Снорри Стурлусон

Заголовок этой статьи — исландское личное имя. У исландцев, за редкими исключениями, нет фамилий; часть имени, заканчивающаяся на «‑сон» или «‑доуттир», является не фамилией, а отчеством. По отчеству обращаться к исландцам не принято; человека, описанного в статье, правильно называть Снорри.

Снорри Стурлусон
Snorri Sturluson
Исландский поэт, историограф, политик
Дата рождения:	1178(1178)
Место рождения:	Хвамм, Исландия
Дата смерти:	21 сентября 1241(1241-09-21)
Место смерти:	Рейкхольт, Исландия

Сно́рри Сту́рлусон (исл. Snorri Sturluson; 1178, Хвамм — 21 сентября 1241, Рейкхольт) — исландский скальд, прозаик, историограф и политик. Снорри больше всего известен как автор Младшей Эдды, состоящей из «Видения Гюльви» (Gylfaginning), где излагаются сюжеты скандинавской мифологии, «Языка поэзии» (Skáldskaparmál) и «Перечня размеров» (Háttatal). Общепринято, что Снорри является автором «Круга земного» (Heimskringla), хотя некоторые ученые это мнение оспаривают. «Круг Земной» — это обширный свод саг, посвященных норвежским конунгам от легендарных времен вплоть до 1177 года. Снорри также приписывают авторство «Саги об Эгиле» и «Отдельной саги об Олаве Святом». Помимо своей литературной деятельности Снорри известен и как политик: происходя из знатного рода Стурлунгов, он принимал активное участие в общественной жизни Исландии, дважды избирался законоговорителем на альтинге.

Биография

Ранние годы

Снорри Стурлусон принадлежал к богатому и влиятельному роду Стурлунгов. Он родился примерно в 1178 году. Родителями Снорри были Стурла Старый (ум. 1183) из Хвамма и Гудню Бёдварсдоттир. У Снорри было два старших брата — Торд Стурлусон и Сигхват Стурлусон.

С трёх или четырёх лет Снорри рос в доме Йона Лофтссона, родственника норвежских королей, в Одди. Это было связано с тем, что, когда отец Снорри Стурла судился с Палом Сёльвасоном, жена последнего набросилась на Стурлу с ножом, желая, как она говорила, сделать его подобным его герою Одину (то есть одноглазым), однако смогла лишь полоснуть Стурлу по щеке. Так как сумма компенсации сделала бы Пала нищим, Лофтссон в качестве компенсации Стурле предложил взять на себя воспитание Снорри.

Таким образом, Снорри получил образование и обзавёлся связями, которых он не смог бы получить, останься он дома. Йон Лофтссон был внуком как норвежского короля, так и знаменитого учёного Сэмунда, что позволило Снорри набраться учёности. Он более не вернулся в родительский дом. Стурла Тордарсон умер в 1183 году, и мать Снорри Гудню растратила его долю наследства. Йон Лофтссон умер в 1197 году, а в 1199 году Снорри женился на Хердис Берсадоттир и получил от её отца богатый хутор Борг.

Снорри и Хердис прожили в Борге четыре года, у них родилось несколько детей. В конце концов Хердис устала от постоянных измен Снорри, и, когда в 1206 году тот переехал в усадьбу Рейкьяхольт (исл. Reykjaholt, сейчас Рейкхольт, она осталась в Борге. В Рейкьяхольте у Снорри родилось еще несколько детей от других женщин.

Общественная деятельность

Снорри быстро получил известность как поэт и одновременно как юрист. В 1215 году он был избран законоговорителем альтинга. Летом 1218 года Снорри оставил Исландию и отправился в Норвегию, где его принял король Хокон IV и бывший при нем регентом ярл Скули Бардарсон. Зиму он провёл в гостях у ярла Скули. Он получил от короля и ярла в подарок ладью, на которой приплыл в Швецию, и писал восхваляющие их стихи. В 1219 году Снорри встречался с законоговорителем Швеции Эскилем Магнуссоном и его женой Кристиной, от которых, вероятно, получил сведения о ранней истории Швеции.

Снорри интересовался в первую очередь историей и культурой, но норвежский двор был заинтересован в нём как в политике. Он получил титул королевского стольника (скутильсвейна): вероятно, Хокон и Скули рассчитывали на его поддержку в альтинге при обсуждении вопроса о присоединении Исландии к Норвегии.

В 1220 году Снорри вернулся в Исландию, а в 1222 году вновь стал законоговорителем (и оставался им до 1232 года). В альтинге Снорри выступал как сторонник норвежского короля, что настроило против него многих могущественных вождей. С 1224 года Снорри стал жить с Халльвейг Ормсдоттир, богатой вдовой и внучкой Йона Лофтссона, с которой они воспитывали детей Снорри. До взрослых лет из них дожило пятеро.

