Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Собор
Санта-Мария Глориоза деи Фрари
Santa Maria Gloriosa dei Frari
Страна Италия
Город Венеция
Конфессия католицизм
Епархия Венецианский патриархат 
Орденская принадлежность францисканский орден
Первое упоминание первая половина XIII века
Строительство 1330—1443 годы
Статус действующий храм
Сайт [www.basilicadeifrari.it/ Официальный сайт]
Координаты: 45°26′11″ с. ш. 12°19′34″ в. д. / 45.4365778° с. ш. 12.3261722° в. д. / 45.4365778; 12.3261722 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=45.4365778&mlon=12.3261722&zoom=13 (O)] (Я)

Собор Санта-Мария Глориоза деи Фрари (Святой Марии Словущей или Успения Девы Марии[1]) (итал. Basilica di Santa Maria Gloriosa dei Frari) — один из самых известных и знаменитых соборов в Венеции. Находится в районе Сан-Поло на одноимённой площади. Короткое и общеупотребимое название церкви — Фрари.

Базилика расположена в районе Сан-Поло на кампо деи Фрари. Остановка вапоретто «San Toma».





Содержание

История базилики

В начале XII века в Умбрии родилось религиозное движение, которое повлияло не только на историю Италии, но и на культуру многих народов вплоть до нашего времени. Основатель учения, Франциск Ассизский, проповедовал жизнь в простоте и бедности. В 1222 году в Венеции появились последователи его учения, где им через некоторое время дожем Джакопо Тьеполо в 1231 году был предоставлен пустой участок земли, который в дальнейшем был увеличен осушением пруда Бадоэр и дополнительной землей — даром дожа Раньеро Дзено [2] . Архитектором постройки был выбран Николо Пизано и францисканцы на милостыню построили церковь и мужской монастырь, посвященные Святой Деве Марии Славнейшей (Glorioso) [3] . По названию францисканцев — меньшие братья, минориты, церковь получила полное название Санта Мария Глориоза деи Фрари (frari — искаженное frati, братья) или просто Фрари (Frati minori).

Вскоре стало понятно, что церковь мала для прихожан и 28 апреля 1250 года папский легат Оттавиано Убалдини заложил камень в фундамент нового знания церкви, однако и её все равно не хватало на прихожан, привлекаемых благочестием ордена. С возрастанием роли францисканцев потребовалось новое здание для церкви, и, начатая в 1330 году неизвестным зодчим, к 1443 году была построена нынешняя готическая церковь. 27 мая 1492 года церковь была освящена и посвящена Вознесению Богоматери, о чём говорит эпиграф в правом трансепте. Главный алтарь был освящен в 1469 году. 12 мая 1810 года администрацией Наполеона были запрещены религиозные ордена и церковь стала приходской. В 1902—1912 году была проведена реставрация церкви, а в 1926 году, в котором отмечалось 700-летие смерти Св. Франциска, папа Пий XI присвоил церкви статус «Basilica minore». [2] .

Кампанила базилики высотой 70 м, самая высокая в Венеции после кампанилы Св. Марка, построена к 1396 году архитекторами Якопо и Пьетро Паоло Делле Масенье [2] .

Справа от собора бывший монастырь «Ка' Гранде деи Фрари» или «Magna Domus Venetiarum», получивший своё название из-за больших размеров, в нём было более 300 комнат. Монастырь существовал более 6 веков и дал двух римских пап: Сикста IV и Сикста V [4] . В 1810 году Ка' Гранде деи Фрари вначале превратили в казарму, а в 1815 году в государственный архив. Сегодня это один из крупнейших исторических архивов в мире, в котором находится более 700 миллионов документов по истории Венеции [2] [5] .

Галереи

Рядом с «Ка' Гранде деи Фрари» квадратная галерея «Обитель Святой Троицы», построенная по проекту Андреа Палладио после его смерти. Верхнюю часть галереи занимают скульптуры Святой Троицы и Святых Петра и Павла. В центре галереи колодец работы Джованни Троньона, скульптуры колодца ваял Франческо Пензо, известный как Кабианка. Во время засухи 1718 года колодец был одним из немногих, которые не иссякли, и был открыт для всех желающих. Ещё один внутренний дворик монастыря носит название Святого Антония, и представляет собой уменьшенный вариант модели Сансовино. До 1809 года рядом с галереями находилась церковь Сан-Николетто-Делла-Латтуда, снесенная по приказу Наполеона. Главный шедевр этой церкви, алтарная картина Тициана «Мадонна с Младенцем и шестью святыми» сейчас находится в Ватикане. [2] .

Особенности архитектуры

Фактический архитектор церкви неизвестен, возможно это кто-то из монахов соседнего францисканского монастыря. В 1400 году, на последней стадии работы, курировал строительство Сципион Бон [5] .

Длина базилики составляет 102 метра, ширина 32 метра. Длина трансепта 48 метров, высота трансепта и нефа 28 метров [2] . Собор построен в форме латинского креста и разделён на три нефа колоннадой из двенадцати массивных колонн. Собор перекрыт готическим сводом с пересекающимися нервюрами.

Парадным входом базилика Фрари выходит на одноименную кампо (площадь) и на канал Рио деи Фрари. Канал пересекает мост, построенный братством францисканцев в 1428 году. Справа от собора — Государственный архив (бывшее здание мужского монастыря братства). Слева базилики находятся несколько скуол (скуола Господних Страстей, Флорентийская скуола, Миланская скуола и др.)

Внешний вид

Церковь была построена из кирпича, в итальянском готическом стиле. Позднеготический фасад церкви, украшенный капителями, пилястрами и пинаклями в венециано-византийском стиле, разделён на три части. Фронтон украшен кирпичным фризом, присутствующим и на боковых фасадах. Строгий центральный портал (XV — XVI века) украшен статуями из истрийского белого камня: Воскресение Христово работы Алессандро Витториа (1581), Дева Мария и святой Франциск работы Бартоломео Бона (XV век). В люнете маленькая фреска Гаэтано Зомпини Вознесение Богоматери [3] . Задняя часть здания состоит из девяти апсид.

Слева базилики имеются четыре боковых входа. «Средняя Дверь» украшена «Мадонной с Младенцем и двумя ангелами», а также скульптурами Святых Франциска и Антония (XIII век) [3] . «Дверь в часовню Святого Петра» украшена скульптурами апостола и Христа, возможно работы Якопо Челега [6] (XV век). «Дверь Святого Амвросия», ведущая в левый трансепт, декорирована сверху статуей Святого Франциска. «Дверь Святого Марка», ведущая в угловую капеллу Корнер (Святого Марка) украшена готической аркой со скульптурой Бога Отца работы Делле Масенье [5] . Люнет над дверью декорирован барельефом с изображением Богоматери с Младенцем на троне работы Джованни да Фиестоле, Пьетро Ламберти и Пьетро ди Никколо (1420) [7] .

Истрийский камень использован для декорирования дверей капелл апостолов Петра и Марка и Святого Амвросия, расположенных с левой стороны базилики. Три круглых окна фасада, также обрамленных истрийским камнем, выходят в три внутренних нефа. Левое окно украшает скульптура Венецианского льва и Флорентийской лилии, правое окна — бюст Святого Антония.

Кампанила

Кирпичная кампанила базилики Фрари высотой 70 метров, вторая в Венеции после кампанилы собора Святого Марка, начата Якопо Челега, и достроена Пьетро Паоло Челега в 1396 году [5] . В 1490 году кампанила была повреждена молнией. После падения кампанилы Святого Марка, конструкция кампанилы деи Фрари была усилена. На полпути наверх кампанилы находится скульптура Святого Франциска и Мадонны.

