Собор Парижской Богоматери

Католический собор
Собор Парижской Богоматери Notre Dame de Paris
Страна	Франция
Город	Париж
Конфессия	Католицизм
Епархия	Парижское архиепископство
Тип здания	собор
Архитектурный стиль	Готика
Строитель	Жан де Шель, Пьер де Монтрёй и др.
Строительство	1163—1345 годы
Реликвии и святыни	Терновый венец
Статус	Классифицирован (1862)
Состояние	Действующий собор
Сайт	[www.notredamedeparis.fr Официальный сайт]

Для термина «Собор Парижской Богоматери» см. также другие значения.

Для термина «Нотр-Дам» см. также другие значения.

Собо́р Пари́жской Богома́тери, также парижский собор Нотр-Да́м, Нотр-Да́м де Пари́ или Нотр-Да́м-де-Пари́ (фр. Notre-Dame de Paris) — католический храм в центре Парижа, один из символов французской столицы. Расположен в восточной части острова Сите, в четвёртом округе, на месте первой христианской церкви Парижа — базилики Святого Стефана, построенной, в свою очередь, на месте галло-римского храма Юпитера. Строился с 1163 по 1345 годы.

В архитектуре собора проявляется двойственность стилистических влияний: с одной стороны, присутствуют отголоски романского стиля Нормандии со свойственным ему мощным и плотным единством, а с другой, — использованы новаторские архитектурные достижения готического стиля, которые придают зданию легкость и создают впечатление простоты вертикальной конструкции.

Основные характеристики

Высота собора — 35 м, длина — 130 м, ширина — 48 м, высота колоколен — 69 м, вес колокола Эммануэль в южной башне — 13 тонн, его языка — 500 кг.

Мощный и величественный фасад разделён по вертикали на три части пилястрами, а по горизонтали — на три яруса галереями, при этом нижний ярус, в свою очередь, имеет три глубоких портала: портал Страшного суда (посередине), портал Богородицы (слева) и портал св. Анны (справа). Над ними идёт аркада (Галерея Королей) с двадцатью восемью статуями, представляющими царей древней Иудеи.

Как и в других готических храмах, здесь нет настенной живописи, и единственным источником цвета являются многочисленные витражи высоких стрельчатых окон.

История

Как считают современные археологи, на месте Нотр-Дам-де-Пари находились четыре различных храма: 1) раннехристианская церковь IV века; 2) меровингская базилика; 3) каролингский собор (перестроен после пожара в 857 г.) и 4) романский кафедральный собор. Последний был разрушен до основания, а его камни строители использовали в фундаменте нынешнего сооружения.

Начальный период строительства (1163—1250)

Строительство началось в 1163 году, при Людовике VII. Первый камень в фундамент собора заложил папа Александр III, бывший в Париже в период с 24 марта по 25 апреля 1163 года. Возможно, что строительные работы начались ещё до торжественного освящения строительства собора; сам проект был инициирован парижским епископом Морисом де Сюлли в начале его деятельности на этом посту.

Стены соборного хора были возведены к 1177 году. Главный алтарь собора был торжественно освящён 19 мая 1182 года легатом Папского престола Анри, кардиналом-епископом Альбано, что знаменовало окончание возведения восточной стороны трансепта. В 1185 году богослужение в соборе проводил Иерусалимский патриарх Гераклий (Эраклий, Ираклий; Patriarch Heraclius of Jerusalem). В 1186 году в соборе был захоронен герцог Бретани Жоффрей, а в 1190 — королева Изабелла де Эно.

Возведение собора продолжалось: в 1196 году, когда собор получил по завещанию умершего епископа Мориса де Сюлли 100 ливров для свинцовой крыши, неф здания был почти закончен. Строительство западного фасада, будущего центрального входа, с его отличительными двумя башнями, началось около 1200 года. В 1208 году были снесены ближайшие к нему дома, мешавшие строительству.

В 1240 году было окончено строительство южной колокольни, тогда-же было принято решение отказаться от идеи завершения башен шпилями. Северная башня была достроена в 1250 году.