Многие вожди считали недопустимым, что Снорри был придворным норвежского короля и в то же время членом альтинга. Снорри, в свою очередь, хотел консолидировать своё влияние в Исландии и использовать его для передачи страны в руки короля. В 1222 году он попытался жениться на внучке Йона Лофтссона Сольвейг, но его опередил его соперник и племянник Стурла Сигхватсон. Это привело к междоусобным столкновениям, и Снорри собрал армию под началом другого племянника Бёдвара Тордарсона и своего первого сына Орекьи, но накануне битвы со своим братом Сигхватом и его сыном Стурлой Сигхватссоном предложил перемирие. Сигхват и Стурла напали на Снорри и вытеснили его во фьорды на западе Исландии.

Хокон IV попытался вмешаться, пригласив ярлов на переговоры в Норвегию. Сигхват понимал, чем это грозит вождям, и стал призывать своих противников принять предложение короля. Стурла захватил в плен Орекью, пригласив его в Рейкьяхольт якобы на переговоры, и Торлейва Тордарсона (двоюродного брата Снорри), который прибыли поддержать его, но поссорился из-за вопросов единоначалия. В 1237 году Снорри решил отправиться в Норвегию.

Во второй свой приезд Снорри гостил у ярла Скули, однако влияние последнего уже падало. В 1240 году Скули Бардарсон был убит сторонниками Хокона. В 1239 году король запретил всем исландцам выезд из страны, но Снорри его ослушался. В 1241 году враг Стурлунгов Гицур Торвальдссон получил от короля разрешение захватить Снорри и привезти его за ослушание в Норвегию. 21 сентября пятеро людей Гицура ворвались в Рейкьяхольт и, выпытав у священника Арнбьёрна, что Снорри спрятался в подвале, зарубили его и сожгли сам хутор.

Литературное наследие

Снорри известен в первую очередь благодаря своей «Младшей Эдде», своеобразному путеводителю по мифологической традиции для поэтов. «Видение Гюльви» основано на тех же источниках, которые послужили основой для составления «Старшей Эдды» (в частности, произведения, известные нам как «Прорицание Вёльвы», «Речи Гримнира», «Речи Вафтруднира»). В «Языке поэзии» Снорри разъясняет языковые приёмы (в частности, кеннинги), принятые в традиции, и привлекает множество мифологических сюжетов для их объяснения. Наконец, «Перечень размеров» представляет собой список скальдических стихов, выбранных как образцы того или иного размера. Среди других произведений, приписываемых Снорри, — Круг Земной, Сага об Эгиле, Отдельная сага об Олаве Святом.

«Младшая Эдда» примечательна также тем, что Снорри предлагает в нем эвгемеристическую трактовку происхождения скандинавского пантеона. Он считает асов обожествлёнными вождями и героями. Сам Снорри был христианином, поэтому он начинает Эдду с пролога, где кратко пересказывает библейский миф о творении и гомеровскую историю о Троянской войне. По его версии, Один был потомком троянцев, подобным Энею, основателю Италии. Рассказ же о собственно скандинавской мифологии подаётся после от имени вымышленных персонажей — конунгов-мудрецов Высокого, Равновысокого и Третьего.

В честь Снорри назван кратер на Меркурии.

Ссылки

• Anthony Faulkes. [www.hi.is/~eybjorn/ugm/sources_of_skaldskaparmal.pdf The sources of Skáldskaparmál: Snorri's intellectual background] (pdf). Snorri Sturluson. Kolloquium anläßlich der 750. Wiederkehr seines Todestages pages 59-76. Tubingen: Gunter Narr Verlag (1993). [www.webcitation.org/61BqcLp8L Архивировано из первоисточника 25 августа 2011].
• [www.gutenberg.org/author/Snorri_Sturluson Работы Снорри Стурлусона] в проекте «Гутенберг»
• М. И. Стеблин-Каменский. [norse.ulver.com/snorra/edda-stk.html Снорри Стурлусон и его «Эдда»]

Библиография

• Sturluson S. Edda. — København, 1900.
• Sturluson S. Heimskringla, Bd I-III. — Reykjavik: «Íslenzk fornrit», 1941—1951.
• Стурлусон С. [norse.ulver.com/src/snorra/index.html Младшая Эдда] / Издание подготовили О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. — М.: Наука, 1970. — 254 (138) с. — (Литературные памятники). — 45 000 экз.
• Стурлусон С. [norse.ulver.com/src/konung/heimskringla/index.html Круг земной] = Heimskringla / Издание подготовили А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. — М.: Наука, 1980. — 687 с. — (Литературные памятники). — 25 000 экз.

О Снорри Стурлусон и его произведениях

• Nordal S. Snorri Sturluson. — Reykjavik, 1920.
• Paasche F. Snorre Sturlason og Sturlungerne. — Kristiania, 1922.
• Гуревич А. Я. [www.norway-live.ru/library/istoriya-i-saga.html История и сага]. — М.: Наука, 1972. — 200 с. — (Из истории мировой культуры). — 20 000 экз.

• Стеблин-Каменский М. И. [www.norway-live.ru/library/mir-sagi-stanovlenie-literaturi.html Мир саги. Становление литературы]. — Л.: Наука, 1984. — 247 с. — 11 200 экз.

Отрывок, характеризующий Снорри Стурлусон

– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.