Наверху кампанилы смотровая площадка с которой открывается вид на Венецию.

План базилики

  • 1. Внутренний фасад
  • 2. Часовня Распятия
  • 3. Надгробие Кановы
  • 4. Памятник дожу Джованни Пезаро
  • 5. «Мадонна Пезаро» Тициана
  • 6. Часовня Св. Петра
  • 7. Часовня Св. Марка (капелла семейства Корнер)
  • 8. Капелла миланцев
  • 9. Капелла архангела Михаила (капелла семейства Тревизан)
  • 10. Капелла Святых францисканского ордена
  • 11. Хоры
  • 12. Главная капелла
  • 13. Надгробие дожа Николо Трона
  • 14. Распятие XIII века
  • 15. Главный алтарь. «Вознесение Девы Марии» Тициана
  • 16. Надгробие дожа Франческо Фоскари
  • 17. Капелла Св. Иоанна Крестителя (Флорентийская капелла)
  • 18. Капелла Святых Даров
  • 19. Капелла семейства Бернардо
  • 20. «Мертвый Христос»
  • 21. Триптих «Мадонна на троне со святыми» Джованни Беллини
  • 22. Ризница
  • 23. Алтарь Реликвий
  • 24. Проход в зал францисканцев
  • 25. Крайняя стена правого трансепта
  • 26. Стена правого трансепта
  • 27. Алтарь Св. Екатерины Александрийской
  • 28. Алтарь Св. Иосифа Копертинского
  • 29. Алтарь Представления
  • 30. Памятник Тициану
  • 31. Алтарь Св. Антония

Интерьер

Внутренний фасад

Справа от схода памятник XVI века сенатору Пьетро Бернардо (умер в 1538 году) работы Алессандро Леопарди [5] или Туллио Ломбардо [8] (1524), слева прокуратору Собора Святого Марка Альвизе Паскуалиньо (умер в 1528 году) работы Джаммария Моска или Лоренцо Бреньо [9] (XVI век) с эпитафией:

Здесь покоится Альвизе Паскуалиньо, прокуратор собора Святого Марка, оставивший после себя добрые дела и благодарность родины. [3]

Над входом грандиозный памятник Джираломо Гардзони, погибшему в 1688 году при осаде Негропонте. Памятник Пьетро Бернардо (умер в 1588 году) [3] интересен скульптурой головы Горгоны, а также коленопреклонёнными перед Спасителем Джироламо и Лоренцо — сыновьями Пьетро Бернардо.

На богатом убранством внутреннем фасаде, над входом, находятся восемь картин венецианского художника Фламанио Флориани, изображающими чудеса Святого Антония Падуанского[3]. Девятая картина над памятником Паскуалиго, работы Пьетро Муттони, также известному как Делла Веккья, «Святой Антоний Падуанский и его базилика» [1] .

Левый неф

Часовня Распятия

Алтарь был заказан отцом Агостино Маффей и выполнен Флемингом Джусто ле Куртом в 1663 году по конструкции Бальтассаре Лонгена [5] .

В центре алтаря распятый Христос. Над ним латинская надпись «IESUS NAZARENUS REX IUDAEORUM» (Иисус Назаретянин — царь иудейский).

Слева от алтаря картина художника XVIII века Анджело Вентурини «Святой Иоанн Евангелист благословляющий учеников» [6] . Над картиной расположен памятник покровителю братства Симонетто Дандоло († 1360) [10] .

Ниже алтаря две таблички с памятной надписью в память погибших при осаде Венеции в 1849 и в честь мучеников Белфиоре (эпизод Рисорджименто, когда в ущелье Белфиоре близ Мантуи, были повешены 11 итальянских патриотов [11] ).

На фронтоне алтаря два ангела держат плат Святой Вероники с нерукотворным изображением Спасителя. Справа и слева от Распятия, преклонившие колени ангелы.

С 1436 года часовня использовалась скуолой флорентийцев и перед ней была выставлена деревянная статуя Святого Иоанна работы Донателло, которая сейчас находится во Флорентийской капелле. [12] .

Перед алтарем находится крещальная купель работы Джироламо Кампанья (1592) [5] .

Надгробие Кановы

Первоначально это надгробие было спроектировано самим Кановой в 1794 году для памятника Тициану, о чём говорит лев Святого Марка, скорбящий по величайшему сыну Венеции, однако строительство не было даже начато из-за отсутствия средств. В результате Канова использовал идею этого памятника для надгробия Марии Кристины Августы († 1805) в церкви Августинцев в Вене [13] .

После смерти Кановы в 1822 году Академия решила поместить сердце Кановы в порфировую урну, и по распоряжению президента венецианской Академии Леопольдо Чикогнара была проведена подписка для сбора денежных средств на памятник Канове. В 1827 группой учеников Антонио Кановы (Д. Фабрис, Б. Феррари, Р. Ринальди, Л. Зандоменеги, Я. де Мартини и А. Боза), этот памятник был построен согласно проекту самого Кановы [5] [14] . В урне, которую держит сильно задрапированная фигура (работа Бартоломео Феррари) находится сердце Кановы, остальное тело погребено в мавзолее около его дома в Поссаньо [15] . Ринальдо Ринальди изваял крылатого льва и гения Кановы с факелом, Луиджи Зандоменеги — женщин с гирляндами цветов, Якопо де Мартини — двух маленьких гениев справа, Джузеппе Фабрис — поднимающегося по лестнице гения, и Антонию Боса — ангелов, держащих бюст Кановы [16] .

Бюст Кановы обрамлен змеёй — символом вечности [17] . Фигура рядом с крылатым львом — гений Кановы. Он держит перевернутый факел — символ смерти [18] .

Памятник дожу Джованни Пезаро

Массивный надгробный памятник дожу Джованни Пезаро († 1659) выполнен из разноцветных мраморов в классическом барочном стиле Бальдассаре Лонгеной (1660—1669). Огромные статуи из мрамора работы дрезденского мастера Мельхиора Бертела, монстры под престолом и скелеты — Бернардо Фальконе де Лугано[19].

Четыре статуи мавров держат на своих плечах антаблемент с трофеями, между ними расположены два панно со скелетами, держащими золоченные надписи.

Сюда пришёл Джованни Пезаро.
Лучший среди дожей … [20]

HOC VERO VEL NOLENS FATERE LIVOR
QUOD REGNI PULCHERRIMI JACTUM
… [20]

Над антеблементом четыре колонны из чёрного мрамора поддерживают архитрав, на котором расположен памятник Джованни Пезаро, обращающегося к народу. Рескин писал об этой скульптуре, что «фигура дожа выступает вперед, протянув руки публике, будто напрашивается на аплодисменты»[21]

Над ним два ангела несут герб семьи Пезаро. Между верхними колоннами четыре аллегорические фигуры: слева Монашество и Отвага, справа Согласие и Справедливость. Ниже аллегорических фигур скульптура гения и трех женщин.

Надпись внизу: «VIXIT ANNOS LXX» (Прожил 70 лет), «DEVIXIT ANNJ MDCLIX» (умер в 1659), надпись под под статуей Пезаро «HIC REVIXIT ANNO MDCLXIX» (Перенесен для жизни здесь в 1669)[22].

Справа от памятника крещальная купель и статуэткой Богородицы (XVII век).

«Мадонна Пезаро» Тициана

Ренессансный алтарь работы братьев Ломбардо украшает одна из лучших работ Тициана — «Мадонна Пезаро» (1519—1526), заказанная командующим в войне с турками и епископом Пафоса (Кипр) Якопо Пезаро, и изображающая Марию с Младенцем, в окружении семейства Пезаро. Размер картины 4.85 на 2.70 метров.

