Собор Монреале

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Кафедральный собор
Кафедральный собор Монреале
Duomo di Monreale

Ансамбль собора. Вид сверху
Страна Италия
Город Монреале (Сицилия)
Конфессия Католицизм
Епархия Архиепархия Монреале 
Основатель Вильгельм II Добрый
Дата основания 1174 год
Строительство 1174 год1267 год годы
Реликвии и святыни мощи святого Кастренция, часть мощей Людовика Святого
Состояние действующий храм
Координаты: 38°04′54″ с. ш. 13°17′31″ в. д. / 38.0818583° с. ш. 13.2920667° в. д. / 38.0818583; 13.2920667 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=38.0818583&mlon=13.2920667&zoom=13 (O)] (Я)

Собор в честь Рождества Пресвятой Богородицы города Монреале (итал. Duomo di Monreale или Santa Maria Nuova) — архиепископский кафедральный собор, расположенный в Монреале — пригороде Палермо. Важный памятник арабо-норманнской архитектуры, заложенный сицилийским королём Вильгельмом II Добрым. Известен своим великолепным циклом мозаик на темы Ветхого и Нового Завета, относящимся к XII веку. 3 июля 2015 года внесен ЮНЕСКО в список объектов всемирного культурного наследия [1].





История собора

Собор Монреале в царствование Вильгельма II Доброго

Строительство собора и примыкающего бенедиктинского монастыря в честь Успения Пресвятой Богородицы началось в 1174 году по повелению Вильгельма II Доброго[2]. По позднейшей легенде, молодому королю во сне явилась Богородица и указала место, где его отец Вильгельм I Злой скрыл значительные сокровища. Этим местом было поселение на возвышающейся над Палермо в семи километрах от города горе Монте-Капуто, бывшей любимым местом охоты арабских эмиров и сменивших их норманнских королей.

Благодаря значительным средствам, накопленным в королевской казне в результате сбора штрафов и «искупительных денег», наложенных Вильгельмом Злым на мятежные города после 1161 года, а также мирному царствованию самого Вильгельма Доброго, строительство собора и монастыря продвигалось быстро. В 1176 году[2] во вновь основанный монастырь прибыли первые сто иноков из салернской обители Ла-Кава, а в 1183 году[2] здание собора было завершено. В течение шести лет (1183-1189) внутренние стены собора были покрыты 130 мозаиками общей площадью около 10 тысяч кв. м, образующими один из самых больших мозаичных циклов в мире[3]. В 1183 году в соборе была погребена мать Вильгельма II Маргарита Наваррская, а затем сюда были перенесены останки отца и братьев Вильгельма II — Вильгельма I, Рожера Апулийского и Генриха Капуанского. В соответствии с волей Вильгельма II его тело было также погребено в соборе.

К концу царствования Вильгельма II здание собора приобрело большей частью современный облик. Западный фасад (позднее закрытый портиком) и наружная часть апсиды были украшены декором в виде ложных арок из рыжей лавы. Южная башня фасада была полностью завершена и увенчана шпилем (впоследствии утрачен), северная — осталась недостроенной.

Одновременно со строительством нового собора и монастыря Вильгельм II предпринял меры по повышению ранга строящейся обители. Одной из возможных причин возвышения Монреале в католической иерархии стало стремление Вильгельма II превзойти своего деда Рожера II в церковном строительстве. Новый собор в Монреале действительно превзошёл основанные Рожером II собор в Чефалу, Палатинскую капеллу и обитель Сан-Джованни-дельи-Эремити (две последние находятся в Палермо) и размерами, и богатством внутреннего убранства. Другой возможной причиной стало желание короля ослабить архиепископа Палермо Уолтера Милля, приобретшего после изгнания Стефана дю Перша (1168) большое влияние на государственные дела. Основание новой независимой от Палермо епархии поблизости от столицы и подчинение Монреале ряда сицилийских епископов позволило Вильгельму II выйти из-под назойливого влияния Уолтера Милля.

Папа Александр III, нуждавшийся в поддержке Сицилийского королевства в своей борьбе с Фридрихом Барбароссой и римскими горожанами, поддержал начинание Вильгельма II. В 1174 году только что основанный монастырь был папской буллой провозглашён «praelatura nullius», то есть выведен из-под власти местного епископа и подчинён непосредственно папскому престолу. В 1176 году первый настоятель обители аббат Теобальдо был возведён в сан епископа. 5 февраля 1183 году преемник Александра III Луций III возвёл Монреале в ранг архиепархии и подчинил ему епископов Катании и Сиракуз[2]. Таким образом, ещё не завершённый собор Монреале стал в 1183 году кафедральным для значительной архиепархии. Монреале оставался крупным архидиоцезом вплоть до XIX века. В 1844 году самостоятельной архиепископией стали Сиракузы, в 1860 — Катания. В 2000 году Монреале, сохранив почётный статус архиепархии, стал суффраганом митрополии Палермо. Формальным основанием для столь значительного возвышения Монреале стал тот факт, что на месте Монреале в арабскую эпоху находилась маленькая церковь Айа-Кириака[2], в которой находилась кафедра греческого архиепископа Палермо.

Период с 1189 по 1270 годы

После смерти Вильгельма II последовали годы неурядиц, связанных с бурным царствованием Танкреда, воцарением Генриха Гогенштауфена и беспорядками первых лет правления юного Фридриха II. Результатом стало прекращение финансирования строительства собора из королевской казны, и работы продолжались медленными темпами. Собор был освящён только в царствование Карла Анжуйского в 1267 году, спустя 93 года после начала работ, епископом Альбано Рудольфо в присутствии папы Климента IV. Теперь собор был освящён уже в честь Рождества Пресвятой Богородицы.