См. также: Готическая архитектура во Франции

Второй период (1250—1351)

Для трансепта (перекладины креста на плане) было принято решение выстроить новые фасады: северный был возведён раньше южного, поднявшегося из фундамента в 1257 году, о чём свидетельствует надпись, выгравированная на нижних каменных блоках. К этому же периоду должна относиться и реализация шпиля на крытой свинцом крыше; шпиль будет уничтожен в революцию (1789) и восстановлен реставратором собора Эженом Виолле-ле-Дюком в 1840-е. Вплоть до начала XIV столетия в соборе продолжалось возведение боковых часовен.

Главными создателями Нотр-Дам считаются два архитектора — Жан де Шель, работавший с 1250 по 1265 год, и Пьер де Монтрей (создатель Святой капеллы; ум. 1267), руководивший работами в 1250—1267 годы.

В строительстве собора принимало участие много разных архитекторов, о чём свидетельствуют отличающиеся стилем и разные по высоте западная сторона и башни. Башни были закончены в 1245 году, в 1315 году была закончена внутренняя отделка, а весь собор — в 1345 году. В 1351 году было закончено ограждение, изолировавшее литургический хор, где заседали на откидных креслах каноники. После этих значительных работ, если не считать более мелких модификаций, собор оставался нетронутым вплоть до XVIII века.

XVIII век

Согласно королевскому обету (1638) посвящения Франции Богородице в благодарность за беременность Анны Австрийской после 23-х лет бездетного брака, парижский собор должен был получить новый главный алтарь и скульптурные украшения. Что было сделано лишь многие десятилетия спустя при сыне Людовика XIII: в 1708—1725 годы архитектор Робер де Кот полностью переработал соборный хор — пространство перед главным алтарём. Во время работ (май 1711) из фундамента под престолом были извлечены каменные глыбы — фрагменты колонны, возведённой корпорацией корабельщиков и лодочников Лютеции, — Столпа корабельщиков (Pilier des Nautes) — части строения IV века. Ныне каменные глыбы с богатым орнаментом, а также макет этого Столпа, посвящённого богу Юпитеру, экспонируются в музее Клюни.

В ходе Французской революции (с 1789), в конце XVIII века одним из первых декретов Робеспьера было объявлено, что если парижане не хотят, чтобы «твердыня мракобесия была снесена», то они должны уплатить Конвенту мзду «на нужды всех революций, какие ещё произойдут с нашей помощью в других странах». Собор был объявлен Храмом Разума. В июле 1793 года Конвент объявил, что «все эмблемы всех царств должны быть стёрты с лица земли», и Робеспьер лично распорядился обезглавить «каменных королей, украшающих церкви».

Реставрация XIX века

Собор был возвращён церкви и вновь освящён в 1802 году, при Наполеоне. Он находился в плачевном состоянии, ставился вопрос о его сносе. В 1831 году Виктор Гюго опубликовал роман «Собор Парижской Богоматери», написав в предисловии: «Одна из главных целей моих — вдохновить нацию любовью к нашей архитектуре».

Реставрация началась в 1841 году под руководством архитектора Виолле-ле-Дюка (1814—1879). Этот известный парижский реставратор также занимался реставрацией Амьенского собора, крепости Каркассон на юге Франции и готической церкви Сент-Шапель. Восстановление здания и скульптур, замена разбитых статуй и сооружение знаменитого шпиля длились 23 года. Виолле-ле-Дюку также принадлежит идея галереи химер на фасаде собора. Статуи химер установлены на верхней площадке у подножия башен. В эти же годы были снесены постройки, примыкавшие к собору, в результате чего перед его фасадом образовалась нынешняя площадь.

XX век

С 1965 по 1972 годы на площади перед собором проводились археологические раскопки, которыми руководил парижский инспектор археологических работ Мишель Флёри (Michel Fleury; 1923—2002).

