Соболь, Андрей

Андрей Соболь
Имя при рождении:	Израиль Моисеевич Соболь
Дата рождения:	1 августа (20 июля) 1887(1887-07-20)
Место рождения:	Саратов
Дата смерти:	8 июня 1926(1926-06-08) (38 лет)
Место смерти:	Москва
Гражданство:	Российская империя, СССР
Род деятельности:	прозаик

Андрей Со́боль (настоящее имя Юлий Михайлович (Израиль Моисеевич) Соболь, также Собель; 1 августа [20 июля] 1888, Саратов — 8 июня 1926, Москва) — русский писатель.

Биография

Родился в семье мелкого служащего. "Родился в Саратове 20 июля (1 августа по новому стилю) 1887 г. - именно эта дата значится в Книге регистрации членов еврейской общины г. Саратова или в деле Виленского военно-окружного суда, вынесшего Соболю приговор, а не 13 (25) мая 1888 г., как о том говорится в справочной литературе" С 1904 — член группы сионистов-социалистов. В начале 1906 арестован в Мариямполе и по обвинению в «доставлении средств необнаруженным противозаконным сообществам» (из «Обвинительного акта» Виленского военно-окружного суда) осужден к 4 годам каторжных работ на строительстве «Колесухи» — Амурской колёсной дороги, окончательно подорвавшей его физическое и психическое здоровье. Здесь он сблизился с крупными деятелями партии социалистов-революционеров (Е. Созонов, П. Прошьян). Заболел чахоткой и был переведён на поселение, откуда в 1909 вместе с Натаном Гринфельдом бежал за границу.

Первая мировая война застала Соболя в Париже, где он пытался вступить в Иностранный легион, но не прошёл из-за слабого здоровья. В 1915 г. через Сербию нелегально вернулся в Россию. В качестве корреспондента нескольких газет побывал на Кавказском фронте. После Февральской революции 1917 г. Соболь поступил в школу прапорщиков, но не окончил её, став комиссаром Временного правительства при 12-й армии.

После Октябрьского переворота отошел от политической деятельности и после окончания гражданской войны опубликовал в московских газетах открытые письма, в которых «признал» советскую власть (1923). Жил в Киеве, в Крыму, с 1922 в Москве. В 1922 — секретарь правления Всероссийского союза писателей (подпись Соболя, между прочим, стоит на членском билете Сергея Есенина).

С юношеских лет страдал от тяжелой депрессии, неоднократно пытался покончить с собой. 7 июня 1926 года застрелился в Москве, на Тверском бульваре, у памятника Пушкину. Нет доказательств тому, что Соболь специально нанес себе рану в живот, подражая ранению А. С. Пушкина. По утверждению людей, лично знавших Соболя, разговаривавших с врачами и занимавшихся его похоронами, «он целил в грудь, но рука дрогнула, и он попал в живот» (см. Саломея Хлавна «Наедине со смертью». Книга основана на хранившихся в семье документах, впоследствии переданных в Иерусалимский университет, и воспоминаниях матери автора — первой жены писателя, Р. С. Бахмутской). Незадолго до смерти закончил подготовку к печати своего собрания сочинений в четырёх томах.

Похоронен 9 июня на Новодевичьем кладбище.

Отец поэта Марка Соболя.

Первая супруга (до 1919 года) — Рахиль Сауловна Бахмутская-Соболь (1893—1979), во втором браке Рочко (была сестрой Льва Сауловича Бахмутского, мужа актрисы М. Д. Синельниковой, и Софьи Сауловны Рубиной, супруги философа Арона Ильича Рубина).

Творчество

Вершиной художественной прозы Соболя считается повесть «Салон-вагон» (1922). Её герой, комиссар Временного правительства, в прошлом революционер и каторжанин (автобиографические черты), видит, как долгожданная революция превращается в кровавый кошмар, но бессилен помешать этому.

Соболь — хороший стилист, умело сочетающий возможности реалистического и фантастического подхода к теме и исключительно тонко передающий манеру речи своих персонажей.