В 1270 году в соборе был погребён умерший во время Восьмого крестового похода французский король Людовик Святой, брат Карла Анжуйского. Впоследствии тело святого короля было перенесено в Сен-Дени, но в Монреале осталась урна с его сердцем и внутренностями.

Перестройки XV—XVIII веков

Хоть и освящённый в 1267 году, собор в Монреале продолжал достраиваться в последующие столетия. В XV веке к собору была пристроена ризница, в XVI — палермитанским мастером Бальдассаре Масса был выложен пол из белого таорминского мрамора с порфировыми и гранитными вставками. В 1547 году к северной стене собора был пристроен ренессансный боковой портик работы Джованни и Фацио Гаджини[3]. В 1595 году архиепископ Монреале Лодовико II де Торрес устроил в южной ветви трансепта капеллу святого Кастренция (Santo Castrense), в алтаре которой находятся мощи этого святого[3]. В 1690-1692 годах симметрично ей в северной ветви трансепта по проекту иезуита Анджело Италия ди Ликата была устроена барочная капелла Распятия[3].

В 1658 году при архиепископе Альфонсо Лос Камерос была снесена алтарная преграда, ранее отделявшая пресбитерий от главного нефа, а также остеклены оконные проёмы в боковых нефах (ранее они были закрыты перфорированными свинцовыми панелями). В результате открылась перспектива мозаик главной апсиды и улучшилось освещение собора, что позволило «открыть» для зрителей значительную часть мозаик, ранее тонувших в полумраке собора[4].

24 декабря 1770 года обрушился сооружённый в XII веке западный портик. На его месте по проекту Антонио Романо палермский скульптор Игнацио Марабитти построил новый изящный портик, нарушивший стилистическое решение западного фасада в норманнском духе[3].

Пожар 1811 года и реставрация

В начале XIX века собор Монреале пережил две крупных катастрофы. В 1807 году в результате удара молнии была повреждена южная (правая) башня, потерявшая шпиль, который так и не был восстановлен. 11 ноября 1811 года по небрежности служки в здании вспыхнул разрушительный пожар: огнём были полностью уничтожен оригинальный фатимидский потолок работы арабских мастеров, серьёзно повреждены мозаики и королевские надгробья[3]. Реставрация заняла несколько десятилетий: арабский потолок воссоздан по сохранившимся рисункам, мозаики и саркофаги Вильгельма I и Вильгельма II восстановлены в прежнем виде.

Несмотря на многочисленные изменения в последующие века, собор во многом сохранил свой вид XII века и является поэтому важнейшим архитектурным памятником норманнской архитектуры.

Здание

Кафедральный собор Монреале входит в особую группу сицилийских памятников — она характеризуется неповторимым смешением различных культур: норманнской (североевропейской), местной (ведущей свою историю с античности), комнинского возрождения (Византия, чрезвычайно мощное артистическое воздействие) и исламского искусства.

Монреальский собор сочетает две главные тенденции южноитальянской архитектуры — суровая мощь и праздничное великолепие[5].

Фасад

Наружные стены обращённой на восток апсиды украшены заимствованным из арабского искусства мотивом из переплетающихся ложных арок и инкрустаций из рыжей лавы и вулканического туфа. Переплетение накладных стрельчатых арочек образует прихотливый орнаментальный узор, что создаёт ритмическую дробность форм и способствует достижению декоративно-зрелищного эффекта. Этот типично арабский декор был усвоен норманнским архитекторами и присутствует и в других крупных норманнских соборах Сицилии — в Палермо и Чефалу, но именно в Монреале этот декор достиг своего совершенства. Основными оттенками являются коричнево-жёлтый цвет лавы и серо-чёрный — туфа, кроме того, разнообразие вносят горизонтальные вставки красного кирпича и белой штукатурки. Узор из переплетающихся арок состоит из трёх горизонтальных рядов в главной апсиде и двух — в боковых апсидах. Ширина ложных арок во всех рядах одинакова, а высота арок увеличивается с каждым более высоким рядом. Благодаря этому приёму создаётся впечатление утончённости и воздушности конструкции апсид[4].

Этот же мотив повторён на главном — западном фасаде собора. Пристроенный в XVIII веке западный портик частично скрыл этот декор, так что в настоящее время ложные арки из лавы присутствуют на западном фасаде только в верхней части.

Западный фасад собора ограничен в пространстве двумя мощными башнями, что напоминает внешний облик более раннего собора в Чефалу. Эти башни заимствованы из романской архитектуры заальпийских стран, однако они превосходят свои прототипы грузностью, тяжеловесностью и суровым лаконизмом форм.

Левая (северо-западная) башня так и не была достроена, а в 1664 году на ней установили зубчатую колокольню[4]. Правая (юго-западная) башня сохранилась со времени Вильгельма II Доброго за исключением венчавшего её шпиля, уничтоженного ударом молнии в 1807 году и так и не восстановленного. В результате западный фасад собора оказался несимметричным. Существовавший здесь четырёхколонный портик обрушился 24 декабря 1770 года и был заменён на новый, обладающий прекрасными пропорциями, исполненный по проекту Антонио Романо скульптором Игнацио Марабитти. Три полукруглые арки портика покоятся на четырёх колоннах с дорическими капителями. Новый портик нарушил, с одной стороны, типично норманнский облик собора, а, с другой стороны, придал целостность несимметричному фасаду.