На картине Тициана Святой Петр останавливает чтение, отметив место пальцем, и представляет епископа Якопо Пезаро (коленопреклоненная фигура слева) с семьей Мадонне, а Святой Франциск представляет их младенцу Христу. Красный флаг с гербом папы Александра VI и фигура пленного турка в тюрбане напоминает о роли Якопо Пезаро в победе Ватикана над турками в морской битве 1503 года, в которой Пезаро командовал 20 галерами. За Святым Франциском видна фигура Святого Антония. Ниже святых расположены братья Якопо Пезаро: Франческо (одет в пурпурную мантию), Антонио, Фантино и Джованни. Юноша в белой одежде, который всегда смотрит на зрителя картины — Леонардо, сын Якопо Пезаро[23].

В «Мадонна Пезаро» Тициан впервые поместил персонажей асимметрично, Мадонна и Сын находятся не в центре картины, однако благодаря нахождению выше остальных и игре света остаются смысловым центром сюжета. Две огромные колонны на заднем плане, освещенные внизу божественным светом, уходят в небо, расширяя пространство картины[24].

Якоб Буркхардт писал, что эта работа Тициана невозможно красива, а Франц Куглер, что картина превосходна правдива и жизненна[25].

Справа от картины памятник Якопо Пезаро († 1547)[5] работы братьев Ломбардо (1524), заказанный епископом ещё при жизни, потомки только добавили на неё дату смерти. Под памятником эпитафия Пезаро самому себе:

Якопо Пезаро, епископ Пафоса, победивший турок в войне, себя в мирное время, вознесшийся от благородных венецианцев к августейшим благородным ангелам, лежит здесь в ожидании блистательной короны, которую только Суд должен возложить на него в последний день. Прожил годы Платона. Умер 24 марта 1547 года. [22]

Слева от алтаря погребальная урна XIII века с прахом Джузеппе Вольпи († 1947), графом Мисуратским и прокуратором собора Св. Марка. Вольпи был крупным бизнесменом, президентом Биеннале и министром финансов при Муссолини, однако разошёлся с ним в 1943 году, был арестован, но сумел бежать в Швейцарию [26] . Рядом с урной невзорвавшаяся австрийская бомба, сброшенная на церковь 27 февраля 1918 года.

Часовня Св. Петра

Также называется часовней Эмилиани по имени Пьетро Миани (или Эмилиани), епископа Виченцы, который построил часовню в 1432 году. Могила Пьетро Миани († 1464) [19] , работы ученика Делле Масенье [5] , находится на лицевой стене часовни. Над саркофагом расположены статуи святых Филиппа, Фантино, Петра, Иоанна Крестителя и Иоанна Богослова. Над алтарем расположен запрестольный образ также работы школы Делле Масенье (1432) [5] . Сверху расположены скульптуры святых Люсии и Екатерины Алексанрийской, Мадонны с Младенцем, и святых Марии Магдалины и Клары. Снизу святые Иероним, Иоанн Креститель, Пётр, Иаков, и Франциск.

Картина на стене, изображающая «Страшный Суд», работы Андреа Микьеля, также известного как Вичентино [27] .

Над дверью наружу находится распятие работы конца XV века.

Левый придел

За входом в часовню Святого Петра памятник XVII Джироламо Веньеру, наместнику Удине [3] .

Украшенная барельефом дверь ведет в кампанилу собора. На мраморном барельефе XIV века изображены Мадонна с Младенцем и святые Франциск, Антоний, Пётр и Людовик Тулузский. Над дверью картина 1670 года работы Пьетро Негри, изображающая иерархию францискансих деятелей [3] . В верхней части картины портрет отца Агостино Маффея [28] .

Рядом с дверью три картины Андреа Вичентино изображающие семь дел милости телесной: алчущего напитать, жаждущего напоить, нагого одеть, странника принять, болящего проведать, заключенного в тюрьме навестить, похоронить умершего в бедности и убожестве [6] и чаша со святой водой, украшенная статуэткой Святого Франциска.

Левый трансепт

Левый трансепт декорирован готической панелью из орехового дерева работы братьев Лоренцо, Христофоро Каноци и немецких мастеров (XV век). Над панелью памятник Дженерозе Орсини, жене Луке Цена, прокуратора Собора Святого Марка, и их сыну Маффео Цену († 1498) [5] [29] с урной работы Пьетро Ломбардо или Антонио ди Верона [6] и эпитафией

Господь наш Иисус с Дженерозой Орсини, женой его светлости, и просвещенным сыном Маффеем. Лука Цен — прокуратор собора Св. Марка[3]

На боковой стене картина Андреа Вичентино «Богоматерь с Младенцем и святые» [6] .

Над дверью картина «Избиение младенцев» Николо Бамбини [3] , справа «Медный змий» Андреа Вичентино [6] .

Раньше в трансепте находилась ныне разрушенная могила Людовико Фоскарини, прокуратора Собора Святого Марка († 1498) [3] , работы Пьетро Ломбардо [7] .

Часовня Св. Марка (капелла семейства Корнер)

Капелла добавлена по заказу Джованни Корнера к собору в 1420 году, и посвящена Святому Марку в честь дожа Марко Корнер, дяди Джованни. Рядом с дверным проемом памятник Фредерико Корнер, отцу Джованни и брату Марко. Ангел со свитком, на котором выгравирована эпитафия Федерико Корнер (XV), герою войны Кьоджи с Генуэй. Этот памятник, работы школы Донателло (или Якопо Падуанского [3] ), считается одним из самых красивых памятников венецианского Ренессанса [30] . Окружает памятник одноцветная фреска приписываемая Анреа Мантенья или его ученику Якопо Паризати. Мраморные фризы под скамьей работы братьев Ломбардо [6] . Алтарный образ работы Бартоломео Виварини «Святой Марк в окружении ангелов-музыкантов и Святых Иоанна Крестителя, Иеронима, Николая и Павла» (1474) [3] . В центре изображен Апостол Марк с ангелами, слева Иоанн Креститель и Иероним Стридонский, справа Апостол Павел и Николай Чудотворец. Великолепная деревянная рама триптиха — шедевр готического искусства [5].

На раскрашеных окнах апсиды, работы XV века, изображены Богородица, Иероним Стридонский, Екатерина Александрийская, Апостол Марк, Григорий Великий и Святая Лючия.

Над крещальной купелью — скульптура Сансовино «Иоанн Креститель» (1554). Раньше скульптура находилась в Флорентийской капелле, где хотел быть похоронен Сансовино [31] и в часовне Святого Петра [5] [25] .

На противопоположной от алтаря стене картина Якопо Пальма Младшего «Сошествие Христа в ад» [6] .

Капелла миланцев

В 1421 году, согласно эпиграфу в капелле, часовня, оформленная на деньги ломбардийской колонии, была в присутствии официальных лиц освящена епископом Комо[32].

Альвизе Виварини получил заказ на алтарный образ, прославляющий небесного покровителя Милана, «Святой Амвросий Медиоланский на троне, с ангелами-музыкантами и восемью Святыми». Смерть помешала Виварини закончить картину, и она была закончена Марко Базаити в 1503 году[25] [33], о чём свидетельствует надпись на картине:

Роковой жребий на дал закончить Виварини. Славное дело продолжил Марко Базаити[3]

В центре картины на троне Амвросий Медиоланский. Слева от него Григорий Великий, Аврелий Августин и Иероним Стридонский, справа — Иоанн Креститель, Святой Себастьян и Людовик Святой. В верхней части картины Христос возлагает корону на Богородицу.