850-летие собора (2013)

К юбилейным мероприятиям в честь 850-летия собора (длившимся почти год — с 12 декабря 2012 до 24 ноября 2013), для собора были отлиты девять новых колоколов (общие затраты на создание новых колоколов оценивались в 2 млн евро), также реконструирован орган. К юбилею был приурочен ряд религиозных и культурных инициатив, подготовкой которых занимались совместно парижская архиепархия и власти французской столицы, в январе почта Франции выпустила две памятные почтовые марки. Специально созданный «маршрут паломника» помогал ознакомиться с малоизвестными фактами о прилегающей к собору территории и тайнами двора.

В мае 2013 г. известный французский писатель и эссеист Доминик Веннер покончил с собой перед алтарем собора в защиту традиционных ценностей.

Церемониальные собрания в соборе

Собор с его великолепным внутренним убранством в течение многих веков служил местом проведения королевских бракосочетаний, императорских коронаций и национальных похорон. В 1302 году в нём впервые собрались Генеральные Штаты — первый парламент Франции.

Здесь отслужил благодарственный молебен Карл VII (1447), коронованный в Реймсе. А за шесть дней до Варфоломеевской ночи — 18 августа 1572 года состоялась свадьба Генриха, короля Наварры, и сестры французского короля Маргариты де Валуа.

Внешняя архитектура

Западный фасад

Три портала

Главный фасад собора имеет три стрельчатых портала входов, над которыми скульптурные панно с разными эпизодами из Евангелия.

Над центральным входом помещено изображение Страшного суда. По семь статуй поддерживают арки входа (1210 г.). В центре Христос-Судия. На нижней перемычке изображены мертвецы, вставшие из могил. Их разбудили два ангела с трубами. Среди мертвецов — один король, один папа, воины и женщины (символизирует присутствие на Страшном суде всего человечества). На верхнем тимпане — Христос и два ангела с двух сторон. Двери украшены коваными рельефами.

Портал Богоматери (Непорочной Девы)	Портал Страшного суда	Портал Святой Анны

Галерея королей

Каменные фигуры, выстроившиеся в ряд выше порталов и ниже яруса с окнами-розами, изображают царей из Ветхого Завета. Во время Революции они были скинуты и обезглавлены. Те, что находятся сейчас, выполнены в XIX веке.

В 1977 году при проведении работ под одним из домов часть статуй была обнаружена. Оказалось, что во время Революции один хозяин дома их выкупил, якобы для фундамента, а на самом деле захоронил их со всеми почестями и возвёл на этом месте свой дом.

Западная роза

Роза главного входа была выполнена около 1220 года, под конец царствования Филиппа Августа, и занимает центральное место на западном фасаде. Это круг, фигура беспредельности и бесконечности, заключённая в квадрат — символ сотворённого и материального. Западная роза — одна из трёх соборных роз XIII века и самая старинная из них: её витражи были оформлены около 1230 года и представляют ассоциацию «Психомахии» (сражения пороков с добродетелями; Psychomachie), Зодиака и сезонных сельских работ. Как снаружи, так и изнутри в центр венчика окна-цветка помещена Богоматерь с Младенцем.

• Paris, Notre Dame -- 2014 -- 1446.jpg

  Роза западного фасада

• Notre-Dame de Paris - Notre Dame.JPG

  снаружи

• Paryż notre-dame rozeta 3.JPG

  и изнутри.

Башни и колокола

Башни главного фасада не совсем одинаковы, северная башня массивнее южной (ближней к Сене); до начала XV столетия колокола находились только в северной башне.

Большой колокол (звучащий в тоне фа-диез) звонит очень редко. Остальные колокола звонят в 8 и в 19 часов. Каждый из них имеет своё имя:

• «Angelique Françoise», весом 1765 кг (до-диез);
• «Antoinette Charlotte», весом 1158 кг (ре-диез);
• «Hyacinthe Jeanne», весом 813 кг (фа);
• «Denise David», весом 670 кг (фа-диез).

