Могилёва (2-я танковая группа).

Отошедшие из приграничных районов ослабленные и разрозненные дивизии Западного фронта РККА из состава 13-й и 4-й армий отводились в тыл для переформирования и доукомплектования. Соединения Второго Стратегического эшелона, 2 июля включённые в состав Западного фронта[7], продолжали прибывать из глубины страны и были ещё не полностью развернуты. Часть войск уже вела бои в Полоцком и Себежском укрепрайонах (УРах) и на плацдарме в районе Дисны (22-я армия), на Лепельском направлении (20-я армия; см. Лепельский контрудар) и на переправах в районе Быхова и Рогачёва (21-я армия). Советские подвижные войска, участвовавшие в контрнаступлении на Лепель (5-й и 7-й механизированные корпуса), понесли серьёзные потери, особенно в танках[8].

Всего на рубеже от Идрицы до района южнее Жлобина к началу Смоленского сражения успели занять позиции 37 из 48 выдвигавшихся дивизий, из них 24 дивизии — в первом эшелоне. Создаваемая фронтом оборона не была подготовлена в инженерном отношении и не имела необходимой устойчивости.

Планы сторон

В новом наступлении на московском направлении немецкое командование рассчитывало добиться решающего успеха[9]. Общий замысел предусматривал рассечение фронта советской обороны на три части, окружение и ликвидацию полоцко-невельской, смоленской и могилёвской группировок Западного фронта и создание тем самым благоприятных условий для беспрепятственного наступления на Москву.

Окружение правофланговой полоцко-невельской группировки советских войск (22-й армии) возлагалось на войска смежных флангов групп армий «Север» и «Центр». Главные силы 4-й армии противника (2-я и 3-я танковые группы) были направлены против смоленской группировки РККА (20-й, 19-й и 16-й армий) и могилёвской группировки (13-я армия).

Решение немецкого командования начать новое наступление на Московском направлении одними подвижными соединениями не дожидаясь подхода пехотных дивизий стало неприятной неожиданностью для советского командования[10].

Точные планы советского командования неизвестны, но судя по попытке контрудара на Лепельском направлении и последующим событиям можно предположить, что после сосредоточения всех войск Второго Стратегического эшелона на Западном фронте должны были быть предприняты какие-либо активные действия.

Силы сторон

Действия сторон

Первый этап (10−20 июля): наступление вермахта

Смоленское сражение началось 10-12 июля наступлением подвижных соединений 4-й армии Вермахта двумя клиньями на Витебск и Могилёв[16].

Основные силы 3-й танковой группы (Гот) (39-й моторизованный корпус в составе 3-х танковых и 2-х моторизованных дивизий), преодолев сопротивление 19-й армии (И. С. Конев) в районе Витебска (см. Витебское сражение), начали продвижение на восток. Остальные силы 3-й танковой группы (57-й мотокорпус в составе 19-й танковой и 14-й моторизованной дивизии) с плацдарма в районе Дисны западнее Полоцка нанесли удар в направлении Невеля.

Одновременно с этим 2-я танковая группа (Гудериан) двумя клиньями форсировала Днепр севернее и южнее Могилёва. Севернее Могилёва действовали 47-й моторизованный корпус (две танковые и одна моторизованная дивизия) и 46-й моторизованный корпус (10-я танковая дивизия и (моторизованная) дивизия СС «Дас Райх»), южнее — 24-й моторизованный корпус (две танковые и одна моторизованная дивизия).

Сразу же немецкие войска достигли серьёзных успехов:

  • На северном фланге немецкий 57-й моторизованный корпус продвинулся и захватил Невель. Советская 22-я армия была рассечена на две части и оказалась в полуокружении; 16 июля под угрозой полного окружения её войска оставили Полоцк (см. Оборона Полоцка 1941).