Северный фасад собора был существенно изменён в 1547 году, когда к нему был пристроен ренессансный портик работы Джованни и Фацио Гаджини. Портик образован из одиннадцати арок, покоящихся на двенадцати тонких колоннах. Капители коринфского ордера гармонируют с тонкими колоннами, придавая конструкции лёгкость и изящество. Над центральной аркой помещён герб семьи Фарнезе, из которой происходил кардинал Алессандро Фарнезе, во время архиепископства которого был устроен портик.

Южный фасад собора выходит на сохранившийся норманнский клуатр монастыря, являющийся сам по себе важным архитектурным памятником.

Примечательны главные (западные) и боковые (северные) бронзовые врата собора. Они являются первыми на Сицилии и одними из первых в Южной Италии вратами итальянского, а не византийского происхождения.

Северный портал изготовлен в 1186 году южноитальянским мастером Баризано из Трани, а барельефы ещё содержат типично византийские мотивы. Автор оставил своё имя на панели, изображающей святого Николая[4].

Западный портал был изготовлен Бонанино Пизано (то есть из Пизы) и доставлен на Сицилию морем. Он имеет 42 панно на темы Ветхого и Нового Заветов с надписями на вульгарной латыни, при этом панно гораздо более реалистичны и лишены византийских условностей. Сюжеты панно охватывают библейскую историю от сотворения Адама и Евы до Вознесения Христова. Врата увенчаны двумя панно с изображением Христа во славе (слева) и Богородицы в окружении Ангелов (справа). Нижние панно изображают пару львов (слева) и грифонов (справа). Здесь же автор оставил своё имя и год завершения работы. Западный портал Монреале высотой 7,8 метра и шириной 3,9 м является самым большим из сохранившихся в Западной Европе церковных врат XII века[4].

Интерьер

Собор представляет собой подобие трёхнефной итальянской базилики, но главный неф гораздо шире и выше боковых нефов. Главный неф завершается обширной апсидой с ценным алтарём французского ювелира Луи Валадье. Боковые приделы также заканчиваются апсидами, но уже меньшего размера.

Главный неф отделен от каждого из приделов девятью колоннами с резными капителями, на которых покоятся стрельчатые арки. Семнадцать из восемнадцати колонн собора выполнены из гранита, а одна (первая справа от главных западных врат)- из зелёного мрамора. Изначально эта единственная мраморная колонна была второй в правом ряду и только в 1837 году была перемещена на нынешнее место[4]. Пространство над арками до кровли, а также западная стена собора с единственными вратами работы Бонанино Пизано, покрыты в три ряда мозаиками XII века.

Пол собора был выложен палермитанским мастером Бальдассаре Масса из белого таорминского мрамора с порфировыми и гранитными вставками. Резные и богато украшенные деревянные перекрытия потолка были выполнены арабскими мастерами при Вильгельме Добром и напоминали потолки фатимидских мечетей Египта и Магриба. Оригинальный потолок был полностью уничтожен пожаром 11 ноября 1811 года и восстановлен по сохранившимся рисункам в первой половине XIX века.

В правой ветви трансепта в 1595 году архиепископ Монреале Лодовико II де Торрес устроил ренессансную капеллу в честь святого Кастренция — небесного покровителя Монреале. В алтаре капеллы под высоким балдахином почивают мощи святого Кастренция, переданные Вильгельму Доброму архиепископом Капуи в качестве свадебного дара. Лодовико Торрес выражал желание быть погребённым в основанной им капелле, но умер в 1609 году в Риме и похоронен там. В капелле находится только мраморная статуя архиепископа. В конце правой ветви трансепта существует вход в капеллу святого Бенедикта, в которой находятся мраморные барельефы работы Джованни Марино и Игнацио Марабитти.

В левой части трансепта по проекту иезуита Анджело Италия ди Ликата в 1690-1692 годах была устроена барочная капелла Распятия, освящённая в 1692 году архиепископом Монреале Хуаном Роано.

В целом интерьер современного собора сохранил в значительной степени тот вид, который сложился к моменту смерти основателя — Вильгельма Доброго (1189). В интерьере собора перемешались черты романской архитектуры, арабского прикладного (потолки) и греческого церковного (мозаики) искусства. Более поздние пристройки находятся в ветвях трансепта и пространственно отделены от основного внутреннего пространства собора.

Королевские захоронения

Вильгельм II Добрый изначально предназначал собор Монреале в качестве королевской усыпальницы. Сразу после завершения первого этапа строительства в 1183 году в соборе была погребена мать Вильгельма II Маргарита Наваррская. Вслед за этим в Монреале были перенесены останки отца короля — Вильгельма I Злого (из Палатинской капеллы в Палермо) и братьев — Рожера Апулийского (из собора Палермо) и Генриха Капуанского (из церкви Марии Магдалины в Палермо).

Смерть Вильгельма II Доброго, не оставившего наследников, и развернувшаяся борьба за престол чуть было не помешали исполнению желания самого Вильгельма II быть похороненным в Монреале. Могущественный архиепископ Палермо Уолтер Милль приказал поместить саркофаг короля в соборе Палермо. После долгой борьбы за королевский гроб между архиепископами Палермо и Монреале останки Вильгельма II всё-таки упокоились в соборе Монреале, но первоначальный саркофаг остался в Палермо и был впоследствии утрачен[2].

