Снетогорский монастырь

Монастырь
Снетогорский монастырь
Собор Рождества Богородицы Снетогорского монастыря. 1311 год.
Страна	Россия
Город	Псков, Снятная гора, 1
Конфессия	Православие
Епархия	Псковская
Тип	Женский
Основатель	Иоасаф Снетногорский
Первое упоминание	4 марта 1299
Дата основания	XIII век
Известные насельники	преподобные Евфросин Псковский, Савва Крыпецкий
Настоятель	Игуменья Татиана (Пашкова)
Статус	Объект культурного наследия РФ № 6010079000
Состояние	Действующий монастырь
Сайт	[snetogor.ru Официальный сайт]

Рождества Пресвятой Богородицы Снетогорский монастырь — действующий женский монастырь в Пскове. Один из древнейших из ныне существующих псковских монастырей, первое упоминание в летописи относится к XIII веку. Первоначально был мужским.

Монастырь находится в 3,5 километрах от центра современного города Псков, на высоком правом берегу излучины реки Великой. Снятная гора, на которой стоит монастырь, зовется так по названию местной промысловой рыбы — снети.

История

Точная дата возникновения монастыря доподлинно не известна. Согласно одному из преданий, его могли основать монахи, прибывшие со Святой горы Афон. По другой легенде, которая в наше время является основной, основателем считается игумен Иоасаф.

Впервые монастырь упоминается в псковской летописи конца XIII века, согласно которой 4 марта 1299 года уже существовавшая к тому времени обитель была сожжёна при нападении на Псков ливонских рыцарей. При этом погибли настоятель монастыря преподобный мученик Иоасаф и 17 иноков.

В XIV—XV веках Снетогорский монастырь становится главным духовным и монашеским центром Пскова. О возросшей роли монастыря уже в начале XIV века говорит факт строительства в нем каменного храма — одного из первых после длительного перерыва в каменном строительстве, вызванного нашествием монголов на Русь. В самом Пскове рядом с Кромом на берегу реки Псковы с середины XIV века существовало подворье монастыря, где в 1352 году была построена церковь ап. Иоанна Богослова. Подворье укрепляло хозяйственные связи монастыря с псковским посадом, кроме того монастырь поддерживал торговые связи с прибалтийскими купцами.

Монахами Снетогорского монастыря были преподобные Евфросин Псковский, Савва Крыпецкий — выходец из Сербии или со Святой горы Афон. Ими были основаны другие, расположенные в окрестностях Пскова монастыри: Спасо-Елеазаровский и Крыпецкий.

В монастыре принимали постриг уходившие на покой псковские князья и бояре. Во время мора 1420—1421 гг. здесь постригся заболевший московский наместник князь Феодор Александрович Ростовский, вернувшийся однако затем в Москву. В притворе монастырского собора в 1416 году был погребен князь Григорий Евстафиевич, сын изборского князя Евстафия. Кроме того, внутри храма на стенах сохранились погребальные плиты-керамиды XVI—XVII вв. Снаружи собора сформировалось монастырское кладбище. В древности к северной стене храма были пристроены часовни, отмечавшие места некоторых погребений.

Располагаясь на берегу реки Великой при въезде в Псков монастырь встречал купцов и путешественников. В 1472 году здесь останавливалась византийская царевна София Палеолог, совершавшая переезд из Италии в Москву через Восточную Европу и Прибалтику.

Во время Ливонской войны монастырь оказался разорен войсками польского короля Стефана Батория, осаждавшего Псков в 1581—1582 гг. Монастырский собор пострадал от пожара, что имело роковые последствия для его фресковой живописи. Братия монастыря была вынуждена укрыться на псковском подворье обители. Таким же образом в период смутного времени разорение монастырю приносили попеременно осаждавшие Псков казаки и отряды польского воеводы Лисовского. Наконец, в 1615 году монастырь занял шведский король Густав Адольф, безуспешно пытавшийся взять Псков. Тем не менее в XVII веке монастырь оправился от разрушений. Сыграло свою роль пограничное положение Пскова, приобретшего важное для всей России торговое значение. Снетогорский монастырь обладал обширным хозяйством, участвуя при этом в снабжении армии, а также направляя живущих на монастырских землях крестьян на казенное строительство и ремонт городских стен.