  • В районе Витебска 7-я и 20-я танковые дивизии 39-го моторизованного корпуса, разгромив советские части 220-й моторизованной дивизии и 25-го стрелкового корпуса, отбросили их от города. 13 июля они заняли Велиж и Демидов. 16 июля противник подступил к окраинам города Ярцево, расположенного в 50 километрах к северо-востоку от Смоленска, но с ходу овладеть городом не получилось. Под Духовщиной оказалось разгромлено управление 25-го стрелкового корпуса, пропал без вести (попал в плен) командир корпуса генерал-майор С. М. Честохвалов.
  • На южном участке 2-я танковая группа Гудериана, форсировав Днепр к югу и северу от Могилёва, заняла Оршу и обойдя Могилёв двумя клиньями, продвинулась в направлении Смоленска. В районе Могилёва попали в окружение шесть стрелковых дивизий 20-го и 61-го стрелковых корпусов РККА.

16 июля 29-я моторизованная дивизия из группы Гудериана ворвалась в Смоленск, где завязались упорные бои с защитниками города (см. Оборона Смоленска (1941)). 19 июля 10-я танковая дивизия противника продвинулась к юго-востоку от Смоленска и заняла Ельню. Под угрозой окружения в районе Смоленска оказались 20 стрелковых дивизий РККА, входивших в три армии (16-ю, 19-ю и 20-ю)[17]

Таким образом, менее чем за неделю, немецким войскам удалось выйти к Смоленску, что и было оперативной целью всего наступления[18]. При этом в обширном районе западнее, севернее и восточнее Смоленска попали в оперативное окружение крупные силы Западного фронта (второй стратегический эшелон): 16-я армия (М. Ф. Лукин), 19-я армия (И. С. Конев) и 20-я армия (П. А. Курочкин). Связь с этими армиями поддерживалась по единственной понтонной переправе через Днепр в районе села Соловьёво (15 км южнее Ярцево), которую оборонял сводный отряд под командованием полковника А. И. Лизюкова. Эта переправа простреливалась артогнём противника и подвергалась постоянным ударам его авиации. Советская 13-я армия (Ф. Н. Ремезов) была расчленена противником надвое: одна часть оказалась в окружении в районе Могилёва (см. Оборона Могилёва), а другая - была окружена на кричевском направлении, и с тяжёлыми боями прорывалась за реку Сож, где и закрепилась.

Действия на южном фланге Западного фронта

Совершенно по-иному развивались события на южном фланге центрального участка советско-германского фронта. Здесь советская 21-я армия генерал-полковника Ф. И. Кузнецова 13 июля перешла в наступление с задачей, овладев Быховом и Бобруйском, выйти в тыл противнику на могилёвско-смоленском направлении.

63-й стрелковый корпус (комкор Л. Г. Петровский) успешно форсировал Днепр, занял Рогачёв и Жлобин и продолжил наступление на Бобруйск.

Южнее 232-я стрелковая дивизия 66-го корпуса продвинулась на 80 км, заняла переправы через реки Березина и Птичь.

67-й стрелковый корпус начал наступление в направлении немецкого плацдарма в районе Старого Быхова.

Немецкое командование в срочном порядке направило против 21-й армии 43-й и 53-й, затем 12-й армейские корпуса 2-й полевой армии, а также 52-ю пехотную дивизию из резерва Главного командования, которым удалось остановить советское наступление (см. Бобруйское сражение).

Второй этап (21 июля — 3 августа): контрудар РККА

С 16 июля в район боёв стали подходить пехотные соединения ГА «Центр», которые должны были закрепить успех танковых групп. С учётом достигнутого, немецкое командование сделало вывод, что советский Западный фронт уже не в состоянии оказать серьёзного сопротивления и что ГА «Центр» способна повести дальнейшее наступление на Москву одними пехотными дивизиями. 19 июля Главное командование вермахта (ОКВ) издало директиву № 33 о дальнейшем ведении войны на Востоке, а 23 июля — дополнение к ней, в которых задача разгрома советских войск между Смоленском и Москвой и овладение Москвой возлагались на 2-ю и 9-ю армии.