• Notre Dame, Paris by David Roberts, RA.jpg

  Главный фасад на рис. шотландца Д. Робертса (1828)

• Cathédrale Notre-Dame - Tours clochers de la façade ouest, couronnement côté est - Paris 04 - Médiathèque de l'architecture et du patrimoine - APMH00014057.jpg

  Башни, вид с крыши собора (фотоснимок, 1892)

• Paris Notre-Dame cathedral west facade towers 20080712.jpg

  Туристы, обходящие северную (слева) и южную башни (2008)

• Cathedrale Notre-Dame de Paris nef nouvelles cloches.jpg

  Новые колокола (февр. 2013) до их водружения в башнях

Крыша, гаргульи и шпиль

Крыша собора выполнена из свинцовых плиток 5 мм толщиной, уложенных внахлестку, и вес всей крыши составляет 210 тонн. При её реставрации в XIX веке архитектор Виолле-ле-Дюк брал за образец средневековую крышу Шартрского собора, до пожара 1836 года выложенную из длинных узких пластин.

Верхняя часть собора украшена изображениями гаргулий (торчащие концы балок, украшенные мордами фантастических существ) и химер (статуи фантастических существ). В Средние века химер на соборе не было. Поставить их, взяв за образец средневековых гаргулий, придумал реставратор Виолле-ле-Дюк. Выполнили их пятнадцать скульпторов, которых возглавлял Жоффруа-Дешо́м (Adolphe-Victor Geoffroy-Dechaume; 1816—1892).

Дубовый, покрытый свинцом шпиль собора (также добавленный реставратором вместо разобранного в 1786 году) имеет высоту 96 метров. Основание шпиля окружено четырьмя группами бронзовых статуй апостолов (работа Жоффруа-Дешома). Перед каждой группой — крылатая фигура-тетраморф, символ евангелиста: лев — символ Марка, телец — Луки, орёл — Иоанна и ангел — Матфея. Все статуи смотрят на Париж, кроме св. Фомы, покровителя архитекторов, который обращён лицом к шпилю.

• Chimera of Notre-Dame de Paris, April 2011 004.jpg

  Апостолы северо-западной группы скульптур и химеры северной башни

• Notre-Dame-de-Paris, figures d'apôtres à la base de la flèche.jpg

  Юго-запад: три апостола и крылатый телец

• Notre Dame p9.JPG

  Юго-восток: три апостола и орёл

• Notre-Dame de Paris 086.jpg

  Апостолу Фоме дано лицо реставратора собора

Внутреннее оформление

Внутри собора трансепты (поперечные нефы), пересекаясь с главным продольным, в плане образуют крест, но в Нотр-Даме трансепты несколько шире, чем сам неф. По центру длинного нефа — последовательная серия скульптурных сцен из Евангелия.

В часовнях, расположенных в правой части собора, — картины и скульптуры разных художников, которые, согласно многовековой традиции, преподносятся в дар собору ежегодно в первый день мая.

Паникадило собора (люстра) выполнено из посеребренной бронзы по рисунку Виолле-ле-Дюка взамен переплавленного в 1792 году. (В 2007 году взят на реставрацию.)

Витражи

В соборе 110 застеклённых витражами окон, через которые льётся дневной свет. Первые витражи Нотр-Дама подверглись коренным изменениям после 1300 года, затем случился «вандализм каноников XVIII века», описанный искусствоведом Луи Рео́ (Louis Réau; 1881—1961) и бывший повторением вандальных изменений XIV века. Уникальными, сохранившимися средневековыми витражами в соборе являются только стёкла трёх больших роз — творений XIII века, превышающих по размерам подобные шедевры французской готики (диаметром 9,60 м на западном, центральном входе и около 13 м на северном и южном выходах трансепта). Западная роза знаменует боговоплощение, две розы трансепта, северная и южная, называемые «розами Людовика Святого», изображают ход Священной истории от Ветхого к Новому Завету. Северная посвящена длительному ожиданию Мессии, южная — излиянию Света. Предполагают, что король пожертвовал сумму на их изготовление, и, согласно легенде, даже отложил начало своего крестового похода (1249), чтобы увидеть результат работ.