На правой стене капеллы картина XVI века работы венецианца Джованни Контарини «Святой Амвросий изгоняет ариан из Милана». Над ней картина XVII века работы Тициано Вичеллио (внучатый племянник великого живописца), известному как Тицианетто, «Святой Карло Борромео раздающий милостыню». На левой стене ещё две работы Тицианетто — «Святой Амвросий отказывает императору Феодосию в посещении церкви» (Амвросий наложил епитимью на императора Феодосия за убийство фессалоникийцев[34]) и «Святой Карло Борромео причащает больных чумой»[32].

В центре капеллы на полу могилы знаменитых членов миланской скуолы, среди них могила композитора Клаудио Монтеверди.

Капелла архангела Михаила (капелла семейства Тревизан)

Часовня была посвящена Архангелу Михаилу в 1348 году [6] .

На алтаре работы XV века три скульптуры: Архангел Михаил и Святые Франциск (или Антоний) и Себастьян флорентийской школы [3] [5] .

На правой стене памятник знаменитому командующему венецианским флотом в войне с турками, кондотьеру Мельхиору Тревизану работы Лоренцо Бреньо (1500). Тревизан заслужил брагодарность францисканцев также тем, что в 1480 году подарил им раку «Святой Крови Христовой», которую привез из Константинополя [35] .

На левой стене памятник XIV века французскому рыцарю, вероятно крестоносцу. Над могилой картина Джузеппе Анджели [1] , изображающая Богоматерь и Святых Антония, Лоренцо Джустиниани, Аврелия Августина и Бернарда Ментонского.

Капелла Святых францисканского ордена

Алтарная картина, работы Бернардо Личинио, изображает Мадонну с Младенцем, Святыми Марком, Франциском, Бонавентурой и Кларой слева, Святыми Иоанном Крестителем, Антонием Людовиком Тулузским и Андреем справа [19] . Слева картины, за Святыми Марком и Франциском, видно лицо отца Антонетто, который заказал эту картину Личино. Сбоку от картины скульптуры Святых Франциска и Елены работы учеников Виттория (1585)

На левой стене картина Бернардо Личинио [36] , изображающая пять францисканских мучеников: Бернардо, Пьетро, Аккурсио, Адиуто и Оттона, принявших смерть в Марокко [37] . Над ней картина Андреа Вичентино «Святой Франциск получает освобождение грехов от папы Гонория III» (1588)

На правой стене памятник прокурору Николо Лиону († 1356), который раскрыл заговор дожа Марино Фальера [38] . Над ним картина Пальмы Младшего «Святой Франциск получает поддержку своих принципов от папы Гонория» [3] .

Алтарь и центральная часть

Предположительно Фрари стала второй церковью Венеции, после базилики Сан-Марко, которая ввела постоянную должность руководителя музыкальной капеллы. Многие из музыкантов базилики Сан-Марко жили в монастыре Фрари, а выдающийся музыкант и капельмейстер Сан-Марко Клаудио Монтеверди похоронен капелле миланцев. С начала XVII века в центральной части Фрари расположено два органа: основной, работы Гаэтано Каллидо, и камерный, для малых богослужений, работы Джованни Баттиста Пьяджиа [39] . Капельмейстер начала XVIII века Заккария Тено стал известным музыкальным теоретиком, опубликовав трактат «Il musico testore» (Музыкальное завещание) [4] .

Слева от главного алтаря находится крест с одноцветным изображением Христа, который был сделан во 2-й половине XIII века и висел в алтарной части собора второй постройки. В церкви третьей постройки крест неоднократно менял местонахождение. В XV—XVI столетиях этот крест висел в алтаре скуолы Страстей Господних, находящемся там, где сейчас могила Тициана. Во время реставрационных работ в 1970-х годах сзади креста обнаружили слой краски, с фрагментом картины изображющей Святого Марка. Сняв слой краски XIX века с передней части креста реставраторы обнаружили картину XIII века, выполненную темперой, на которой изображен мертвый распятый мужчина с набедренной повязкой, похожую на картины умбрийской школы того же периода [6] .

Хоры

В центре главного нефа, перед алтарем, находятся 124 стасидии (монашеские кресла, 50 в верхнем ряду, 40 в среднем и 34 в нижнем), вырезанные из дерева в мастерской Марко Коцци (1468) [40] . Средневековый монах Лука Пачиоли указывает на участие в работе также Лоренцо из Лендинары (Lorenzo da Lendinara) [3] .

Согласно историку базилики Антонио Сартори на стасидиях, начиная от входа со стороны ризницы, вырезанны следующие 25 фигур: Христос, далее святые Франциск Ассизский, Антоний Падуанский, Захария, Иероним Стридонский, папа Стефан, Апостол Петр, Апостол Андрей, Апостол Фома, Левий Матфей, Людовик IX Святой, Клара Ассизская, Бонавентура, Лаврентий, Елена Равноапостольная, Николай Чудотворец, Анна, Бенедикт Нурсийский, Симон Сток, аббат Бернар Клервосский, Себастьян, Антоний Великий, Агнесса Римская, Великомученик Пантелеймон, Мария Магдалина.

С противоположной стороны 25 фигур: Христос, Богородица, святые Людовик Тулузский, Иоанн Креститель, Бернардино Сиенский, Григорий Великий, Апостол Павел, блаженный Джентиле Мателикский, святые Доминик, Евангелист Лука, Иоанн Богослов, Екатерина Александрийская, Анджела из Фолиньо, Варвара, Апостол Марк, Архангел Михаил, Аврелий Августин, Маргарита Кортонская, Елизавета Венгерская, Иаков Зеведеев, Маргарита Антиохийская, Амвросий Медиоланский, Христофор, Люсия и Марко Коцци из Виченцы — резчика стасидий [41] .

С внешней стороны хоров перегородка и барельефы, начатые в мастерской Бона и законченные в 1475 в мастерской братьев Ломбардо и изображающие ветхозаветных персонажей. Слева от алтаря барельефы: Авраам, Давид, Иоанн Креститель, Енох, Иона, Иаков, Елисей, Даниил, Иеремия, Захария, Моисей, Илия, Исаия, и прокуратор базилики Фрари Джакомо Морозини. Со стороны кампанилы барельефы: Самуил и Аввакум, на противоположной стороне Исаак и Иезекииль. Ниже кафедры барельефы четырёх великих отцов церкви: Святые Амвросий Медиоланский, Григорий Великий, Аврелий Августин и Иероним Стридонский [3] [42] .

Над хорами в статуи восьми апостолов, Святых Антония и Франциска и распятие работы Андреа Вероккьо, статуи Мадонны и Святого Иоанна Евангелиста, бюсты Святых Бернардино и Людовика Тулузского работы Пьетро Ломбардо [6] .

Главная капелла

Витражи центральной апсиды, работы миланского мастера Джованни Бельтрами (1907), изображают эпизоды из жизни Святых Франциска и Антония Падуанского [6] .

Надгробие дожа Николо Трона

Слева от главного алтаря находится памятник дожу Николо Трону, работы Антонио Риццо[5], который считается лучшим венецианским надгробием[43]. Николо Трон — первый дож, изображенный на памятнике живым, а не в гробу.

Монумент состоит из четырёх рядов скульптур, некоторые из которых испытали влияние падуанской школы[43]. В центре нижнего ряда сам Николо Трон, справа от него Благотворительность (дож пожертвовал своё имущество Венеции), слева Вера.

В центре следующего ряда эпитафия дожу, два барельефа, и две скульптуры рыцарей держат герб семейства Трон.