23 июля Гитлер в беседе с главкомом сухопутными войсками Вальтером фон Браухичем и начальником Генерального штаба Францем Гальдером пояснил:

После окончания боев в районе Смоленска 2-я и 3-я танковые группы должны разойтись одна вправо, другая влево, чтобы оказать поддержку войскам групп армий «Юг» и «Север». Группа армий «Центр» должна вести наступление на Москву силами одних пехотных дивизий…

Это решение свидетельствовало, что верховное командование вермахта по-прежнему было полно оптимизма и верило в успешное выполнение плана «Барбаросса».

В тылу Западного фронта развёртывался Третий Стратегический эшелон, сведённый 14 июля во фронт Резервных армий (генерал-лейтенант И. А. Богданов): 29-я, 30-я, 24-я и 28-я армии в первом эшелоне, 31-я и 32-я армии — во втором. Кроме того, 18 июля на дальних подступах к Москве был образован ещё один эшелон − Можайский фронт обороны.

Однако уже во второй половине июля 1941 года появились тревожные для вермахта симптомы: после занятия Невеля немецкие войска продолжили наступление на Великие Луки и 19 июля заняли город, однако уже 21 июля были выбиты из него. В это же время часть ранее окружённой советской 22-й армии вырвалась из окружения.

22 июля 1941 года начальник германского Генерального штаба Сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер сделал запись про северный фланг ГА «Центр»:

После того как нашим войскам не удалось окружить противника в районе Невеля и пришлось оставить Великие Луки, шансы на крупный успех операции, которая привела бы к подавляющему превосходству на нашей стороне, значительно уменьшились…

С учетом крупной советской группировки в районах Гомеля и Рославля 23 июля Гальдер записал:

На Смоленской дуге в ближайшее время следует ожидать нажима со стороны противника с юго-востока и северо-востока…

Действия РККА

21 июля Ставка ВГК предприняла попытку провести контрнаступление с целью деблокировать окруженные в районе Смоленска части 20-й и 16-й армий. К участию в контрударах привлекались пять оперативных групп[19], образованные из состава новых 29-й, 30-й, 24-й и 28-й армий Резервного фронта. Советские войска наносили концентрические удары в направлении на Смоленск:

Непосредственное руководство оперативными группами было возложено на генерал-лейтенанта А. И. Ерёменко19 июля — командующий Западным фронтом)[20].

Одновременно на южном фланге Западного фронта 21-я армия получила задачу возобновить наступление с целью разгрома бобруйско-быховской группировки противника и восстановления связи с осаждённым Могилёвом (см. Бобруйское сражение 1941), а 13-я армия должна была продолжить атаки на Кричев и Пропойск (Славгород).

Из полосы 21-й армии по тылам могилёвско-смоленской группировки противника была направлена кавалерийская группа в составе 3 кавдивизий.

Результаты второго этапа

Советское наступление, которое готовилось в спешке и велось отдельными недостаточно мощными группами, не достигло успеха. Противник нанёс наступающим советским войскам значительный урон: пять дивизий из оперативной группы Качалова под Рославлем попали в окружение и погибли[21]. Командование Западного фронта не смогло обеспечить одновременное действие всех групп[22]. Не удалось также обеспечить взаимодействие с окружёнными в районе Смоленска 16-й и 20-й армиями.

Подход немецких пехотных дивизий из-под Минска переломил ход сражения за Смоленск, и 28 июля 1941 года последние советские войска оставили город (см. Оборона Смоленска 1941). 4—5 августа остатки советских войск вышли из окружения.[23]

26 июля после ожесточённых боёв советские войска оставили также Могилёв (см. Оборона Могилёва).

Положение на конец июля

Советское и немецкое командование оценивали положение по-разному.

Версия советского командования

Советские контрудары сковали немецкие войска, которые лишились свободы манёвра. Активные действия 21-й и 13-й Армий на южном фланге Западного фронта[24] сковали весь 24-й мотокорпус (треть 2-й танковой группы) и 15 дивизий 2-й полевой армии.