Средневековое стекло — массивное и неравномерное, содержит пузырьки воздуха и случайные вкрапления. Витражисты собора умело использовали такие «дефекты» для усиления сверкания, теней, отблесков, мерцания, варьирования оттенков и вспышек света. Имена первых витражистов не сохранились. В XVIII веке соборными мастерами-стекольщиками были Клод Луи Дюла́к (Claude Louis Dulac) и Пьер Ле-Вьей (Pierre Le Vieil; 1708—1772), автор книг о мозаичном и витражном искусстве (Париж, 1768 и 1774). Значительная часть витражей выполнена в середине XIX века.

• Organ of Notre-Dame de Paris.jpg

  Розу западного фасада частично закрывает орган

• The north transept rose at Notre-Dame de Paris.jpg

  Северная роза

• Notre-Dame-de-Paris - rosace sud.jpg

  Южная роза

• Paris Notre-Dame Apse Windows 01.JPG

  Витражи апсиды, в центре
  прославление уже коронованной Богоматери

Роза главного входа

Западная роза, старейшая из трёх, выполнена около 1220 года и реставрирована в XVI, XVIII и XIX веках. Нижнюю часть розы скрывает корпус большого орга́на. В центре западной розы — Непорочная Дева с Младенцем в левой руке и жезлом в правой, восседающая на синем фоне с шестью красными звёздочками; младенец Иисус в левой ладони хранит державу и двуперстием правой руки указывает вверх. Центральный медальон с Мадонной окружён венчиком из 12-и одинаковых лепестков с изображением красной геральдической лилии. Вокруг центра — два концентрических круга витражей-лепестков. Внутрений круг витражей изображает 12 больших, обрамлённых красной линией лепестков и медальоны-четырехлистники (quatre-feuilles) с сидящими библейскими пророками, вещавшими приход Христа. Второй концентрический круг удваивает число витражей: на 24 малых кругах или сферах — 12 пороков (вверху) и 12 знаков Зодиака (внизу), а на внешних 24 четырехлистниках — 12 добродетелей вверху и 12 сезонных (по месяцам) сельских работ внизу, как раз напротив знаков Зодиака внутреннего круга. Примеры сельских работ: соколиная охота в мае, обмолот пшеницы в августе, посев озимых в ноябре.

В верхней половине розы представлена тема добродетелей и пороков из сочинения «Психомахия» древнеримского поэта Пруденция — уроженца Испании, на 57-м году жизни удалившегося от мира, чтобы посвятить остаток лет прославлению христианства в стихах. Во внешнем круге добродетели представлены 12-ю восседающими женщинами в коронах. Каждая одной рукой держит круглый, красный щит со своей эмблемой (например агнец для кротости), а другой — длинную пику, указующую на нижерасположенный порок. Группа добродетелей статична, а персонажи пороков в возбужденном состоянии.

Во время реставрации Виолле-ле-Дюка над этой розой трудился художник-витражист Альфред Жерант (Alfred Gérente), заменивший и восстановивший многие панно, включая отсутствовавший центральный венчик. С XIII века уцелели 10 витражных панно. Французские искусствоведы относят эту розу, также как и северную розу Ланского собора, к шедеврам того периода.

Розы трансепта

Северная

Северная роза — на тему Ветхого Завета — была застеклена примерно к 1255 году и возможно, как и другая роза трансепта, сработана мастерами, трудившимися до 1248 года над витражами королевской Сент-Шапели. Эта роза диаметром 12,9 метра заключёна в квадрат поверх ажурного фриза, что вместе даёт огромный витраж высотой 18,5 метров. Готический стиль в самом расцвете, стены уже не несущие, отсюда возможность покрывать витражами обширные пространства. И архитектор Жан де Шелль приложил все свои знания и умения, чтобы добиться небывалых ещё в строительстве размеров окон-розеток.