Гробницы Маргариты Наваррской и её сыновей Рожера и Генриха находятся в северном приделе собора. Они были серьёзно повреждены во время пожара 1811 года и небрежно восстановлены в начале XX века .

Тело Вильгельма I Злого покоится в южном приделе собора в роскошном порфировом саркофаге, сравнимом с королевскими гробницами Палермо. Саркофаг был также повреждён в 1811 году, но тщательно восстановлен. После пожара саркофаг вскрывали и обнаружили, что тело короля прекрасно сохранилось, а лицо его было покрыто густой чёрной бородой, некогда наводившей ужас на подданных.

Поскольку первоначальный саркофаг, предназначенный для Вильгельма II, остался в Палермо, останки монарха были помещены в новую мраморную гробницу в 1575 году архиепископом Лодовико I де Торрес.

В 1270 году в соборе был погребён французский король Людовик Святой, брат сицилийского короля Карла Анжуйского. Впоследствии мощи Людовика Святого были перенесены в Сен-Дени, но в Монреале была оставлена урна с сердцем и внутренностями святого. Они помещены в боковом алтаре, посвящённом Людовику Святому, в северном приделе собора.

Мозаики собора

Главной достопримечательностью собора Монреале являются 130 мозаик, покрывающих практически все внутренние стены собора на площади около 10 000 м². По площади и целостности замысла мозаики Монреале являются одним из крупнейших мозаичных циклов мира. Большая часть мозаик выполнена в рекордно короткие сроки между 1183 и 1189 годами. Имена авторов мозаик неизвестны, а их национальное происхождение вызывает споры. Авторами мозаик могли быть как мастера, приглашённые из Константинополя, так и местные мастера, хоть и находившиеся под влиянием византийского искусства. В пользу «константинопольской» версии говорят типично греческие одеяния Христа, Божией Матери и архангелов и греческие подписи ряда мозаик в апсиде. В пользу «местной» версии свидетельствуют достаточно примитивное исполнение мозаик главного нефа и боковых приделов, в ряде случае отступающее от традиционных канонов византийского искусства, и надписи на вульгарной латыни на большинстве мозаик.

Хронологически данные мозаики принадлежат к комнинскому периоду византийского искусства. Тем не менее, основные характерные особенности изобразительного языка этих мозаик таковы: распластанность, безобъемность фигур, дробная сеть драпировок, линии мелкие и частые. В фигурах нет повышенной экспрессии, нет динамики, образ более мягкий и декоративный (по сравнению с предшествующими сицилийскими мозаичными циклами)[6]. Фигуры становятся грузными, тяжеловесными, утрачивается выразительность жестов, складки одежд становятся неподвижными. Лица становятся объёмными — исчезает повышенная одухотворённость византийских ликов. В изображениях явственно чувствуется романское начало, проявившееся и в архитектуре собора: от немного грубоватых образов веет суровым спокойствием. Исходя из стилистических различий, ряд исследователей предполагает, что цикл Монреале, возможно, был создан в два этапа[5]:

Большинство исследователей, тем не менее, поддерживают традиционную версию об изготовлении мозаик в период между 1183 и 1189 годами[2].

Мозаичный цикл в нефе носит след новых веяний, пробудившихся в искусстве XIII века: канонический дух начинает уступать место более свободной интерпретации библейских событий, в изображении уже в некоторой степени проявляются черты творческой личности художника. Впервые в южноитальянском искусстве трактовка текста Писания получает повествовательную окраску. Мозаики нефов Монреале стали одним из первых звеньев того процесса перестройки средневекового сознания, который начался в XIII веке во всей Италии и в итоге привёл к Проторенессансу и Ренессансу. Как отмечает Отто Демус, повествовательный цикл Монреале характерен для периода распада классической византийской схемы декорирования храма: именно этот памятник исследователь приводит как пример использования мозаичистами нового приёма — общий пейзаж используется как средство превращения расположенных рядом сцен в единый цикл[7].

Мозаичный ряд собора разделяется на пять больших циклов:

— мозаики апсиды, представляющие Христа Вседержителя в Его небесной славе,

— мозаики главного нефа (Книга Бытия),

— мозаики пресбитерия и (частично) трансепта — земная жизнь Христа или «праздничный» цикл,

— мозаики боковых нефов — чудеса Христовы,

— мозаики трансепта (частично) — жития Апостолов Петра и Павла.

Помимо сюжетных мозаик по стенам собора (в арках, под кровлей, в хорах) расположено большое число мозаичных икон святых — в полный рост или по пояс (в медальонах). Арки богато украшены мозаичными узорами, напоминающем о влиянии арабской культуры на мозаичистов Монреале.

Мозаики апсиды

Всю конху главной апсиды занимает огромное изображение Христа Пантократора (Вседержителя). Пальцы правой руки Спасителя сложены для благословения, в левой руке Он держит Евангелие, открытое на стихе: «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин. 8:12), написанном на латинском и греческом языках. Образ Христа Пантократора широко распространён на православном Востоке и был перенят норманнской архитектурой (соборы в Чефалу, Мессине, Палатинская капелла). Отличие монреальского Пантократора от других подобных образов в том, что руки Спасителя широко распростёрты и как бы обнимают всех находящихся во храме. Авторы мозаики добились также оптического эффекта, благодаря которому очи Христа обращены на каждого из молящихся. Те части фигуры (руки и кисти рук, книга), которые из-за кривизны ниши кажутся сокращёнными, увеличены и удлинены для нейтрализации перспективных искажений.