В третьем ряду саркофаг дожа с тремя статуями: Благоразумие, Мудрость и Храбрость. По бокам саркофага фигуры Песни и Гармонии.

В четвёртом ряду семь статуй, изображающих добродетели и аллегории.

В люнете в центре Воскресший Христос с фигурами Благовещения по бокам. Над люнетом скульптура Бога Отца

Главный алтарь. «Вознесение Девы Марии» Тициана

Алтарь собора был освящен 13 февраля 1469 года и представляет собой две колонны, соединенные архитравом. Над архитравом скульптуры работы Лоренцо Бреньо: в середине скульптура воскресшего Христа, слева от него Святого Франциска, справа — Святого Антония (1516) [2].

Важнейший шедевр базилики — «Вознесение Девы Марии» Тициана, была заказана ему отцом Германо да Касале [2], и представлена 20 мая 1518 года. Размер картины 6,68 на 3,44 метра. Расположена на горнем месте и доминирует над главным алтарем и над всей церковью. Большой размер центральной апсиды предоставил Тициану возможность использовать своё мастерство в передаче игры света. Цветовое решение шедевра создает эффект свечения, картина светится сквозь арку хоров при входе через центральный вход базилики. На обрамляющей раме резные изображения Христа, снизу мертвого, вверху живого, к которому как бы возносится Дева Мария. Картина находится в мраморном фризе. «Вознесение» состоит из трех сюжетов. В середине окруженная светом и ангелами, образующими мандорлу, Богоматерь поднимается к Богу-Отцу. В верхней части картины Бог Отец, в спокойном величии и с любовью, ожидает её. В нижней части картины пораженные происходящим апостолы, в изумлении смотрят вверх: коленопрелоненный Святой Петр, молитвенно сложивший руки на груди, слева в красном плаще Андрей Первозванный, справа Апостол Фома указывает на Мадонну.

Немецкий историк и поэт Франц Теодор Куглер писал о «Вознесении»: «Мадонна представляет из себя мощную фигуру, стремительно несущуюся вверх божественным побуждением. Лицо, фигура, осанка, одежды и цвета — все красиво. Её окружает обворожительная группа ангелов-младенцев, внизу в торжественных позах стоят апостолы, глядя вверх» [36]. Канова считал «Вознесение» лучшей картиной в мире[2].

В 1817 году, по распоряжению директора венецианской Академии Леопольдо Чикогнара, «Вознесение» было перенесено в Академию, так как копоть от свечей угрожала сохранности картины[44], а на её место была помещена картина «Успение» Джузеппе Порта известному также как Сальвиати[25]. Во время мировых войн картина Тициана хранилась в Пизе и в Ка' Реццонико. 13 августа 1945 года была торжественно возвращена в базилику.

Надгробие дожа Франческо Фоскари

Памятник дожу Франческо Фоскари († 1457), по одной версии работы Антонио и Паоло Бреньо [19] , по другой — флорентийца Николо ди Джованни [45] , сделан в переходной манере от готики к ренессансу (конец XV века). Фоскари успешно воевал с Миланом, однако сын дожа был изгнан из Венеции за коррупцию и убит, а самого Фоскари Совет Десяти заставил отречься. Через неделю после отречения он умер, в то самое время, когда звон колоколов возвещал об избрании следующего дожа.

Саркофаг дожа поддерживается четырьмя карнизами, украшенными Верой, Надеждой и Милосердием — тремя теологическими добродетелями, по бокам от них Святые Антоний Падуанский и Марк. По углам саркофага находятся четыре основные добродетели — Храбрость, Справедливость, Благоразумие и Умеренность. Два воина по бокам саркофага несут щит дожа и поддерживают балдахин. Над балдахином Воскресший Христос общается с душой дожа в виде маленького мальчика.

Справа от памятника деревянное распятие XIII века из Умбрии [6] .

Правый трансепт

Перед Флорентийской капеллой на полу собора могилы художников Джузеппе Ногари и Пьетро Сивоса [6] .

Капелла Св. Иоанна Крестителя (Флорентийская капелла)

Основная работа в капелле — деревянная статуя Иоанна Крестителя работы Донателло, единственная его работа в Венеции. Изначально предполагалась для капеллы в его родном городе. Реставрация скульптуры, законченная в 1973 году открыла надпись «Opus Donati de Florentia anno MCCCCXXXVIII», показывающую, что Донателло закончил эту работу в 1438 году. Ранее работа находилась перед часовней Распятия [12] , затем в часовне Святого Михаила [25] .

Статуя находится в деревянном алтаре работы XV века. Справа от Иоанна Крестителя находится статуя Святого Зеновия, первого епископа Флоренции, слева — Святой Женевьевы, обе работы Джироламо. В верхней части алтаря Благовещение, над ним статуя Воскресшего Христа, возвышающегося над лилиями — символом Флоренции

На ступеньке алтаря сцена из церковной жизни, работа художника XVI века. Под алтарем деревянная статуя с мощами Блаженного Джентиле из Мателики, минорита, который погиб в Персии в 1340 году [46] .

На левой стене работа Умберто Мартина «Молитва Святого Франциска», на правой картина Оттавио Ангарана «Ясли» [6] .

Капелла Святых Даров

Раньше капелла называлась «Капеллой скуолы Святого Франциска» и их герб можно до сих пор видеть над аркой.

Алтарь капеллы спроектирован в 1910 году Максом Онгаро и изготовлен Виченцо Кадорином [6] .

На левой стене апсиды находятся памятник XIV века Арнольдо д’Эсте († 1337), на правой стене памятник флорентийскому послу Дуччо Альберти († 1336) [25] .

Капелла семейства Бернардо

Фамильный склеп семьи Бернардо, построен на средства семьи в 1482 году [1] .

Справа готическое надгробье Джироламо и Лоренцо Бернардо работы Де Санти или братьев Делле Масенье (1500) [6] .

Алтарь украшен полиптихом Бартоломео Виварини (1482) [19] . В центре полиптиха «Мадонна на троне с Младенцем на коленях», после чумы 1631 года называемая также «Мадонна Спасительница» (Madonna della Salute). Справа картина «Святые Петр и Павел», слева «Святые Андрей и Николай» [5] . Над центральной частью картина «Распятый Христос», отмеченная редкой цветовой гаммой [25] .

Ренессансная рама алтаря работы Якопо де Фаэнца [6] .

«Мертвый Христос»

Мраморный барельеф работы XIII века изображает мертвого Христа и плачущего ангела над ним. После постройки третьего собора в XIV веке барельеф был помещен на столб [6] .

Ризница

В Ризницу, построенную в середине XVI века [25] , ведет дверь, украшенная памятником капитану Бенадетто Пезаро, работы Лоренцо и Джанбатисты Бреньо [19] .

Бенадетто Пезаро командовал венецианским флотом и отвоевал у турок обратно острова Лефкас и Кефалиния. Пезаро умер на Корфу в 1503 и завещал быть похороненным в базилике Фрари [5] .

В центре памятника Бенедетто Пезаро в матросской шапочке. Справа от него бог моря Нептун с трезубцем, слева — бог войны Марс, обе скульптуры работы тосканского мастера Бачьо из Монтелупы [5] . Под скульптурой Пезаро изображение крепостей островов Лефкас и Кефалиния. Над Пезаро в середине фронтона скульптура Богоматери.

Справа от кованной решетки часы в резной рамке из кипариса, изображающей аллегорию времени, работы Франческо Пьянта Младшего (XVII век) [47] . Справа от часов картина «Пьета» ученика Тициана Николо Франджипане (1593) [6] , изображающая Деву Марию, Христа, Марию Магдалину и Апостола Иоанна.