В центре розы — Богоматерь с Младенцем в круге (сфере) венчика, окружённого восемью лепестками. Цифра 8 — символ воскресения Христа и человека и вечной жизни — удваивается в следующем круге 16 витражей-лепестков (16 пророков) и ещё раз удваивается во внешнем круге 32-х лепестков (цари Израиля и Иудеи и судьи). Регалии царей — корона и «рука правосудия» (Main de justice), жезл французских королей с XIII века. Среди царей — патриарх Авраам, Моисей с лучистыми рогами света и Скрижалями Завета, царь Давид с арфой. По периметру розы — 32 медальона-трилистника с изображениями по пояс (до талии) ветхозаветных царей и первосвященников. Нижние углы витражного квадрата оформлены шестилепестковым медальоном и трилистниками: справа Антихрист обезглавливает Еноха и Илию, слева — смерть Антихриста. Всего 80 медальонов с персонажами.

Историк искусства Эмиль Маль (Émile Mâle; 1862—1954) назвал северную розу, отличающуюся общей фиолетовой тональностью, «прекрасным траурным цветком». Он символ долгого ожидания Спасителя. Витражи этой розы подвергались реставрации менее других, их лучшая сохранность объясняется тем, что северная сторона менее подвержена температурным изменениям. Нижний фриз 18 царей Иудеи — витражи реставрации XIX века, вместо уничтоженных в XVIII столетии оригиналов. Их цветовая гамма сильно отличается от тональности розы.

Южная

Южная роза — на тему Нового Завета — датируется примерно 1260 годом и имеет диаметр 12,9 метра, она включает 85 витражных панно, разделённых на четыре концентрических круга; 12 медальонов считаются подлинными, восемь — современными. Символизирует конец длительного ожидания, излияние Обещанного Света. Под розой оконный «частокол» (claire-voie).

Стену начали возводить при архитекторе Жане де Шелль, после смерти которого за работу в Сент-Шапель и соборе взялся Пьер де Монтрёй. Продолженные им строительные работы в соборе были завершены примерно годом смерти короля Людовика IX в Тунисе (1270). В XVI веке понадобился ремонт обветшавшего материала (1543), даже планировалась полная реконструкция, но без последствий. В 1725—1727 годы архитектор Жермен Бофран (1667—1754) занимался обновлением кладки на средства кардинала де Ноай (Louis-Antoine de Noailles; 1651—1729). Сумма в 80 тысяч ливров была исключительным даром собору, мода на готический стиль прошла, поэтому пустой венец розы застеклили витражом с кардинальским гербом. Позже, в 1760—1764 годы, когда розу ремонтировал Гийом Брис (Guillaume Brice), техника средневековых витражей была уже утрачена и, не будучи художником, мастер подбирал нужные части из своей коллекции старых витражей. Витраж пополнился семью сценами из жизни св. Матфея, уцелевшими от витража 1180-х годов. Теряя изначальный смысл, роза продолжала существовать на южной стене, сильно подверженной климатическим, особенно температурным изменениям.

В XIX веке во время реставрации в силу необходимости была укреплена обветшавшая каменная часть розы, что сделало её отличимой от более ажурной и лёгкой северной розы. Художник-витражист Альфред Жерант (Alfred Gérente) реставрировал стёкла в 1861 году, о чём свидетельствует надпись под Христом в центральном венчике розы. В самом центре герб кардинала де Ноай уступил место восседающему Христу из апокалиптических видений — с мечом в устах, преградой между истиной и ошибкой. Центральный медальон окружён четырьмя лепестками. Под ногами Христа книга за семью печатями (Livre aux sept sceaux) и на ней агнец, способный открыть запечатанную книгу и смотрящий на Христа. В трёх других лепестках вокруг центра — фигуры тетраморфа: слева лев, сверху ангел с орлом и справа телец. Первый концентрический круг — 12 лепестков; второй — 24; третий — 12 четырехлистников и 12 малых трилистников; четвёртый — 24 больших трилистника. Миниатюры первых двух кругов изображают апостолов, святых мучеников и Соломонов суд (Jugement de Salomon). Среди персонажей Дионисий Парижский, Пофин Лионский, Лаврентий Римский со своей решёткой, благоразумные девы и св. Павел. В третьем круге из четырехлистников и трилистников — медальоны с мучениками, мудрыми девами и восемь сцен из истории о св. Матфее, одной из легенд сборника «Золотая легенда», сочинения Иакова Ворагинского (ок. 1266). По периферии в 24 миниатюрах трилистника — 20 ангелов, несущих свечу, корону или кадило, один мученик, бегство в Египет и исцеление парализованного. В нижних углах витражного квадрата — слева изображение сошествия в ад стоит между первородным грехом и Моисеем с братом Аароном, а справа Воскресение Христа — между Петром с Павлом и Иоанном с Марией Магдалиной.