Таким образом, несмотря на значительные успехи, немецкие войска оказались измотаны непрерывными боями. 30 июля ОКВ в своей директиве № 34 вынуждена была приказать группе армий «Центр» основными силами перейти к обороне. Без пополнения и ликвидации угрозы её флангам и тылу и без ликвидации занимающих нависающее положение советских войск с севера и юга наступление группы армий «Центр» на Москву оказалось невозможным.

Эта версия подтверждается тем, что немецкое командование отказалось от ранее принятого плана наступления на Москву пехотными армиями.

Версия немецкого командования

К концу июля 1941 войска группы армий «Центр» заняли Ярцево, Смоленск и Ельню. С 10 июля в боях за Полоцк, Витебск, Смоленск и Могилёв было взято в плен около 300 тыс. человек, захвачено свыше 3 тыс. танков и приблизительно столько же орудий.

Наступление групп армий «Север» и «Юг» проходило не столь быстро. Поэтому 19 июля Гитлер издал директиву № 33, в которой предписывалось передать танковые соединения ГА «Центр» в распоряжение ГА «Север» (танковая группа Гота) и ГА «Юг» (танковая группа Гудериана). Наступление же на Москву предписывалось продолжать силами пехотных соединений. По мнению немецких военачальников, это решение привело к задержке наступления на Москву и, в конечном итоге, к провалу плана «Барбаросса». Командующий 3-й танковой группы Герман Гот позднее писал[25]:

Это было полным отречением от первоначального плана — мощными силами, сосредоточенными в центре, пробиться через Смоленск на Москву. «Мощные силы» центра, состоявшие из двух танковых групп и трёх полевых армий, сократились до одной полевой армии. Обе же танковые группы — основная ударная сила — были переброшены одна направо, другая налево. Совершенно очевидно, что подобное обстоятельство противоречило принципу — наступать там, где противник более всего ослаблен, то есть <…>, между Смоленском и Великими Луками в направлении на Ржев.

Новые бои на Смоленской дуге (1−21 августа)

В конце июля 1941 года командование ГА «Центр», перейдя к обороне на центральном участке фронта, обратило внимание на свои фланги.

На южном фланге немецкое командование решило провести сначала ограниченную операцию в районе Рославля, затем в районе Рогачёва, затем разгромить советские войска в районе Гомеля, после чего использовать 2-ю полевую армию в действиях против Коростеньской группировки − 5-й армии Юго-Западного фронта. Свои подвижные войска (2-ю танковую группу) германское командование предполагало использовать для окружения советского Юго-Западного фронта восточнее Днепра во взаимодействии с 1-й танковой группой группы армий «Юг».

На северном фланге готовилось новое наступление немецких войск в районе Великих Лук.

Немецкое наступление в районе Великих Лук, предпринятое 2 августа силами войск левого фланга 9-й армии, закончилось провалом. Гораздо успешнее для противника развивались события на южном фланге. 1 августа началось наступление армейской группы Гудериана (2 армейских и 1 моторизованный корпуса, всего 2 танковые, 1 моторизованная и 7 пехотных дивизий) в районе Рославля. Уже 3 августа Рославль был занят, советские войска оперативной группы 28-й армии (2 стрелковые и 1 танковая дивизии) оказались в окружении. К 6 августа немецкая операция была завершена, командующий 28-й армией генерал-лейтенант В. Я. Качалов и его начальник штаба генерал-майор П. Г. Егоров погибли, по заявлению немецкого командования, в плен было взято 38 000 пленных, захвачено 250 танков, 359 орудий и другое вооружение.

8 августа началось новое наступление группы Гудериана против советской 13-й армии Центрального фронта. К 14 августа бои в районе КричевМилославичи завершились, в результате был разгромлен советский 45-й стрелковый корпус, командир корпуса генерал-майор Э. Я. Магон погиб. Немецкая 2-я танковая группа продолжила развивать наступление на юг на Унечу, Клинцы, Стародуб.

Одновременно 12 августа началось наступление 2-й полевой армии на гомельском направлении и в Полесье. В районе Жлобина и Рогачёва был окружён и разгромлен 63-й стрелковый корпус генерал-лейтенанта Л. Г. Петровского, сам Петровский, назначенный 13 августа командующим 21-й армией, погиб.