В 1925-м году один из журналов, издававшийся газетой «Гудок», распространил газету с просьбой назвать имя лучшего беллетриста. Большинство читателей назвали Андрея Соболя (см. «Гудок» № 131(1813) 9 июня 1926 г. Вал. К. «Андрей Соболь»). После 1928 г. книги Соболя были признаны (по отзыву Горького) упадническими и не переиздавались.

Книги

• Рассказы. М.: Северные дни, 1915. — 225 с.
• Пыль: Роман. М.: Северные дни, 1916. — 183 с.
  • То же. Изд. 2-е. М.: Северные дни, 1917. — 185 с.
• На каторге. М.: Северные дни, 1917. — 46 с.
• На чужбине: [Рассказы]. М.: Северные дни, 1917. — 98 с.
• Песнь песней: Повесть. М.: Универсальная б-ка, 1917. — 60 с.
• Салон-вагон; Бред: [Повести]. М.: Северные дни, 1922. — 183 с.
• Люди прохожие: Вторая книга рассказов (1916—1918 гг.). М.: Земля и фабрика, 1923. — 144 с.
• Обломки: Третья книга рассказов (1920—1923 гг.). М.— Пг.: Круг, 1923. — 224, [1] с.
• На каторжном пути. М.: ГИЗ, 1924. — 69 с.
• Человек за бортом. Харьков: Пролетарий, 1924. — 60, [3] с.
• «Давай улетим…»: Пьеса из жизни каторжан на «колесухе». М.: изд-во Всесоюз общ-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1925. — 70 с.
• Записки каторжанина: Воспоминания о царской каторге. М. — Л.: Круг, [1925]. — 111 с.
• Китайские тени; [Когда цветёт вишня]: Рассказы. М.: Огонёк, 1925. — 46, [1] с.
• Книга маленьких рассказов (1922—1925 гг.). [М.]: Моск. т-во писателей, 1925. — 126, [1] с.
• «Колесуха»: Амурская колёсная дорога. М.: изд-во Всесоюз. общ-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1925. — 32 с. ([www.biblioteka.freepress.ru/kolesuha.htm])
• Паноптикум: Четвёртая книга рассказов. М.: Никитинские субботники, 1925. — 227 с.
• Рассказ о голубом покое в девяти неправдоподобных главах. М.: [газ «Правда»], 1925. — 60 с.
• Рассказы. [М.]: Круг, [1925]. — 224, [1] с.
• Мемуары веснущатого человека. [Посмертное изд.] М.: Огонёк, 1926. — 40 с.
• По чужим краям: [Очерки]. М.: Огонёк, 1926. — 48 с.
• Салон-вагон: [Повесть]. М. — Л.: ГИЗ, 1926. — 125 с.
• Там, где решётки: Из жизни Зерентуйской каторги. Посмертный очерк / Предисл. В. А. Плескова. М.: изд. Всесоюзного общ-ва политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1926. — 64 с.
• Собрание сочинений. М. — Л.: Земля и фабрика, [1926].
  • Т. 1: Тихое течение: Повести и рассказы / Предисл. Д. Горбова. — 1-я тыс. XVI, 181 с.
  • Т. 2: Любовь на Арбате: Повести и рассказы. — 2-я тыс. 110 с.
  • Т. 3: Человек за бортом: Повести и рассказы. — 2-я тыс. 120 с.
  • Т. 4: Китайские тени: Повести и рассказы. — 4-я тыс. 124, [1] с.
• Собрание сочинений / Предисл. Зел. Штейнман. М. — Л.: Земля и фабрика, [1928].
  • Т. I: Тихое течение. — 248 с.
  • Т. II: Любовь на Арбате. — 134 с.
  • Т. III: Человек за бортом. — 145 с.

Примечания

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/13871 Электронная еврейская энциклопедия]
• [marksobol.narod.ru/Andrej_Sobol.htm К биографии А.Соболя]

Отрывок, характеризующий Соболь, Андрей

– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.