Слева от входа рака XV века работы Бартоломео Беллано, в которую ранее была помещена «Святая Кровь Христова» [48] и две статуи святых Франциска и Ионанна Крестителя.

Над стойкой работы XVI века две картины Бонифацио Питати: «Соломон и Царица Савская» и «Поклонение волхвов» [6] . Фоном для первой картины служит венецианский пейзаж.

Перед пресвитерием находится распятие работы школы Андреа Брустолона [19] .

На арке, стенах и своде апсиды фреска работы Якопо Паризати де Монтанья «Благовещение». Боковая стена украшена двумя картинами: слева «Явление ангела Агари» (после изгнания Агари и Измаила, ангел напоил их водой в пустыне) работы Джамбатиста Питтони (XVIII век) [49] , справа «Сусанна и старцы» работы школы Пьяццетта [6]

На левой стене ризницы картина «Дева Мария, укрывающая страждущих под своим плащём». По бокам Богородицы Святые Марк и Франциск. Под ней картина «Мистическое обручение святой Екатерины» работы «Скуолы Мизерикордия» (Скуолы Милосердия). [6] .

Триптих «Мадонна на троне со святыми» Джованни Беллини

В арке апсиды находится шедевр Джованни Беллини — алтарный триптих «Мадонна с младенцем, музицирующими ангелами и святыми», подписанный 1488 годом [19] , обрамленый золоченной рамой работы Якопо де Фаэнца (XV век). Триптих был заказан Беллини в честь жены Пьетро Пезаро Франчески, происходящей из другой знаменитой венецианской семьи Трон. В центральной части триптиха Мадонна на троне с Младенцем. В нижней части два ангела, один с флейтой, второй с лютней. На левой картине изображены Святые Николай и Петр, на правой картине Святые Марк и Бенедикт. Имена святых повторяют имена мужа Франчески и её трех сыновей: Николо, Марко и Бенедетто Пезаро. Могила Бенедетто Пезаро, ставшего впоследствии знаменитым флотоводцем, находится у входа в ризницу базилики.

Композиционно триптих разделяет колоннами Мадонну с Младенцем и святых, которые выступают связующим звеном между пространством и более высокой реальностью, к которой пребывает Мадонна с Младенцем. Над головой у Богоматери на золотом куполе написана молитва, соответствующая композиции триптиха, переходящей из мира суетного в мир божественный [21]:

К вратам надежным в царствие небесное, освети [мой] разум, веди [меня] по жизни, тебе вручаю все мои деяния[25]

Алтарь Реликвий

Алтарь в стиле барокко содержит одну из главных реликвий в Венеции — хрустальную вазу со «Святой Кровью Христовой», которую согласно легенде получила Мария Магдалина, когда Христос был распят на кресте. Первоначально реликвия находилась в соборе Святой Екатерины в Константинополе, но была привезена оттуда командующим венецианским флотом Мельхиорре Тревизаном, и передана базилике 19 марта 1480 года [6] . В знак благодарности Тревизан захоронен в базилике в капелле Святого Михаила (капелла Тревизан).

Алтарь, согласно надписи на чёрном мраморе внизу алтаря, был сделан в 1711 году, и состоит из трех барельефов каррарского мрамора, работы Франческо Пенсо, более известному как Кабианка [19] . Левый барельеф изображает «Распятие». Правый барельеф, «Снятие с креста», изображает тело Христа, поддерживаемое Святым Иосифом и Никодимом, внизу Дева Мария со спутницами и Святой Иоанн. У основания креста можно видеть череп Адама [34] . Нижний в центре барельеф — «Положение во гроб». Золотые серафимы сверху алтаря работы Андеа Брустолона [19] .

Зал францисканцев

Ранее зал использовался для собраний братьев-миноритов.

В круглых витринах зала расположены некоторые драгоценности базилики и парадные облачения, но это небольшая часть бывшего богатства, оставшаяся после реквизиций наполеоновской администрацией в 1810 году.

Между двумя большими окнами расположена могила дожа Франческо Дандоло († 1339). Саркофаг, работы неизвестного автора, изображает «Успение». В центре композиции Христос, окруженный учениками, забирает на небо душу Марии в виде ребёнка. Над саркофагом раньше был люнет с картиной Паоло Венециано, на котором изображены Святые Франциск и Елизавета Венгерская представляющие дожа и его жену Богородице с Младенцем (1339). Сейчас люнет находится в ризнице [50] .

Крайняя стена правого трансепта

Стена правого трансепта

В правом трансепте овальный памятник Якопо Марчелло († 1484) [19] считавшийся работы Пьетро Ломбардо [7] , но скорее Джованни Буора [51] (XV век), изображающий капитана в доспехах и двух пажей, держащих щиты. Над памятником фреска, изображающая Марчелло на колеснице. Якопо Марчелло командовал венецианским флотом и погиб 31 марта 1488 года в Галлиполи.

Слева на высоте находится готический саркофаг работы Делле Масенье. Над саркофагом конный памятник работы Якопо делла Кверела главнокомандующему венецианской армии Паоло Савельи, который умер в 1405 [25] от чумы во время осады Падуи.

Справа от двери в ризницу находится терракотовый монумент с мраморным саркофагом, посвященный минориту Блаженному Пачифико († 1437), работы Нанни ди Бартоло [52] или Микеле ди Фирензе [1] . Монумент был подарен базилике сенатором Сципионом Боном, который захоронен под ним.

На фасаде мраморного саркофага в трех нишах изображены: три теологические добродетели (Вера, Надежда и Любовь), «Сошествие Христа в ад» и «Воскресение».

По бокам саркофага изображены добродетели Справедливость и Умеренность.

В люнете над саркофагом изображено «Крещение Господне». Сверху люнет декорирован аркой с лиственным орнаментом, среди которого изображены музицырующие ангелы. Снизу арка поддерживается двумя карнизами, на которых изображен герб Сципиона Бона. В верхней части арки изображена «Мадонна с Младенцем»

В верхних углах монумента фреска с изображением «Воскресения», по бокам «Стигматизация Святого Франциска», работы Иоанна Французского [6] .

Правый неф

Над дверью в самом начале нефа деревянный крест, возможно работы Сансовино [3] , с прахом аббата Луиджи делла Торра, убитого бандитом Тристано Саворнаном 27 августа 1540 года. Легенда о том, что там находится в том числе прах знаменитого кондотьера Карманьолы [5] не обоснована [53] . Над крестом 4 картины Андреа Вичентино: «Сотворение мира», «Медный змий», «Страшный суд» и «Со славою в Раю» [6] (заключительные слова гимна Stabat Mater). Далее по направлению к выходу памятники Бенедетто Бруньоло, Джузеппе Боттари и Марко Дзено.

Памятник ученого Бенедетто Бруньоло из Леньяго († 1505) возможно работы кого-то из семьи Ломбардо [5] .

Памятник настоятеля монастыря, епископа Пула, минорита Джузеппе Боттари († 1708) [19] , возможно работы Джузеппе Пензо «Кабианка» [54] .

Памятник Марко Цену, епископу Торчелло († 1641), работы неизвестного автора XVII века [19] .

Алтарь Св. Екатерины Александрийской

Картина Якопо Пальма Младшего «Мученичество Св. Екатерины» [19] изображает момент, когда ангел спасает Святую Екатерину от смерти на колесе, а разрушенное колесо убивает палачей. Перед картиной урна с прахом капитана Якопо Барбаро († 1511) с эпитафией:

Дом славного мужа Барбаро, оказавший ему гостеприимство с 1511 года[3]

Алтарь Св. Иосифа Копертинского

Украшением алтаря служит один из шедевров эпохи XVI века — работа скульптора Алессандро Витториа «Святой Иероним» (1564) [5] .