Развивая наступление на юг, 19 августа 1941 года немецкая 2-я полевая армия взяла Гомель. В результате боёв в районе Жлобина, Рогачёва и Гомеля немецкое командование сообщило о захвате 78 000 пленных, 144 танков и более 700 орудий. В обороне Центрального фронта была пробита брешь, ухудшилось положение левофланговой 3-й армии, которой 22 августа пришлось оставить Мозырь.

А в это время 8 августа соединения 19-й (генерал-лейтенант И. С. Конев) и 30-й (генерал-майор В. А. Хоменко) армий возобновили атаки в направлении Духовщины. И хотя очередная попытка советских войск прорвать оборону противника и выйти на оперативный простор оказалась безуспешной, немецкое командование начало выражать обеспокоенность судьбой плана «Барбаросса».

11 августа начальник германского Генерального штаба Франц Гальдер записал в свой дневник:

Общая обстановка всё очевиднее и яснее показывает, что колосс-Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценён…

16 августа началось новое наступление на центральном участке советско-германского фронта силами 30-й (генерал-майор В. А. Хоменко), 19-й (генерал-лейтенант И. С. Конев), 16-й (генерал-майор К. К. Рокоссовский) и 20-й армий (генерал-лейтенант М. Ф. Лукин) Западного фронта с целью разгрома духовщинской группировки противника (9-й армии).

Одновременно продолжились попытки части сил Резервного фронта разгромить ельнинскую группировку. Только 21 августа безуспешные атаки с целью ликвидировать ельнинский выступ были прекращены.

Завершающий этап Смоленского сражения (22 августа − 8 сентября)

22 августа Ставка приказала войскам Западного фронта продолжить начатое 16 августа наступление. Им было предписано нанести поражение немецкой 9-й армии и выйти на рубеж Велиж, Демидов, Смоленск. Одновременно войска левого фланга Резервного фронта (24-я и 43-я армии) получили приказ покончить с ельнинской группировкой противника, овладеть Ельней и, нанеся в дальнейшем удары в направлении Починок, Рославль, к 8 сентября выйти на рубеж Долгие Нивы, Хиславичи, Петровичи.

Замысел советской Ставки ВГК заключался в том, чтобы активными действиями сорвать продвижение войск правого фланга группы армий «Центр» на южном направлении.

24 августа ВГК приняло решение о целесообразности объединения усилий войск, действовавших против немецких 2-й полевой армии и 2-й танковой группы, наступавших на Конотоп и гомельском направлении. Для этого Центральный фронт был расформирован, его армии переданы Брянскому фронту, который теперь включал 50-ю, 3-ю, 13-ю и 21-ю армии. На командующего Брянским фронтом генерал-лейтенанта А. И. Ерёменко была возложена ответственность за разгром группировки врага, наступавшей на юг. В ночь на 30 августа ему был отдан приказ: перейти в наступление на Кричев, Пропойск, к 15 сентября выйти на фронт Петровичи, Щорс.

Это означало бы крах правого фланга ГА «Центр». Однако попытки фронтов выполнить и эту директиву Ставки успеха не имели.

На северном фланге наступление 22-й армии по времени совпало с новым наступлением немецких войск в районе Великих Лук. 25 августа противник захватил Великие Луки и завершил окружение 22-й армии; только части войск удалось выйти из окружения. 29 августа 1941 немецкие войска захватили Торопец.

В связи с началом немецкой операции в районе Великих Лук наступательные задачи советской 29-й армии были отменены. Тем не менее 30-я, 19-я, 16-я и 20-я армии Западного фронта 1 сентября перешли в наступление, но не смогли сломить сопротивление противника и продвинулись только на несколько километров. 10 сентября атаки были прекращены, было приказано перейти к обороне на занимаемых рубежах (смотри Духовщинская операция (1941)).