Нижний фриз под розой лишился своих витражей в XVIII веке. В XIX столетии при реставрации стёкла предполагались сначала прозрачными, но Проспер Мериме настоял на том, чтобы они были выполнены похожими на средневековые. Альфред Жерант изготовил новые, взяв за образец витражи южного выхода трансепта Шартрского собора. На фризе 16 пророков Ветхого Завета, в центре четверо из них несут на плечах четырёх евангелистов, что ассоциирует вместе Исаию с Матфеем, Иеремию с Лукой, Иезекииля с Иоанном, а Даниила с Марком.

Орган

Первый большой орган был установлен в соборе в 1402 году. Для этих целей использовали старый орган, помещенный в новый готический корпус.

В течение своей жизни орган неоднократно достраивался и реконструировался. Наиболее важными являются реставрации, реконструкции и расширения Тьерри в 1733 году, Франсуа-Анри Клико в 1788 году, Аристида Кавайе-Коля в 1868, и Бойсо в 1960 году, а также сотрудничество с «Синаптель» в 1992 году, позволившее полностью компьютеризировать орган. Уже со времени реставрации Тьерри инструмент состоял из 46 регистров, расположенных на пяти мануалах. При его строительстве использовалась большая часть труб оригинального инструмента, 12 из которых сохранились до настоящего момента. Орган приобрел и свой нынешний корпус с фасадом в стиле Людовика XVI.

В 1864-67 годах ведущий французский органостроитель XIX века Аристид Кавайе-Коль выполнил полную перестройку органа. Барочный инструмент приобрел типичное для Кавайе-Коля романтическое звучание. Число регистров увеличили до 86, механическая трактура была снабжена рычагами Баркера.

Среди ряда прочих композиторов на этом органе играли Сезар Франк и Камиль Сен-Санс. Должность титулярного органиста собора Парижской Богоматери наряду с должностью органиста собора Сен-Сюльпис считается одной из престижнейших во Франции. С 1900 по 1937 год этот пост занимал Луи Вьерн, при участии которого инструмент был расширен в 1902 и 1932 гг., а его трактура заменена на электро-пневматическую.

В 1959 году консоль Кавайе-Коля была заменена на консоль традиционную для американских органов, а трактура стала полностью электрической, для чего использовалось более 700 км медного кабеля. Однако сложность и архаичность подобной конструкции, а также частые отказы привели к тому, что в процессе очередной реконструкции органа в 1992 году управление инструментом было компьютеризировано, а медный кабель заменен оптическим.

В настоящее время орган имеет 110 регистров и около 7400 труб, примерно 900 из которых из инструмента времен Тьерри и Клико. Это самый большой по числу регистров орган Франции (по количеству труб его превосходит орган церкви Сент-Эсташ). . В 1985 году были назначены сразу четыре титулярных органиста, каждый из которых по традиции XVIII века проводил службы по три месяца в году. С 1990 года титулярными органистами собора Нотр-Дам-де-Пари являются трое музыкантов: Оливье Латри, Филипп Лефевр, Жан-Пьер Лёгю.

Реликвии

В соборе хранится одна из великих христианских реликвий — Терновый венец Иисуса Христа. До 1063 года венец находился на горе Сион в Иерусалиме, откуда его перевезли во дворец византийских императоров в Константинополе. Балдуин II де Куртенэ, последний император Латинской империи, был вынужден заложить реликвию в Венеции, но из-за нехватки средств её не на что было выкупить. В 1238 году король Франции Людовик IX приобрёл венец у византийского императора. 18 августа 1239 года король внёс его в Нотр-Дам-де-Пари. В 1243—1248 при королевском дворце на острове Сите была построена Сент-Шапель (Святая часовня) для хранения Тернового венца, который находился здесь до Французской революции. Позднее венец был передан в сокровищницу Нотр-Дам-де-Пари.