Положение монастыря резко ухудшилось в начале XVIII века в связи с Северной войной. Кроме того в 1710 году произошел крупный пожар, уничтоживший в том числе архив, хранивший документы со времен основания обители. Окончательный упадок монастыря был вызван секуляризацией церковных земель Екатериной II. В 1804 году монастырь был упразднен. Тогда же на его месте было решено устроить загородный архиерейский дом.

В 1816—1822 гг. здесь жил архиепископ Псковский Евгений Болховитинов, являвшийся не только деятельным архиереем, но и выдающимся историком. Помимо трудов по истории России владыка занимался и изучением истории Пскова, используя архивы Псковской духовной консистории. В 1825 монастырь посещал А.С. Пушкин. В период существования архиерейского дома богослужения в основном осуществлялись в домовом храме св. князя Владимира — бывшей трапезной церкви св. Николая.

После 1920 года началось разорение архиерейского дома, затронувшее и древний Рождественский собор, несмотря на то, что он был включен в список подлежащих государственной охране памятников старины. Храм лишился купола, кровель, оконных рам. Территорию монастыря занял дом отдыха. В 1934 году была частично разрушена Вознесенская церковь-колокольня, достигавшая высоты 86 метров. В настоящее время от неё сохранились лишь руины первого, наиболее древнего яруса.

Во время Великой Отечественной войны здесь расположился штаб группы армий «Север». Территория и здания монастыря были благоустроены для проживание немецких офицеров. При этом в Никольской церкви был устроен зал собраний, в соборе винный склад и тир, в руинах Вознесенской церкви гараж. При отступлении немецкие войска вывели из строя артезианскую скважину и водонапорный бак, стоявший над церковью Вознесения.

В послевоенный период продолжил своё существование дом отдыха и детский санаторий. Однако, Рождественский собор был отдан в ведение органов государственной охраны памятников истории и культуры. Уже в конце 1940-х — начале 1950-х гг. была проведена его частичная реставрация, продолженная в 1985 году и ведущаяся до сих пор.

В 1993 монастырь был передан Псковской епархии и открыт как женский. Богослужения совершаются в трапезной Никольской церкви. В нем имеются мощевик с частицей мощей преподобномученика Иоасафа Снетогорского, иконы с частицами мощей великомученика Пантелеимона, святителей Николая Мирликийского и Тихона Задонского, иконы Божией Матери Тихвинская, Иверская, Снетогорская, икона преподобного Макария Желтоводского с частицей мощей, переданная монастырю от Патриарха Кирилла. 26 июля 2012 года собор Рождества Богородицы был передан в безвозмездное пользование Снетогорскому женскому монастырю сроком на 50 лет.

Ансамбль

В ансамбль Снетогорского монастыря входят: собор Рождества Пресвятой Богородицы (1310—1311 гг.), трапезная церковь Святителя Николая Чудотворца (1519 г.), Архиерейский дом (1805 г.), руины Снетогорского столпа — колокольни с церковью Вознесения Господня (1526 год — XIX век), Святые ворота и ограда монастыря (XVII — сер. XIX веков). Периметр монастырской ограды составляет 420 метров.

Собор Рождества Богородицы

Главная святыня монастыря — собор Рождества Пресвятой Богородицы — был построен в 1311 году по подобию Спасо-Преображенского собора Мирожского монастыря. В 1313 году храм был расписан. Сохранившиеся, хотя и не полностью, фрески — единственный на сегодняшний день памятник древнерусской монументальной живописи 1-й половины XIV века и яркий образец псковской художественной школы.