Мозаичист, работавший над апсидой, расширил её пространство за счёт примыкающего пресвитерия с целью получить достаточное место для воплощения заказанной ему большой и сложной программы. А чтобы обозначить границы нового компартимента, на лицевой стороне триумфальной арки он изобразил мозаикой (как часть иконографии святых столпников) те скульптурные колонны, которые в реальности стоят в соборе Чефалу, послужившем ему образцом, воспроизведя даже их колористическую гамму[7].

Образ Христа Пантократора огромен: голова Спасителя вместе с бородой имеет высоту более 3 метров, правая рука простирается на 7 метров, а всё изображение имеет высоту 7 метров, а в ширину — 13,30 метров[4].

Окружают образ Пантократора расположенные в медальонах ближней полуокружности восемь ветхозаветных праведников и пророков (Нафан, Даниил, Илия, Давид, Соломон, Самуил, Гедеон и Елисей) и ещё один образ Спасителя — Христос Эммануил. Дальний полукруг образуют Небесные Силы — архангелы Рафаил, Михаил, Гавриил и Уриил, шестикрылые Херувимы и Серафимы, взывающие «Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф» (Ис. 6:3), а также традиционное византийское изображение Престола уготованного.

Под образом Христа Пантократора расположены ещё два мозаичных ряда. Верхний ряд — это традиционный византийский Деисис: в центре на троне Богородица с Младенцем и справа от неё — Архангел Гавриил, Апостолы Павел, Андрей, Матфей, Марк, Фома, Симон Зилот; слева — Архангел Михаил, Апостолы Пётр, Иаков, Иоанн Богослов, Лука, Варфоломей, Филипп[4].

Нижний ряд (слева направо) — мученица Агата, отец восточного монашества преподобный Антоний Великий, священномученик Власий Севастийский, , традиционно чтимый бенедиктинцами Мартин Турский, первомученик архидиакон Стефан, священномученик Пётр Александрийский, священномученик Климент Римский, святитель Сильвестр Римский, священномученик Фома Кентерберийский, великомученик архидиакон Лаврентий, один из патронов Сицилийского королевства Николай Мирликийский, западный Отец Церкви Иларий Пиктавийский, отец западного монашества Бенедикт Нурсийский, равноапостольная Мария Магдалина[4].

Две фигуры продолжают нижний ряд святых за пределами апсиды — это симметрично расположенные образы двух столпников — Симеона и Даниила.

Предваряющие алтарную часть обширные хоры ограничены двумя триумфальными арками, на одной из которых вновь изображены Архангелы Михаил и Гавриил, а на второй — сцена Благовещения. По обе стороны первой (ближайшей к апсиде) арки помещены изображения двенадцати ветхозаветных пророков и праведников, предсказавших воплощение Сына Божиего: Иаков, Захария, Малахия, Иона, Иезекииль, Моисей (с правой стороны арки), Исайя, Аввакум, Иеремия, Амос, Авдий и Иоиль (с левой стороны).

Большинство мозаик апсиды — типично византийские, надписи — греческие (Христос Пантократор, ближайший полукруг ветхозаветных праведников, Деисис, сцена Благовещения) и латинские (дальний полукруг Сил Небесных, нижний ряд святых, арка с Архангелами).

На хорах дважды встречается мозаичное изображение основателя собора Вильгельма Доброго: над королевским троном мозаика изображает коронацию Вильгельма Христом (параллель с аналогичной сценой в Марторане, где Христос коронует Рожера II), а над архиепископским троном — на мозаике Вильгельм преподносит Богородице построенный им собор. Содержит собор и память о супруге Вильгельма II — Иоанне, дочери Генриха II Английского, бывшего вольным или невольным виновником смерти Бекета. Именно с её влиянием связывается появление в числе известных и широко почитаемых святых, изображённых в апсиде, Фомы Кентерберийского, то есть Томаса Бекета, всего через двадцать лет после его мученической кончины. Это самое раннее из известных изображений Томаса Бекета за пределами Англии.

Мозаики главного нефа

Всё пространство над стрельчатыми арками главного нефа (южная и северная стороны нефа) и его задняя — западная стена покрыты мозаиками, иллюстрирующими Книгу Бытия. Качество изображения и сама композиция мозаик главного нефа значительно отличается от мозаик апсиды. Мозаики главного нефа лишены художественной перспективы, человеческие фигуры непропорционально сложены, достаточно условны пейзажи и архитектурные детали. Но в то же время эти мозаики отличаются большей естественностью, приближённостью к реалиям повседневной жизни, свободными позами и движением персонажей. Мозаики главного нефа последовательно отображают следующие эпизоды Бытия:

Сотворение птиц, пресмыкающихся и рыб Сотворение Адама Седьмой день Бог вводит Адама в рай
  • Верхний ряд западной стены — сотворение Евы из ребра Адама (Быт. 2:21-24), пребывание прародителей с Богом в раю (Быт. 2:25);
Сотворение Евы Встреча Адама и Евы
Грехопадение прародителей Изгнание прародителей из рая Авель и Каин приносят жертвы Богу Убийство Авеля Каином Бог обличает Каина
Ной строит ковчег Ной выпускает животных из ковчега Строительство Вавилонской башни Авраам поклоняется Трем Ангелам Авраам служит Трем Ангелам
Жертвоприношение Авраама Раб Авраама и Ревекка у колодца Исаак благословляет Иакова Иаков бежит из родного дома Лестница Иакова

