Снегирёв, Михаил Матвеевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Снегирев, Михаил Матвеевич»)
Перейти к: навигация, поиск

Михаил Матвеевич Снегирёв (1760, Александров16 [28] июня 1821[1], Москва) — профессор Московского университета.





Биография

Его отец был священником при церкви Рождества Христова в Александровской слободе, а восприемницею стала императрица Елисавета Петровна. В феврале 1770 года был отвезён отцом в Троицкую Лаврскую семинарию, которою с 1762 года заведовал Платон Левшин, впоследствии митрополит московский.

В 1783 году, 17 августа, вследствие поступившего от Московского университета требования, был зачислен в число студентов университета, в котором слушал лекций по философии и юридическим наукам. Через месяц, с 27 сентября, ему было поручено преподавание в Благородном пансионе грамматики, российского слога и христианского закона[2]. Окончив курс университета, 10 июля 1786 года «за приобретенное им в науках знание», после установленного испытания, М. М. Снегирёв был произведён в магистры философии и свободных наук, получил чин провинциального секретаря и определен был учителем высшего русского класса в университетской гимназии.

Возведённый 10 июля 1796 года в звание экстраординарного профессора философии Снегирёв стал читать в московском университете курс логики и нравственной философии. 15 апреля 1810 года утверждён ординарным профессором церковной истории.

С 1811 года он был членом Московского общества истории и древностей российских.

В январе 1813 года стал одним из четырёх членов временной комиссии для управления текущими делами университета и его округа после пожара 1812 года. С 1813 года продолжил чтение в университете церковной истории и истории философии, был назначен деканом отделения нравственно-политических наук (до 1814 года); в Благородном пансионе читал курс богословия. С 1815 года был цензором; с 1817 года до своей смерти был профессором естественного, политического и нравственного прав.

Похоронен на Лазаревском кладбище в Москве, близ своего товарища и друга — профессора A. M. Брянцева. Α. Ф. Мерзляков, бывший ученик Снегирёва, в надгробной надписи отметил его жертвенность и скромность:
И въ скудномъ жребiи богатъ для бедныхъ былъ

Помимо статей в изданиях Благородного пансиона «Распускающийся Цветок» и «Полезное упражнение юношества», И. М. Снегирёв составил «[pedagogic.ru/books/item/f00/s00/z0000026/st025.shtml Слово о пользе нравственного просвещения]» и «Руководство к церковной истории»; много переводил с французского и немецкого, которые печатал анонимно, так что известен только один им сделанный перевод с французского (совместно с Степаном Смирновым) книги: «Иудейские письма к Вольтеру», сочинение аббата Гене, М. 1808—1817, 6 частей.

Отец И. М. Снегирёва.

Напишите отзыв о статье "Снегирёв, Михаил Матвеевич"

Примечания

  1. Год смерти, 1821-й, указан сыном — И. М. Снегирёвым; В. Модзалевский же в словаре Половцова указывает год смерти — 1820-й.
  2. В 1787 году под руководством М. М. Снегирёва воспитанниками Пансиона был выпущен сборник «Распускающийся цветок», посвященный кураторам университета И. И. Шувалову, И. И. Мелиссино и М. М. Хераскову; в 1789 году вышел другой сборник, «Полезное упражнение юношества», посвященный директору университета — Π. И. фон Визену.

Литература

Ссылки

  • [www.hist.msu.ru/Science/HisUni/Profess/Alfs.htm Профессора Московского университета]

Отрывок, характеризующий Снегирёв, Михаил Матвеевич

– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.