Архитектура собора

Храм повторяет основные черты архитектуры построенного на полтора века раньше собора Мирожского монастыря, но имеет некоторые существенные отличия от последнего. Внутреннее пространство храма решено в форме равноконечного креста с примыкающими к нему по углам меньшими по высоте объёмами. В отличие от собора Мирожского монастыря, в интерьере которого есть иерархическое соподчинение центрального и боковых объёмов, здесь центральное пространство креста и его ветви сделаны одинакового размера. Восточная ветвь креста образована центральной апсидой алтаря, боковые апсиды по сравнению с ней значительно понижены. Западные углы храма разделены на два этажа. В нижнем северном компартименте первоначально располагался придел или уединенная монашеская молельня, в южном — лестница на второй этаж. Верхнее северное помещение так же служило приделом, здесь сохранились следы малого иконостаса. Верхнее южное помещение было ризницей или хранилищем документов. Помещения-палатки верхнего яруса соединялись узким деревянным настилом, замененным в XVI веке каменным балконом.

В соответствии с внутренним устройством интерьера боковые фасады храма асимметричны. Их восточные прясла оформлены высокими арками, соответствующими высоте ветвей креста. Здесь расположены боковые порталы храма, над ними помещены предназначенные для росписи ниши-киоты и окна. Западные прясла снизу оформлены невысокими арками-нишами, соответствующими нижнему ярусу западных угловых помещений. Восточный фасад с тремя апсидами в основном сохранил свои первоначальные формы. Западный фасад, первоначально завершавшийся тремя закомарами, в настоящее время закрыт возникшими в последующие столетия пристройками к храму. Собор завершен поставленным по центру внутреннего креста куполом, барабан которого снаружи оформлен необычным поясом из стрельчатых арочек, восстановленным при реставрации. В XV веке барабан купола был повышен, а арочный пояс заменен лентами бегунца и поребрика. Форма кровли неоднократно менялась в ходе истории собора. Первоначально храм был покрыт тесом по форме закомар, а глава купола деревянным лемехом-чешуей. В XVI столетии поверх полукруглых закомар были надложены треугольные щипцы, глава купола сделана луковичной. В настоящее время кровля собора имеет позднюю четырёхскатную форму с плоским завершением фасадов.

С течением времени собор расширялся. В начале XV века к его западному фасаду уже примыкал притвор. В XVI веке западный фасад притвора и портал имели наружные фресковые росписи. Особенно сильные изменения были привнесены в архитектуру собора в XVII столетии. Первоначальный притвор был перестроен и соединен с основным пространством храма. Западный вход в храм оформлен крыльцом, украшенным зелеными изразцами. Окна притвора были оформлены наличниками с кирпичным беленым узором и так же изразцами. В стенах разделявших внутренние пространства здания прорезаны широкие арки. Интерьер стал более просторным и зрительно цельным. Были значительно расширены окна. В XVIII столетии к собору были пристроены боковые приделы в честь св. Николая Чудотворца и Усекновения главы св. Иоанна Предтечи. Боковые части притвора оказались расширены и обхватили с двух сторон крыльцо XVII века. Оформление приделов и перестроенного притвора соответствовало архитектуре эпохи барокко. Тогда же к южной апсиде храма была пристроена большая ризница (не сохранилась), а древний одноглавый объём украшен по углам четырьмя малыми декоративными главами. Уже в XIX веке декоративные главы оказались убраны (в том числе и главы двух приделов), восстановлена южная апсида. Луковичная глава собора получила железное покрытие. Фасады храма, покрашенные в XVIII веке в яркий терракотовый цвет, вновь были побелены.

Первоначально иконостас храма был невысоким и занимал лишь проем центральной алтарной апсиды. Со временем он был заменен более высоким и широким многоярусным. Иконостас возобновлялся в 1855 году. При этом, в северной палате притвора была устроена ризница, где в частности хранились иконы из старого иконостаса. В XX веке убранство собора было утрачено.

Реставрационные работы конца 40-х — начала 50-х гг. XX века и в особенности комплексная реставрация, начатая в 1985 году, позволили воссоздать архитектурную историю древнего псковского храма.