За скульптурой картина Джузеппе Ногари «Экстаз Святого Иосифа Копертинского» [3] . Иосиф Копертинский был известен своими экстазами, во время которых он мог левитировать, за что получил прозвище «Летающий Святой». Над алтарем две сивиллы, по бокам алтаря Святые Петр и Андрей работы Алессандро Витториа [5] .

Справа от алтаря памятник, изготовленный по заказу Сената Венеции в 1666 году, Альмериго д’Эсте († 1660), князю Модены, который командовал французскими войсками в войне за Кандию [3] .

Алтарь Представления

Алтарь назван по имени полотна Джузеппе Порта также известному как Сальвиати «Сретение Господне» (1548). В нижней части картины изображены Святые Николай Чудотворец, Бернардино из Сиенны, Аврелий Августин, Апостол Павел, Апостол Марк и Елена Равноапостольная [3] .

Памятник Тициану

В 1576 году, умирая от чумы, Тициан попросил похоронить его в церкви, где находятся два его величайших шедевра: «Успение» и «Мадонна Ка’Резониго». Сам Тициан хотел, чтобы над его могилой висела его собственная «Пьета» (сейчас находящаяся в галерее Академии). Через 200 лет после смерти Тициана учениками Кановы, Луиджи и Пьетро Зандоменеги, по заказу австрийского императора Фердинанда I, был создан памятник (1838—1852) в стиле барокко из каррарского мрамора [25] .

В центре памятника статуя Тициана, слева от него Природа, справа Знание. Фигуры возле колонн: слева от Тициана: Живопись и Скульптура, справа Графика и Архитектура. Две скульптуры внизу императоров: слева Фердинанда I Австрийского и справа Карла V.

Барельефы памятника напоминают о шедеврах Тициана [25] . За самим Тицианом его самый главный шедевр — «Успение», которое находится в этом же соборе. Слева от художника «Мученичество Святого Петра», находящееся в Вероне, справа «Мученичество Святого Лаврентия», находящееся в церкви Джезуити в Венеции.

Сверху справа барельеф «Встреча Марии и Елизаветы», сверху слева — «Снятие с креста».

В верхней части памятника лев Святого Марка с гербом дома Габсбургов.

Справа от памятника могила Тициана с посвящением:

Здесь лежит великий Тициан Вечелли — соперник Зевсов и Апеллесов[25]

Алтарь Св. Антония

Первый алтарь в нефе был заказан братством Святого Антония и построен Джузеппе Сарди по проекту Бальтассаре Лонгены [19] в 1663 году [5] .

Деревянная статуя Антония работы Джакомо ди Катерина (1450) [6] . Статую святого окружают две маленькие и четыре большие колонны из каррарского мрамора. Рядом с Антонием четыре ангела. По бокам алтаря скульптуры Веры и Надежды, в верхней части — воскресший Христос, все три работы Бернардо Фальконе [6] . Над Верой и Надеждой скульптуры Милосердия и Благоразумия, в верхней части алтаря скульптуры Справедливости и Молитвы, над ними Умеренность и Стойкость работы Джусто ле Курта [19] .

Справа от алтаря картина Франческо Розы «Чудо Святого Антония Падуанского» [3] .

У подножия алтаря купель со скульптурой Святой Агнессы Ассизской, работы Джироламо Кампанья [19] (1593).