30 августа возобновили наступление две армии Резервного фронта: 24-я армия действовала на ельнинском направлении, 43-я наступала на Рославль (смотри Ельнинская операция (1941)). 5 сентября оборонявшийся в ельнинском выступе немецкий 20-й армейский корпус начал отход, 6 сентября советские войска заняли Ельню. Однако дальше продвинуться советские войска не смогли.

В полосе Брянского фронта была спланирована и проведена воздушная операция, в которой участвовали 460 самолётов ВВС Брянского и Резервного фронтов, 1-й резервной авиагруппы и Дальнебомбардировочной авиации. Руководство операцией осуществлял заместитель командующего ВВС Советской армии генерал И. Ф. Петров. В период с 29 августа по 4 сентября ВВС совершили более 4000 самолето-вылетов. Однако результаты воздушной операции не были в полной мере использованы сухопутными войсками.

3-я и 13-я армии Брянского фронта, понеся в предыдущих боях большие потери, не смогли развить успех, самая же мощная 50-я армия Брянского фронта, атаковавшая в направлении Рославль во взаимодействии с 43-й армией Резервного фронта, действовала не против 2-й танковой группы, а против занявшей оборону 4-й армии.

31 августа была введена в бой оперативная группа Брянского фронта под командованием генерал-майора А. Н. Ермакова. В многодневном танковом сражении под Трубчевском советские войска не смогли выйти на коммуникации 2-й танковой группы. Не удалось также ликвидировать разрыв между 21-й и 13-й армиями, который увеличился до 60 км (6 сентября 21-ю армию передали в подчинение Юго-Западному фронту).

Переход к обороне войск Западного, Резервного и Брянского фронтов 10 сентября завершил огромное по размаху и напряжению Смоленское сражение.

Тем временем 2-я танковая группа, отразив советские атаки, продолжила наступление во фланг и тыл советского Юго-Западного фронта. К 10 сентября её войска форсировали Десну, вышли на оперативный простор и 15 сентября соединились с 1-й танковой группой группы армий «Юг» в районе Лохвицы глубоко в тылу советских войск, окружив киевскую группировку советских войск: войска 5-й, 21-й, 26-й и 37-й армий Юго-Западного фронта (см. Киевская операция (1941)).

Итоги сражения

Смоленское сражение привело к тяжелейшим последствиям для советской стороны. Потеряв в бесплодных атаках последние полнокровные механизированные корпуса, Красная Армия прекратила попытки перехвата стратегической инициативы. Вследствие этого осенью 1941 года вермахтом были осуществлены грандиозные операции по окружению и уничтожению целых фронтов, в частности Юго-западного (Киевский котел) и Западного (Вяземский котел). Смоленское сражение стало одним из самых кровопролитных и напряженных в 1941 году. Советские войска понесли тяжелейшие потери, за время сражения в общей сложности было убито и ранено более 700 тыс. человек. Такой ценой Красной армии удалось лишь на некоторое время задержать продвижение немецких частей. Лишь задержка в наступлении на Москву, связанная с приказом Гитлера развернуть танковые силы на Киев и Ленинград не позволила взять Москву до начала осенней распутицы, а затем и необычно раннего наступления холодов, что привело в конце концов к срыву всего плана «Барбаросса».

Ставка ВГК всё время ставила фронтам наступательные задачи, невзирая на обстановку. Наступления проводились без достаточной подготовки, наспех, без необходимого материального обеспечения, при отсутствии достаточных сведений о противнике, что позволило противнику с легкостью их отражать. После отражения советского наступления и ликвидации сил Юго-Западного фронта в битве под Киевом немецкие войска возобновили наступление на Москву (см. Московская битва).

С заключительным этапом Смоленского сражения, Ельнинской операцией, связано появление в РККА гвардейских частей, соединений и объединений. Осенью 1941 года за массовый героизм, мужество личного состава, высокое воинское мастерство, проявленные в ходе кровопролитных боёв Смоленского сражения, по решению Ставки ВГК приказом Наркома Обороны Союза ССР от 18 сентября 1941 года № 308, четыре стрелковые дивизии 100-я, 127-я, 153-я и 161-я были переименованы в 1-ю, 2-ю, 3-ю и 4-ю гвардейские.