Роспись собора

Дата начала росписи храма известна благодаря записи на полях Псковского паремийника. Храм был расписан в 1313 году, вскоре после окончания строительства. Наряду с новгородским храмом Николы на Липне собор Снетогорского монастыря стал одним из первых примеров возрождения монументальной живописи на Руси после длительного перерыва середины — второй половины XIII века, вызванного монгольским нашествием. Кроме того, именно в этот период в Пскове складывается своя самобытная художественная школа, отличная от искусства других крупных художественных центров Руси. Фрески Снетогорского монастыря являются ярким образцом псковского искусства.

Пережив сильный пожар монастыря 1493 года, роспись оказалась сильно повреждена в 1581 году при осаде Пскова войсками Стефана Батория. После войны фрески были вынуждены забелить как непоправимо испорченные. Об этом с горечью сообщает Писцовая книга Псковского уезда 1584—1587 годов. Первые пробные расчистки древней живописи были предприняты ещё в 1909 году. Работы по раскрытию фресок велись экспедициями ЦГРМ в 1920—1930-х годах и, как считалось, были завершены в 1948—1949 годах. Однако начиная с 1985 года в соборе были сделаны новые существенные открытия прежде неизвестных фрагментов живописи в куполе и алтаре. В результате последних исследований представляется возможным дать полную реконструкцию всей программы росписи.

Программа росписи

Система росписи храма с одной стороны повторяет многие сюжеты, характерные для памятников домонгольского периода и для XIV века представляющиеся архаичными. С другой стороны она содержит множество новых и уникальных для своего времени сюжетов, часто представляющих собой оригинальную находку псковских художников.

В куполе изображено Вознесение Господне, повторяющее росписи многих новгородских храмов XII века и собора Мирожского монастыря. Фрески в барабане купола утрачены. На парусах сохранились фигуры евангелистов с их символами и фрагмент убруса с образом Нерукотворного Спаса.

В центральной алтарной апсиде в нижних регистрах представлен двухъярусный фронтальный святительский чин, так же архаичный для византийской живописи XIII—XIV столетий и повторяющий старые образцы домонгольского времени. Выше была изображена традиционная Евхаристия.

Особый интерес представляют композиции верхней зоны алтаря — конхи и свода вимы. Несмотря на крайне плохую и фрагментарную сохранность живописи, представленные здесь сюжеты поддаются расшифровке и реконструкции. В конхе была изображена сидящая на троне Богоматерь с Младенцем на левой руке. Необычным является жест правой руки Богоматери поднятой вверх и буквально указывающей отведенным пальцем на расположенное выше изображение. Выше, в своде сохранилась нижняя часть фигуры в белых одеждах, сидящей на престоле и окруженной мандорлой, вписанной в ромб. По сторонам от фигуры сохранились фрагментарные изображения херувимов и других небесных сил. Возможно, что здесь же располагались и фигуры пророков Исайи, Иезекииля или Аввакума, свидетелей представленного видения. Очевидно, что на престоле был изображен Христос, однако точная иконография его изображения остается неизвестной. Общий смысл композиции прочитывается следующим образом: Бог, являвшийся в Ветхом Завете пророкам, Вседержитель и грядущий Судья мира воплотился через Богородицу и стал Младенцем, чтобы принести себя в жертву ради спасения человечества. Тема Христа-жертвы прямым образом связана с нижними регистрами росписи алтаря и совершавшимся здесь богослужением.

На подпружных арках, несущих купол, изображены ветхозаветные первосвященники, прообразующие новозаветное священство. Их ряд завершается образами Захарии и его сына — Иоанна Предтечи, соединяющего собой Ветхий и Новый завет.

Своды и стены ветвей подкупольного креста заняты несколькими повествовательными циклами. Порядок сюжетов по своему продуман, хотя в расположении циклов есть некоторая спонтанность. Это было вызвано непривычностью поставленной перед художниками задачи, вынужденными после длительного перерыва собственными силами возрождать искусство монументальной живописи.