См. также

Напишите отзыв о статье "Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 Touring club italiano, Letizia Gianni. Venezia. — 3d ed. — Touring Editore, 1985 — ISBN 88-365-0006-4 — Стр. 368—376
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.basilicadeifrari.it/ Официальный сайт базилики Святой Девы Марии Славнейшей]
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 Giannantonio Moschini. Guida per la città di Venezia: all' amico delle belle arti. Nella tip. di Alvisopoli, 1815. Стр. 169—196
  4. ↑ 1 2 Eleanor Selfridge-Field. Venetian Instrumental Music from Gabrieli to Vivaldi: Third, Revised Edition — 3d ed. — Courier Dover Publications, 1994 — ISBN 0-486-28151-5. Стр. 28-30
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 Pietro Selvatico, Vincenzo Lazari. Guida artistica e storica di Venezia e delle isole circonvicine. P. Ripamonti Carpano, 1852. Стр. 174—186
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 P. Luciano Marini. La Basilica dei Frari. Edizioni d’Arte, 1979
  7. ↑ 1 2 3 Norbert Huse, Wolfgang Wolters, Edmund Jephcott. The Art of Renaissance Venice: Architecture, Sculpture, and Painting, 1460—1590 — 27th ed. — University of Chicago Press, 1993 — ISBN 0-226-36109-8 — Стр. 12, 145
  8. ↑ William George Waters. Italian Sculptors. — Methuen & co. ltd., 1926 — 2nd ed. — Стр. 113
  9. ↑ Anne Markham Schulz Giammaria Mosca Called Padovano: A Renaissance Sculptor in Italy and Poland. — Penn State Press, 1998. — 1512 с — ISBN 0-271-01674-4. Стр. 52
  10. ↑ John Ruskin, Edward Tyas Cook, Alexander Dundas Ogilvy Wedderburn. The Works of John Ruskin. — G. Allen, 1904 — Стр. 1360
  11. ↑ Charles Klopp. The Memoirs and Letters of Italian Political Prisoners from Benvenuto Cellini to Aldo Moro. University of Toronto Press, 1999. ISBN 0-8020-4456-5. Стр. 72
  12. ↑ 1 2 Filippo Bruneleeschi, Wolfgang Löhneysen, Michelozzo. Der Humanismus der Architektur in Florenz: Filippo Brunelleschi und Michelozzo di Bartolomeo. Georg Olms Verlag, 1999. ISBN 3-615-00207-5. Стр. 112
  13. ↑ Gloria Fossi, Mattia Reiche, Marco Bussagli. L’arte italiana: pittura, scultura, architettura : dalle origini a oggi — Giunti, 2004 — ISBN 88-09-03725-1 — Стр. 452
  14. ↑ Bibliothèque universelle de Genève. B. Glaser, 1839. Стр. 295
  15. ↑ Giovanni Rosini. Saggio sulla vita e sulle opere di Antonio Canova. N. Capurro, 1825. Стр. 50
  16. ↑ Giannantonio Moschini. Nuova guida di Venezia. — 2nd ed. — Presso, Vincenzo Maisner, ed a spese degli editori Pietro e Giuseppe Vallardi, 1847 — Стр. 115—119
  17. ↑ Österreichische Revue. Gerold, 1863. Стр. 183
  18. ↑ Джеймс Холл. Словарь сюжетов и симфолов в искусстве. Транзиткнига. Москва. 2004. ISBN 5-17-022118-5. Стр. 579.
  19. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 Antonio Quadri. Otto giorni a Venezia. 1824. стр. 215—225
  20. ↑ 1 2 Nicolò Barozzi, Gugliemo Berchet. Relazioni degli stati europei lette al Senato dagli ambasciatori Veneti nel secolo decimosettimo. P. Naratovich, 1859. Стр. 456—457
  21. ↑ 1 2 Мартин Гарретт. Венеция. ISBN 978-5-699-20921-7. Стр. 199—204
  22. ↑ 1 2 Johann Georg Keyssler. Travels Through Germany: Bohemia, Hungary, Switzerland, Italy, and Lorrain. 1760. Стр. 68-70
  23. ↑ Augusto Gentili. Tiziano. ISBN 88-09-76137-5. Стр. 29
  24. ↑ Claude Phillips. The Earlier work of Titian. ISBN 0-554-29024-3. Стр. 94
  25. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Augustus J. O. Hare. Cities Of Northern And Central Italy — Vol II: In Venetia, Parma, The Emilia, The Marche, And Northern Tuscany. — READ BOOKS, 2007 — ISBN 1-4067-8210-6 — Стр. 125—130
  26. ↑ Мартин Гарретт. Венеция. ISBN 978-5-699-20921-7. Стр. 84-86
  27. ↑ Andrea Giordano. Venice described (tr. by R. Barton) adapted to assist as a guide to the model of Venice now exhibiting at the Egyptian hall, Piccadilly — 1844 — Стр. 95-98
  28. ↑ Giannantonio Moschini. Guida per la città di Venezia: all' amico delle belle arti. Nella tip. di Alvisopoli, 1815. Стр. 192
  29. ↑ Cesare Cantù. Scorsa di un lombardo negli archivj di Venezia. — Civelli, 1856 — Стр. 129
  30. ↑ Yale University Dept. of Italian. Yale Italian studies. Redgrave Pub. Co., 1977. Стр. 260
  31. ↑ Bruce Boucher. The Sculpture of Jacopo Sansovino. Yale University Press, 1991. ISBN 0-300-04759-2. Стр. 125
  32. ↑ 1 2 Cesare Cantù. Scorsa di un lombardo negli archivj di Venezia. — Civelli, 1856 — Стр. 153
  33. ↑ Evelyn March Phillipps. The Venetian School of Painting. Ayer Publishing, 1972. ISBN 0-8369-6745-3. Стр. 112
  34. ↑ 1 2 Джеймс Холл. Словарь сюжетов и символов в искусстве. Кронн-Пресс, 1996. Стр. 60, 521
  35. ↑ Mementoes, Historical and Classical, of a Tour Through Part of France, Switzerland, and Italy, in the Years 1821 and 1822. Printed for Baldwin, Cradock, and Joy, 1824. Стр. 355—356
  36. ↑ 1 2 Franz Kugler, Charles Lock Eastlake. Handbook of Painting: The Italian Schools. — John Murray, 1867 — Стр. 443, 458
  37. ↑ Francesco Prudenzano, Federico Vitale, conte Tullio Dandolo. Francesco d’Assisi e il suo secolo considerato in relazione con la politica, colli svolgimenti del pensiero e colla civiltà: considerato in relazione con la politica, cogli svolgimenti del pensiero e colla civiltà. Tipografia di F. Vitale, 1857. Стр. 110
  38. ↑ Horatio F. Brown. Venice: An Historical Sketch of the Republic. Kessinger Publishing, 2006. ISBN 1-4286-5123-3. Стр. 468
  39. ↑ Corrado Moretti. L’organo italiano — 2nd ed. — Eco, 1973 — Стр. 101
  40. ↑ Jane Shoaf Turner. Encyclopedia of Italian Renaissance & Mannerist Art : Macagnino to Zucchi. — Grove’s Dictionaries, 2000 — ISBN 0-333-76094-8 — Стр. 1713
  41. ↑ [giandri.altervista.org/giandri_0407_Frari_3.html Santa Maria Gloriosa dei Frari]. Проверено 03.02.2009
  42. ↑ [giandri.altervista.org/giandri_0406_Frari_2.html Santa Maria Gloriosa dei Frari]. Проверено 03.02.2009
  43. ↑ 1 2 Harold North Fowler. A History of Sculpture. Kessinger Publishing, 2005. ISBN 1-4179-6041-8. Стр. 283
  44. ↑ Frank Tryon Charles. A Guide to the Paintings of Venice: Being an Historical and Critical Account of All the Pictures in Venice, with Quotations from the Best Authorities; and Short Lives of the Venetian Masters. G. Bell, 1895. Стр. 278
  45. ↑ Jane Shoaf Turner. Encyclopedia of Italian Renaissance & Mannerist Art : Abacco to Lysippus. — Grove’s Dictionaries, 2000 — ISBN 1-884446-02-7 — Стр. 266
  46. ↑ Charles George Herbermann, Edward A Pace, Condé Bénoist Pallen, Thomas J Shahan, John Joseph Wynne. The Catholic Encyclopedia: An International Work of Reference on the Constitution, Doctrine, Discipline, and History of the Catholic Church. Vol.5 — Universal Knowledge Foundation, 1913 —
  47. ↑ Pompeo Molmenti, Horatio Forbes Brown. Venice: Its Individual Growth from the Earliest Beginnings to the Fall of the Republic — A.C. McClurg & Co., 1908 — Стр. 10
  48. ↑ Émile Bertaux. Donatello. — Plon-Nourrit et cie., 1910 — Стр. 231
  49. ↑ Laura Pittoni. Dei Pittoni, artisti veneti: artisti veneti. — Istituto Italiani d’Arti Grafiche, 1907 — Стр. 94
  50. ↑ Renaissance Meeting in the Southeastern States, Southeastern Renaisance Conference. Renaissance Papers. — Southeastern Renaissance Conference, 1975 — Стр. 76
  51. ↑ Marcella De Paoli. Opera fatta diligentissimamente": restauri di sculture classiche a Venezia tra Quattro e Cinquecento. — L’ERMA di BRETSCHNEIDER, 2004 — ISBN 88-8265-262-9 — Стр. 171
  52. ↑ Jane Shoaf Turner. Encyclopedia of Italian Renaissance & Mannerist Art. Grove’s Dictionaries, 2000. ISBN 1-884446-02-7. Стр. 1126
  53. ↑ Rivista contemporanea — Dall’unione tipografco-editrice, 1854 — 2nd ed. — Стр. 510
  54. ↑ Isidoro L. Gatti. Il p. Vincenzo Coronelli dei Frati minori conventuali negli anni del generalato (1701—1707) — Editrice Pontificia Università Gregoriana, 1976 — ISBN 88-7652-462-2 — Стр. 621

Источники

  • Touring club italiano, Letizia Gianni. Venezia. — 3rd ed. — Touring Editore, 1985. — 809 с. — ISBN 8836500064.
  • P. Luciano Marini. La Basilica dei Frari. — Edizioni d'Arte, 1979. — 58 с.
  • Pietro Selvatico, Vincenzo Lazari. Guida artistica e storica di Venezia e delle isole circonvicine. — P. Ripamonti Carpano, 1852. — 321 с.
  • Giannantonio Moschini. Guida per la città di Venezia: all' amico delle belle arti. — Nella tip. di Alvisopoli, 1815. — 698 с.
  • Antonio Quadri. Otto giorni a Venezia. — 2nd ed. — 1824. — 363 с.
  • Гаррет Мартин. Венеция: история города = Garrett Martin. Venice: a Cultural and Literary Companion. — 1-е изд. — М.: Эксмо, 2007. — 352 с. — ISBN 978-5-699-20921-7.
  • Wolfgang Wolters, Edmund Jephcott. The Art of Renaissance Venice: Architecture, Sculpture, and Painting, 1460-1590. — 27th ed. — University of Chicago Press, 1993. — С. 390. — ISBN 0226361098.
  • Hare, Augustus J. C. Cities Of Northern And Central Italy - Vol II: In Venetia, Parma, The Emilia, The Marche, And Northern Tuscany. — READ BOOKS, 2007. — 556 с. — ISBN 1406782106.

Ссылки

  • [www.basilicadeifrari.it Официальный сайт базилики Фрари]

Отрывок, характеризующий Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари

Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари&oldid=81601394»