Мозаики пресбитерия и трансепта

Мозаики пресбитерия и трансепта посвящены событиям земной жизни Христа, хотя не включают в себя большинства евангельских чудес (им посвящены мозаики в боковых нефах). Наилучшим образом мозаики этого цикла можно видеть, находясь в самом пресбитерии[4], куда доступ мирян по-прежнему закрыт. В связи с этим, мозаики этого цикла часто ускользают от внимания как посетителей, так и путеводителей. А между тем, многие из этих мозаик выделяются особым драматизмом и живостью изображения. В сцене искушения в пустыне из рук посрамлённого Сатаны высыпаются камни, превращения в хлебы которых тот добивался от Спасителя. В сцене изгнания торговцев из Храма Иисус показан опрокидывающим стол меновщиков, с которого ссыпаются монеты. На Тайной вечери Иисус полуобнимает припавшего к его груди Иоанна Богослова. В сцене предательства Иуды драматизм происходящего подчеркнут тесно поставленными фигурами воинов, к Иисусу, которого целует Иуда, уже протянуты руки стражей, а Апостол Пётр слева отсекает ножом ухо Малху.

В пресбитерии находятся следующие мозаики[4]:

  • онемевший Захария, выйдя из Храма, общается с народом знаками (Лк. 1:21-22),
  • приход в Иерусалим волхвов с Востока (Мф. 2:1-8),
  • избиение младенцев,
  • Двенадцатилетний Иисус вопрошает книжников во Храме (Лк. 2:42-50),

Мозаики южной (правой) ветви трансепта изображают следующие события[4]:

  • Христос исцеляет расслабленного у купальни Вифезда (Ин. 5;5-9),
  • Христос отверзает очи слепорождённому (Ин. 9:1-7),
  • Христос беседует с самарянкой у колодца Иакова (Ин. 4:5-26),

Мозаики северной (левой) ветви трансепта изображают следующие события[4]:

  • Христос узнан двумя учениками в Еммаусе при преломлении хлеба (Лк. 24:28-32),
  • Двое учеников по возвращении из Еммауса узнают от одиннадцати Апостолов о Воскресении Христовом (Лк. 24:33-35),
  • Христос является Апостолам при Тивериадском море (Ин. 21:1-14),
Распятие Снятие с креста Погребение Христа Не прикасайся ко Мне

Мозаики боковых нефов — чудеса Христовы

Стены боковых нефов покрыты мозаиками, изображающими многочисленные чудеса Христовы[4].

Мозаики южного (правого) нефа (при движении от трансепта к западным вратам) последовательно изображают следующие евангельские события:

  • Исцеление немого бесноватого (Мф. 9:32-33),
  • Исцеление через прикосновение к одежде Христа женщины, двенадцать лет страдавшей кровотечением (Мф. 9:20-22; Мк. 5:25-34; Лк. 8:43-48),

Мозаики северного (левого) нефа (при движении от западных врат к трансепту) последовательно изображают следующие евангельские события:

  • Исцеление женщины, скорченной в течение 18 лет (Лк. 13:10-16),
  • Исцеление человека, страдавшего водянкой (Лк. 14:1-6),
  • Исцеление двух слепых в Иерихоне (Мф. 9:27-31),
  • Прощение женщины, уличённой в прелюбодеянии (Ин. 8:3-11),
  • Исцеление расслабленного, принесённого через разобранную кровлю (Мк.  2:1-12; Лк. 5:17-26),
  • Исцеление глухого косноязычного (Мк. 7:32-37),
  • Прощение блудницы, умывшей ноги Иисусу (здесь она отождествлена с Марией Магдалиной) (Лк. 7:36-50),
  • Исцеление расслабленного сына галилейского царедворца (Ин. 4:46-54).
Исцеление прокаженного Исцеление двух иерихонских слепых Исцеление больного водянкой Воскрешение сына наинской вдовы
Воскрешение дочери Иаира Исцеление сухорукого Изгнание торговцев из Храма

Жития Апостолов Петра и Павла

Престолы боковых приделов собора освящены в честь Апостолов Петра (южный придел) и Павла (северный). В связи с этим мозаики, находящиеся в боковых апсидах и частично покрывающие стены ветвей трансепта посвящены соответственно житиям этих Апостолов[4].

Мозаичный образ Апостола Петра занимает конху южной (правой) апсиды. Пётр изображён сидящим на троне, правой рукой он благословляет молящихся, в левой руке держит Евангелие и традиционные в иконографии ключи Царствия Небесного.

Цикл мозаик южной ветви трансепта, посвящённых жизни Петра, включает в себя следующие изображения:

  • Освобождённый Пётр приходит в дом Иоанна Марка (Деян. 12:13-17),
  • Пётр и Павел встречаются в Риме,
  • Низвержение Симона Волхва,
  • Распятие Петра.

Симметрично образу Петра конху северной (левой) апсиды занимает изображение Апостола Павла. Подобно Петру Павел правой рукой благословляет молящихся, а в левой держит Евангелие, хотя и без привычного меча.

Цикл мозаик северной ветви трансепта, посвящённых жизни Павла, включает в себя следующие изображения:

  • Христиане спускают Савла в корзине с городской стены (Деян. 9:23-25),
  • Павел передаёт Силе и Тимофею постановления Апостольского собора,
  • Мученическая кончина Павла.