Важнейшее место здесь занимает цикл евангельских событий, включающий прежде всего изображения двунадесятых праздников. Композиции расположены в три регистра: 1) в сводах и люнетах, 2, 3) и в два ряда на стенах боковых ветвей подкупольного креста. В южной части храма в 3 регистре росписи на восточной стене изображено Рождество Богоматери (занимающее традиционное место храмового образа справа от алтаря) и Введение во храм. Благовещение изображено выше во 2 ярусе, традиционно по сторонам от алтарной апсиды: слева архангел Гавриил, справа Богоматерь. Рождество Христово представлено вслед за Введением в 3 регистре на южной и западной стенах южной ветви креста. Композиция Рождества состоит из множества различных небольших сцен, подробно иллюстрирующих все связанные с праздником события. Здесь есть и фигура плачущей о убиенных детях Рахили, иллюстрарующая пророчество Иеремии (Иер. 31:15). Кроме того, поклонение волхвов было дополнено аллегорическими фигурами природных стихий, из которых сохранилось изображение пустыни, так же приносящих свои дары Младенцу Христу. Эти необычные подробности являются иллюстрацией рождественской стихиры «Что Ти принисем, Христе», впоследствии вошедшие в иконографию Собора Богоматери.

Цикл праздников продолжается в 1 регистре на своде и в люнете южной ветви креста, где изображены Сретение, Крещение и Воскрешение Лазаря (эта часть программы копирует роспись собора Мирожского монастыря). Композиции страстного цикла вынесены во 2 меньший регистр композиций. Здесь на восточной стене южного рукава изображены Вход и Иерусалим и Преображение (хронологически неправильное расположение Преображения после Входа в Иерусалим — распространенная черта многих памятников византийской и древнерусской живописи). Далее на южной стене были расположены композиции Омовение ног и Тайная вечеря.

Распятие и Воскресение Христа представлены в 1 регистре на своде северного рукава креста. Ниже на восточной стене северного рукава во 2 регистре изображено Снятие с креста и жены-мироносицы у Гроба Господня, а в 3 регистре Преполовение Пятидесятницы и Сошествие Св. Духа на апостолов. Образ Вознесения был представлен в куполе собора.

Таким образом, евангельские сцены разделены на несколько обособленных циклов. Сверху представлены несколько крупных композиций: Сретение, Крещение, Воскрешение Лазаря, Распятие и Воскресение. При этом изображения Сретения и Распятия, Воскрешения Лазаря и Воскресения Христа перекликаются по смыслу друг с другом, Распятие и Воскресение традиционно представлены друг напротив друга. Ниже в меньшем масштабе изображены события предшествующие страстям Христа, другие сцены страстей и события после Воскресения Христа: Вход в Иерусалим, Преображение, Снятие со креста, жены-мироносицы у Гроба, Преполовение и Сошествие Св. Духа.

Свой отдельный цикл изображений расположен на западной стене северного рукава, где в три ряда представлены небольшие по масштабу композиции протоевангельского цикла, хорошо известные по многим домонгольским памятникам монументальной живописи. Однако здесь к ним добавлено изображение Покрова Богородицы и даже иллюстрация 12 икоса Акафиста Богоматери.

Самая большая и впечатляющая композиция в росписи собора — Успение Богоматери — расположена во всю высоту северной стены храма, напротив изображенного с южной стороны Рождества Христова. Противопоставление или вернее сопоставление двух этих композиций так же известно по росписям храмов домонгольского периода. Средняя часть композиции оказалась утрачена из-за расширенного в XVII веке окна. Слева от него сохранилась фигура Христа, держащего на руках душу Богородицы. Сверху были изображены апостолы, переносимые к одру Богоматери ангелами и вознесение Богоматери на небо.

Весь западный рукав подкупольного креста занят изображением Страшного суда, дополненного видением пророка Даниила. Изображения на южной стороне западного свода и южной стене традиционны. Здесь представлен сидящий на престоле Христос-судья, окруженный 12 апостолами и ангелами. Ниже располагались почти совершенно утраченные изображения Адама и Евы, а также взвешивания человеческой души на суде. Хорошо сохранился нижней регистр, где представлен рай: Лоно Авраамово, благоразумный разбойник и шествие в рай праведников, возглавляемых апостолом Петром. На западной стене был изображен ангел свивающий небо, а рядом с ним композиция, ранее известная исключительно по более поздним русским памятникам XVI—XVII веков. Здесь изображен Моисей, обличающий не уверовавших во Христа евреев.