См. также

Напишите отзыв о статье "Смоленское сражение (1941)"

Примечания

  1. История Второй мировой войны 1939—1945. — Том 4, Москва, 1975. — с. 79.
  2. Указанный состав сил относится к периоду с 7 по 20 июля и включает только подвижные соединения 4-й армии. Все пехотные дивизии из состава 4-й армии были переданы в подчинение 2-й армии (ком.- фон Вейхс). 2-я и 9-я полевые армии вермахта были до конца июля связаны боями с окруженной у Минска группировкой РККА и в начальной стадии Смоленского сражения участия не принимали (David M. Glantz «Initial Period of the War on the Eastern Front 22 June — August 1941», page 362—366)
  3. Указанный состав сил относится к периоду с 7 по 20 июля и не включает резервные армии, введённые в бой в составе «оперативных групп» (см. раздел «Новые бои»)
  4. Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Кампании, стратегические операции и сражения. Статистический анализ. Книга 1:Летне-осенняя кампания 1941 г. Москва, 2004. - Стр.92.
  5. [www.soldat.ru/doc/casualties/book/ Россия и СССР в войнах XX века — Потери вооруженных сил]
  6. В западной историографии (См. дополнительный список литературы) к Смоленскому сражению принято относить лишь действия РККА против группы армий «Центр» с 10 июля по 3 августа. Первая фаза: от начала наступления танковых групп Гота и Гудериана на Витебск и Могилёв (10.07.41) до образования Смоленского «котла» (20.07.41). На этом этапе действия со стороны Вермахта велись лишь подвижными соединениями. Вторая фаза: с 20 июля по 3 августа. На этом этапе были подтянуты дополнительные силы: пехотные дивизии группы армий «Центр» со стороны противника и резервные армии РККА, сведённые в четыре оперативные группы, с советской стороны. Бои свелись к попыткам советских сил деблокировать окружённые под Смоленском 19-ю и 20-ю армии. Эта цель была достигнута лишь частично. К 3 августа линия фронта стабилизировалась восточнее Смоленска и подвижные части Вермахта были отправлены на другие направления (См. (Битва за Киев)).
  7. 2 июля командующим фронтом вместо арестованного ранее Д. Г. Павлова был назначен маршал С. К. Тимошенко
  8. В неудачном наступлении на Лепель 6 — 10 июля были разбиты 5-й и 7-й мехкорпуса 20-й армии, из-за чего Смоленская группировка РККА лишилась своих подвижных сил (см. Лепельский контрудар)
  9. Как показала история, немецкое командование имело слабое представление о резервах РККА. После поражения, нанесённого основным силам Западного фронта под Минском, появление новых значительных советских сил под Смоленском стало для немцев неприятным сюрпризом.
  10. В своём дневнике начальник германского Генерального штаба Франц Гальдер записал 12 июля: «захвачена в плен часть штаба 13-й армии противника. На основании показаний пленных и трофейных карт установлено, что наше наступление через Днепр явилось полной неожиданностью для противника…»
  11. Здесь перечислены соединения, подошедшие в район боёв 16-20 июля 1941 года. Именно этот эшелон решил исход сражения, усилив прорывы танковых групп вермахта в районе Полоцка, Витебска, Могилева и Бобруйска.
  12. В подчинении 6-й, 5-й, 8-й и 20-й ак.
  13. 9-й, 7-й, 13-й, 12-й, 53-й, 43-й и 35-й ак.
  14. С 18 сентября 1941- 3-я гвардейская стрелковая дивизия (Приказ Народного комиссара обороны Союза ССР № 308)
  15. После ранения Ф. Н. Ремезова с 12 июля и до прибытия 15 июля 1941 года В. Ф. Герасименко обязанности командарма-13 исполнял начштаба армии комбриг А. В. Петрушевский.
  16. Одновременно на великолукском направлении перешли в наступление два армейских корпуса группы армий «Север».
  17. Подвижных соединений у советских армий к этому моменту уже не осталось. 5-й и 7-й мехкорпуса из состава 20-й армии (П. А. Курочкин) были неделей ранее брошены в наступление (Лепельский контрудар), в ходе которого были разбиты противником.
  18. Г. Гот «Танковые операции»
  19. На Смоленск наступали четыре группы: (с севера на юг): Группа Хоменко, группа Калинина, группа Рокоссовского, группа Качалова
  20. Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко остался при этом главнокомандующим войсками Западного направления.
  21. В. В. Бешанов «Танковый погром 1941», АСТ, 2001, стр. 400
  22. Главнокомандующий войсками Западного направления — маршал С. К. Тимошенко, командующий Западным фронтом — генерал-лейтенант А. И. Ерёменко, начальник штаба — маршал Б. М. Шапошников, член Военного совета — Н. А. Булганин
  23. 4 августа немцы заняли Соловьевскую переправу через Днепр, по которой шёл единственный путь из Смоленска на восток
  24. 24 июля обе армии были выделены в самостоятельный Центральный фронт под командованием генерал-полковника Ф. И. Кузнецова
  25. [militera.lib.ru/h/hoth/index.html Гот Г., Танковые операции. — М.: Воениздат, 1961 ]