Клуатр монастыря

К южной стороны собора примыкает возведённый по воле Вильгельма II Доброго клуатр (внутренний двор) некогда существовавшего бенедиктинского монастыря[5], являющийся наряду с самим собором ценнейшим памятником норманнской архитектуры. Композиция клуатра напоминает аналогичные внутренние дворики собора Чефалу и монастыря Сан-Джованни-дельи-Эремити (Палермо), но значительно превосходит их по масштабу замысла. Клуатр, представляет собой в плане правильный квадрат со стороной 47 метров, ограниченный колоннадой. Колоннада по виду является чисто арабской: 104 узких стрельчатых арки поддерживаются 208 (104 пары) колоннами с резными капителями.

Все колонны клуатра разнятся между собой и по материалу, и по характеру капители. Сами колонны выполнены из лавы и различных ценных пород камня, некоторые покрыты резьбой, мозаикой, инкрустациями из мрамора. Резные изображения на капителях (резьба по дереву) также разнообразны: библейские сюжеты (в их числе: Благовещение, притча о богаче и Лазаре, Самсон убивает льва, Самсон в доме блудницы из Газы), сцены из повседневной жизни (сбор урожая, охота), рыцарские поединки, языческие сюжеты (в том числе поклонение Митре), традиционные для Средних веков фантастические чудовища, изображение самого Вильгельма II, подносящего собор Богородице.

Детальное изучение 208 капителей позволило профессору Роберто Сальвини (1962)[4] определить, что работы по устройству клуатра были выполнены группой из пяти мастеров, предположительно из Прованса. Сальвини идентифицировал мастеров по их излюбленным темам.

Мастер Миссии Апостолов (англ. Master of the Mission of the Apostles) — автор 34 капителей. Стиль этого мастера определяется примечательными лицами персонажей, чётко обрисованными одеждами и тщательно выполненными контурами фигур, придающими им объём и внутреннюю теплоту.

Мастер Посвящения (англ. Master of the Dedication) — автор 30 капителей. Его произведения отличаются тонкостью работы резца и точностью выполнения деталей, так что фигуры кажутся сжатыми наподобие средневековых миниатюр.

Мастер Путти (англ. Master of the Putti) — автор 70 капителей, отличающихся разнообразием растительных орнаментов.

Мастер Орлов (англ. Master of the Eagles) — автор 40 капителей, примечательных орнитологическими мотивами.

Марморариус — автор оставшихся 34 капителей, в работах которого «усердие и терпение заменяют недостаточные мастерство и фантазию»[4]. Этот мастер остался единственным, оставившим своё имя потомкам (на одной из колонн северного ряда им вырезано: «Ego romanus filius Constantinus Marmorarius»)

Поверх арок выложен из лавы и известняка волнистый фриз. Над фризом расположен прерывающийся на уровне капителей бордюр, предназначенный для установки балок, поддерживавших временные навесы на случай непогоды.

В юго-восточном углу клуатра находится колонное ограждение, кьострино, с фонтаном, типичным для мусульманской (Магриб и Испания) архитектуры. По местному преданию, вода была подведена сюда по повелению Вильгельма II Доброго.

Клуатр поэтически описан Ги де Мопассаном в «Бродячей жизни»:

«Пусть те, кто любит монастырские дворы, пройдутся по двору этого монастыря, и они забудут почти все другие, какие они когда-либо видели… …Чудесный монастырский двор в Монреале наполняет душу таким чувством красоты, что вы охотно остались бы в нём хоть навсегда. Он обширен, образует правильный квадрат, полон тонкого и пленительного изящества; тот, кто его не видел, не способен и представить себе, как может быть гармонична колоннада. Изысканная соразмерность, невероятная стройность этих лёгких колонн, идущих попарно, одна возле другой, причём все они разные — то выложенные мозаикой, то совсем гладкие, то украшенные несравненной по тонкости работы скульптурой или простым узором, вырезанным в камне и обвивающимся вокруг них, как растение, — сначала поражают взгляд, потом чаруют, восхищают и порождают ту эстетическую радость, которую глаза передают душе при виде вещей абсолютного художественного вкуса.
Подобно прелестным четам колонн, капители тоже тончайшей работы и тоже отличны друг от друга. И, что редко бывает, восхищаешься одновременно великолепным эффектом целого и совершенством деталей»[8].

Собор Монреале в мировой культуре

С момента постройки собор Монреале занял уникальное положение среди кафедральных соборов Западной Европы, став «градообразующим» для своего города. Построенный буквально на пустом месте, среди охотничьих угодий, собор сразу стал центром большого архиепископства, и город Монреале возник вокруг своего собора. Жители Монреале называют свой собор «La Matrice» (буквально, «Мать»), подчёркивая тем самым исключительное значение здания для города. Образ Христа Пантократора жители Монреале уважительно, хоть и неточно, называют «Padre Eterno di Monreale»[4].

С архитектурной точки зрения, собор Монреале является наиболее совершенным и наименее искажённым последующими перестройками памятником арабо-норманнской архитектуры на юге Италии. Влияние собора ощутимо во внешнем облике построек последнего периода норманнской эпохи (собор Палермо, церкви Маджионе (Палермо) и Санти-Пьетро-э-Паоло-д'Агро). Мозаики собора представляют собой один из наилучших образцов византийского искусства XII века.