На северной стене представлено уникальное по иконографии видение пророка Даниила, многие из деталей которого впоследствии широко распространились в русской искусстве поствизантийского периода. На своде изображен Христос Ветхий денми, окруженный ангелами и лежащими на престолах открытыми книгами. Сцена расположена напротив изображений Христа и апостолов из Страшного суда и совпадает с ними по композиции. Ниже представлены трубящие ангелы и четыре зверя — символы земных царств. Все они подписаны: Персидское, Эллинское, Римское и Антихристово. Справа от них в основании подпружной арки был изображен сам Даниил (его утраченная сверху фигура узнается по характерным для него одеждам). Слева на западной стене располагаются ещё несколько изображений, связанных с видением: Христос, Богоматерь и Иоанн Предтеча с ангелами, несущими орудия страстей, пророки Захария и Исаия.

Весьма вероятно, что появившиеся здесь впервые иконографические сюжеты видения Даниила, включенные в состав Страшного суда, в XVI веке были принесены в Москву псковскими мастерами и благодаря этому широко распространились в русской живописи XVI—XVII веков. Далее под видением Даниила представлены традиционные изображения земли и моря, отдающих мертвецов. Ниже, напротив изображений рая, располагались так же традиционные сцены ада. Слева представлена назидательная притча о Богаче и Лазаре (Лк. 16:19). Богач изображен сидящим в аду вместе в бесом. Справа изображен Сатана на двуглавом чудовище с душой Иуды на руках.

В адском пламене рядом с Сатаной были изображены головы многочисленных грешников, все из них были подписаны по именам. Большая часть из них соответствует тексту жития Василия Нового, где подробно описано видение Страшного суда. Здесь представлены основатели ересей Македоний, Север, Арий, Аполлинарий, Несторий, Ориген, нечестивые цари: Диоклетиан и Юлиан Отступник. К ним псковичи добавили Ирода с Иродиадой и Саломеей, еретика Богомила и убийцу святых Бориса и Глеба Святополка Окаянного. Наконец, ещё один интереснейший, самобытный по составу цикл представляют собой росписи жертвенника — северной алтарной апсиды. Здесь представлены ветхозаветные сюжеты — прообразы евхаристии, а также добавленные к ним сцены мученичества Иоанна Предтечи. В своде изображено явление Троицы Аврааму, с характерным для Пскова изокефальным (равновеликим) изображением Трех Ангелов.

Завершает роспись храма чин преподобных отцов, изображенных в нижнем ярусе стен. Их фигуры сохранились на восточных стенах боковых ветвей креста по сторонам от алтаря.

Интересные факты

• В интерьере Рождественского собора на западной стене сохранился процарапанный рисунок, изображающий, судя по сохранившейся рядом в юго-западной палатке польской надписи, майора Собаньского. Это одно из свидетельств пребывания в 1581 году в стенах монастыря армии польского короля Стефана Батория.
• Собор Рождества Богородицы представлен на монете Банка России из серии «Памятники архитектуры России».

Литература

• Снетогорский Рождество-Богородицкий мужской монастырь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Лифшиц Л. И. Программа росписи собора Снетогорского монастыря // Гос. Третьяковская галерея. Вопросы русского и советского искусства: Материалы научных конференций 1972—1973 гг. М., ГТГ, 1974. Вып. 3. С. 21–51.
• Лифшиц Л. И. О стиле росписи Снетогорского монастыря // Древнерусское искусство: Монументальная живопись XI—XVII вв. М., «Наука», 1980. С. 93–114.

Ссылки

• [www.snetogor.ru/ Сайт Снетогорского женского монастыря]

Отрывок, характеризующий Снетогорский монастырь

– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.