Литература

  • История Второй мировой войны 1939—1945. т. 4. М.: Воениздат. 1975
  • Черемухин К. [www.rkka.ru/oper/smol/main.htm На смоленско-московском стратегическом направлении летом 1941 года // ВИЖ]
  • Шевчук В. [www.rkka.ru/oper/smol/oper.htm Действия оперативных групп в Смоленском сражении (10 июля — 10 сентября 1941 г.) // ВИЖ, № 12, 1979]
  • Дембрицкий Н. П. [rkka.ru/oper/roslavl/main.htm «Мы обязаны разгромить Гудериана» // ВИЖ, № 1, 1999]
  • Carell, Paul. Hitler Moves East: 1941—1943. New York: Bantam Books,1966.
  • Clark, Allen. Barbarossa: The Russian-German Conflict, 1941-45.New York: Quill, 1965.
  • Fugate, Bryan I. Operation Barbarossa: Strategy and Tactics on the Eastern Front, 1941. California: Presidio Press, 1984.
  • Glantz, David M. Initial Period of the War on the Eastern Front 22 June — August 1941. London: Frank Cass, 1997.
  • Glantz, David M. Stumbling Colossus: the Red Army on the Eve of World War. Lawrence: University of Kansas, 1998.
  • Glantz, David M., House, Jonathan. When Titans Clashed: How the Red Army Stopped Hitler. Lawrence: University of Kansas, 1995.
  • Guderian, Heinz. Panzer Leader.New York: Ballantine, 1972.
  • Madej, Victor, Stanton, Shelby. The Smolensk Campaign: 11 July- 5 August 1941. Strategy & Tactics No. 57. New York: Simulations Publications, 1976
  • Overy, Richard. Russia’s War: Blood Upon the Snow. New York: Penguin Putnam, 1997
  • Salisbury, Harrison E. The Unknown War. New York: Bantam Books, 1978.

Ссылки

  • [victory.mil.ru/war/oper/116.html Смоленское сражение 1941 года]. Великая Отечественная война 1941—1945 годов. Проект Министерства обороны РФ. Проверено 7 июня 2012. [www.webcitation.org/68gx5tI4l Архивировано из первоисточника 25 июня 2012].
  • Бегинин О. [www.weltkrieg.ru/battles/Smolensk Восточный фронт: Смоленское сражение 1941 года](недоступная ссылка — история). Weltkrieg.ru. Проект о Второй мировой войне (11 марта 2010 года). Проверено 7 июня 2012. [web.archive.org/20051023081735/www.weltkrieg.ru/battles/Smolensk Архивировано из первоисточника 23 октября 2005].

Отрывок, характеризующий Смоленское сражение (1941)

– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.