Благодаря пожалованиям Вильгельма II Доброго Монреале представлял собой богатый фьеф, желанный для прелатов из влиятельных семей Европы. В разное время кафедру Монреале занимали представители семей Медичи, Фарнезе, Орсини, Колонна, Борджиа, Арагонского королевского дома. Все они, хоть часто и не живя в своей епархии, способствовали украшению своего собора. Кроме того, архиепископы Монреале, желая прославить свою епархию, покровительствовали научным исследованиям своего собора. В числе таких меценатов и исследователей заметное место занимают:

Из многочисленных путешественников, посетивших собор и запечатлевших его в своих произведениях, русскому читателю наиболее известен Ги де Мопассан. В своей «Бродячей жизни» (1890) Мопассан восторженно описал как собор, так и клуатр монастыря. В 1845 году Монреале посетил император Николай I, на которого собор произвёл сильное впечатление[3]. Воспоминание о посещении собора в 1910 году оставил и Андрей Белый:

Пиры познания ждали нас в Монреальском соборе, чуде мозаики, служившем Рихарду Вагнеру мотивом Сальвата [замок Грааля в «Парсифале»]; здесь в дни Рождества удивлялись роскошеству богослужений; и удивлялись здесь сочетанию фиолетовых и ярко-красных сутан с горожанами в рваных плащах, с носатыми лицами, спрятанными под тень капюшона; из тумана заклинькали колокола колоколенок множества здесь торчавших капелл.[9]

Напишите отзыв о статье "Собор Монреале"

Примечания

  1. [whc.unesco.org/en/news/1312 Сайт ЮНЕСКО]
  2. 1 2 3 4 5 6 7 Норвич, Дж. Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии: 1130—1194. с. 311—315
  3. 1 2 3 4 5 6 7 «Искусство и история Палермо и Монреале» Флоренция, 2007. с. 101. ISBN 88-476-0207-6
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 Schiro, Giuseppe «The Cathedral of Monreale — City of the Golden Temple»
  5. 1 2 3 [bibliotekar.ru/Iskuss1/51.htm Всеобщая История искусства. Искусство Южной Италии. Монреаль, Палермо]
  6. О. С. Попова. Искусство Византии. Курс лекций, МГУ, История искусств
  7. 1 2 [www.krotov.info/history/08/demus/demus02.html Отто Демус. Мозаики византийских храмов]
  8. [mopassan.krossw.ru/html_mp/mopassan-brd04_sizilia-ls_1.html Ги де Мопассан «Бродячая жизнь», глава «Сицилия»]
  9. А. Белый. «[az.lib.ru/b/belyj_a/text_0030.shtml Между двух революций]». Москва, «Художественная литература», 1990. Стр. 369.

Литература и источники

  1. Норвич, Джон Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии: 1130—1194. — М., 2005. ISBN 5-9524-1752-3
  2. «Искусство и история Палермо и Монреале» Флоренция, 2007. ISBN 88-476-0207-6
  3. «Золотая книга Сицилия» Флоренция, 2004. ISBN 88-8029-758-9
  4. [www.cattedraledimonreale.it/index.htm Сайт собора Монреале]
  5. [www.newadvent.org/cathen/10508a.htm Монреале в Католической энциклопедии]
  6. Милюгина Е. Г. Монреале. Сицилия. — М.: Белый город, Редакция «Воскресный день», 2012. — 260 с.: 235 ил. — (Музеи мира). — ISBN 978–5–7793–4135–6
  7. Schiro, Giuseppe «The Cathedral of Monreale — City of the Golden Temple». Palermo, 2008. ISBN 88-8932-812-9 (ошибоч.)

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Собор Монреале
  • [ldn-knigi.lib.ru/R/Monr_fot.htm Несколько фото мозаик: Адам, Ева и Каин]
  • [www.thejoyofshards.co.uk/visits/sicily/monreale/ Галерея]

Отрывок, характеризующий Собор Монреале

В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.
Он не только не сделал ничего этого, но, напротив, употребил свою власть на то, чтобы из всех представлявшихся ему путей деятельности выбрать то, что было глупее и пагубнее всего. Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, идти на Петербург, идти на Нижний Новгород, идти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, – ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить или не оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге, – глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия. Пускай самые искусные стратегики придумают, представив себе, что цель Наполеона состояла в том, чтобы погубить свою армию, придумают другой ряд действий, который бы с такой же несомненностью и независимостью от всего того, что бы ни предприняли русские войска, погубил бы так совершенно всю французскую армию, как то, что сделал Наполеон.
Гениальный Наполеон сделал это. Но сказать, что Наполеон погубил свою армию потому, что он хотел этого, или потому, что он был очень глуп, было бы точно так же несправедливо, как сказать, что Наполеон довел свои войска до Москвы потому, что он хотел этого, и потому, что он был очень умен и гениален.
В том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление.
Совершенно ложно (только потому, что последствия не оправдали деятельности Наполеона) представляют нам историки силы Наполеона ослабевшими в Москве. Он, точно так же, как и прежде, как и после, в 13 м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии. Деятельность Наполеона за это время не менее изумительна, чем в Египте, в Италии, в Австрии и в Пруссии. Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где сорок веков смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только французами. Мы не можем верно судить о его гениальности в Австрии и Пруссии, так как сведения о его деятельности там должны черпать из французских и немецких источников; а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии. Но нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтоб иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права.
Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров, или полицмейстеров, и двадцать комиссаров, или частных приставов, поставленных во всех частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государства, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам, и скоро ваши слезы течь перестанут».
В отношении продовольствия войска, Наполеон предписал всем войскам поочередно ходить в Москву a la maraude [мародерствовать] для заготовления себе провианта, так, чтобы таким образом армия была обеспечена на будущее время.
В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.