Сферическая панорама с видом на cобор

Туризм

• Ежегодно собор посещают 14 миллионов человек, он является одним из самых известных памятников в Европе.
• В 2009 г. фанаты Майкла Джексона, собравшиеся на паперти собора, думали, что колокольный звон раздаётся по случаю смерти их кумира. В действительности же колокольный звон сопровождал крестный ход к собору Сен-Северен.

В произведениях культуры и искусства

К редким сохранившимся изображениям собора в Средние века относится работа живописца Жана Фуке в иллюминированном манускрипте «Часослов Этьена Шевалье» (ок. 1452—1460), выполненном для Этьена Шевалье, бывшего главным казначеем (1452—1461) при Карле VII.

В художественной литературе

Собор является главным «действующим лицом» следующих произведений:

• Виктор Гюго. «Собор Парижской Богоматери (роман)» (1831).
• Осип Мандельштам. «Notre Dame» (1912).
• Елена Чудинова. «Мечеть Парижской Богоматери (роман)» (2004).

В кинематографе

• Документальный фильм ТВ Франции «Собор Парижской Богоматери. Свидетель истории» (2014 г.).
• Собор показан в документальном сериале «Жизнь после людей через 2000 лет».
• В мюзикле «Нотр-Дам де Пари» (1998 г.), Первоначальная версия Франция-Канада, имеет множество версий в разных странах.
• В мюзикле «Собор Парижской Богоматери», русская версия (2002 г.).
• В фильме «Собор Парижской Богоматери», по роману Виктора Гюго, (1956 г.).
• В фильме «Горбун из Нотр-Дама», (1982 г.).
• В фильме «Горбун из Нотр-Дама», (1997 г.).
• В фильме «Армагеддон» Нотр-Дам уничтожается вместе с центром Парижа из-за падения метеорита.
• В фильме «Ван Хельсинг» Ван Хельсинг убивает здесь мистера Хайда.
• В фильме «Я, Франкенштейн» (2014) в соборе находится штаб-квартира Ордена Горгулий.
• Показывается сверху в фильме «Мушкетёры» в 3D, (2011).
• В фильме «Амели» у входа в собор погибает мать главной героини от падения на неё с крыши женщины-самоубийцы.
• В мультфильме «Тачки 2» собор показан в слегка изменённом виде.
• В мультфильме «Горбун из Нотр-Дама» собор показан изнутри.
• Упоминается в песне «Вера и свастика» из альбома 2011 года «Animal ДжаZ» группы Animal ДжаZ.
• Упоминается в крылатой фразе из фильма «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» (1965).

В играх

• В игре «Assassin's Creed: Unity» по ходу прохождения игры вы можете увидеть насколько огромен этот собор, так как авторы «Assassin’s Creed: Unity» воссоздали его в натуральную величину (1:1).

См. также

• Архиепархия Парижа | Список епископов и архиепископов Парижа | Нотр-Дам школа
• Нулевой километр (Франция)
• Амьенский собор | Лионский собор | Реймсский собор | Руанский собор | Страсбургский собор

Литература

• [books.google.fr/books?id=NIn3MgEACAAJ Notre-Dame de Paris — La grâce d’une cathédrale] / Вен-Труа, Андре. — Страсбург: Nuée bleue, 2012. — 501 с. — ([www.lagracedunecathedrale.com/ La Grâce d'une Cathédrale]). — ISBN 978-2-8099-0798-8.

Ссылки

• [www.notredamedeparis.fr/ Сайт собора]
• [youtube.com/watch?v=gkVQRvDIYw8 Нотр-Дам-де-Пари в Киножурнале «Хочу всё знать»] на YouTube

Отрывок, характеризующий Собор Парижской Богоматери

– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».