Собор Святого Петра

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Католический собор
Собор Святого Петра
лат. Basilica Sancti Petri
итал. Basilica di San Pietro

Вид на собор Святого Петра, 2014 год
Страна Ватикан
Местоположение площадь Святого Петра, Ватикан
Конфессия Христианство (Католицизм)
Тип здания Кафедральный собор
Дата основания 1626 год
Реликвии и святыни могила святого Петра
Состояние отличное
Координаты: 41°54′07″ с. ш. 12°27′11″ в. д. / 41.90194° с. ш. 12.45306° в. д. / 41.90194; 12.45306 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.90194&mlon=12.45306&zoom=17 (O)] (Я)

Собор Святого Петра (лат. Basilica Sancti Petri, итал. Basilica di San Pietro; Базилика Святого Петра) — католический собор, центральное и наиболее крупное сооружение Ватикана, крупнейшая историческая христианская церковь в мире. Одна из четырёх патриарших базилик Рима и церемониальный центр Римско-католической церкви. Занимает первое место в списке семи паломнических базилик Рима[1]. Над его созданием трудилось несколько поколений великих мастеров: Браманте, Рафаэль, Микеланджело, Бернини. Вместимость около 60 000 человек + 400 тыс. человек на площади.





История

Когда-то на том месте, где теперь стоит собор св. Петра, располагались сады цирка Нерона (от него остался обелиск из Гелиополя, который до сего дня стоит на площади Св. Петра). Первая базилика была построена в 326 году, в правление первого христианского императора Константина. Алтарь собора был размещён над могилой, со второго века считаемой захоронением св. Петра, принявшего в 66 году мученическую кончину в цирке Нерона. Во втором соборе в 800 году папа Лев III короновал Карла императором Запада. В XV веке базилика, существовавшая уже одиннадцать столетий, грозила обрушиться, и при Николае V её начали расширять и перестраивать. Кардинально решил этот вопрос Юлий II, приказавший построить на месте древней базилики огромный новый собор, который должен был затмить как языческие храмы, так и существовавшие христианские церкви, способствуя тем самым укреплению папского государства и распространению влияния католицизма. Почти все крупные архитекторы Италии по очереди участвовали в проектировании и строительстве собора св. Петра. В 1506 г. был утверждён проект архитектора Донато Браманте, в соответствии с которым начали возводить центрическое сооружение в форме греческого креста (с равными сторонами). После смерти Браманте строительство возглавил Рафаэль Санти, вернувшийся к традиционной форме латинского креста (с удлинённой четвёртой стороной), затем Бальдассаре Перуцци, остановившийся на центрическом сооружении, и Антонио да Сангалло, избравший базиликальную форму. Наконец, в 1546 г. руководство работами было поручено Микеланджело. Он вернулся к идее центральнокупольного сооружения, но его проект предусматривал создание многоколонного входного портика с восточной стороны (в древнейших базиликах Рима, как и в античных храмах, вход находился с восточной, а не с западной стороны). Все несущие конструкции Микеланджело сделал более массивными и выделил главное пространство. Он возвёл барабан центрального купола, но сам купол достраивал уже после его смерти (1564 г.) Джакомо делла Порта, придавший ему более вытянутые очертания. Из четырёх малых куполов, предусмотренных проектом Микеланджело, архитектор Виньола возвёл только два. В наибольшей степени архитектурные формы именно в том виде, как они были задуманы Микеланджело, сохранились с алтарной, западной стороны. Но на этом история не закончилась. В начале XVII в. по указанию Павла V архитектор Карло Мадерна удлинил восточную ветвь креста — пристроил к центрическому зданию трёхнефную базиликальную часть, вернувшись таким образом к форме латинского креста, и построил фасад. В результате купол оказался скрыт фасадом, утратил своё доминирующее значение и воспринимается только издали, с виа делла Кончилиационе.

Требовалась площадь, которая вмещала бы большое количество верующих, стекающихся к собору, чтобы получить папское благословение или принять участие в религиозных празднествах. Эту задачу выполнил Джованни Лоренцо Бернини, создавший в 1656—1667 гг. площадь перед собором — одно из самых выдающихся произведений мировой градостроительной практики.

Фасад

Высота фасада, построенного архитектором Мадерна, 48 м, исключая высоту статуй, ширина — 118,6 м. Аттик фасада венчают громадные, высотой 5,65 м, статуи Христа, Иоанна Крестителя и одиннадцати апостолов (кроме апостола Петра). Из портика пять порталов ведут в собор. Створки дверей центрального портала выполнены в середине XV в. и происходят из старой базилики. Напротив этого портала, над входом в портик, находится прославленная мозаика Джотто конца XIII в. «Навичелла». Рельефы крайнего левого портала — «Врат смерти» — созданы в 1949—1964 гг. крупным скульптором Джакомо Манцу. Очень выразителен образ папы Иоанна XXIII.

Интерьер

Внутри собор поражает и гармонией пропорций, и своими огромными размерами, и богатством оформления — здесь масса статуй, алтарей, надгробий, множество замечательных произведений искусства.

Центральный неф

Общая длина базилики 211,6 м. На полу центрального нефа имеются отметки, показывающие размеры других крупнейших соборов мира, что позволяет сравнить их с собором св. Петра.

В конце центрального нефа, у последнего столба справа, находится статуя св. Петра XIII в., приписываемая Арнольфо ди Камбио. Статуе приписываются чудодейственные свойства, и многочисленные паломники благоговейно прикладываются губами к бронзовой ноге.

Купол, шедевр архитектуры, имеет внутри высоту 119 м и диаметр 42 м. Он опирается на четыре мощных столба. В нише одного из них стоит пятиметровая статуя св. Лонгина работы Бернини. Роль Бернини в создании скульптурного убранства собора очень велика, он работал здесь с перерывами почти пятьдесят лет, с 1620-го до 1670 г. В подкупольном пространстве над главным алтарём находится шедевр Бернини — огромный, высотой 29 м балдахин (киворий) на четырёх витых колоннах, на которых стоят статуи ангелов. Среди ветвей лавра на верхних частях колонн видны геральдические пчёлы семейства Барберини. Бронзу для кивория взяли из Пантеона, разобрав по приказу папы Урбана VIII (Барберини) конструкции, которые поддерживали крышу портика. Сквозь балдахин видна находящаяся в центральной апсиде и также созданная Бернини кафедра Святого Петра. Она включает поддерживаемое четырьмя статуями отцов церкви кресло св. Петра, над которым парит в сиянии символ Святого Духа. Справа от кафедры — надгробие папы Урбана VIII работы Бернини, слева — надгробие Павла III (XVI в.) работы Гульельмо делла Порта, одного из учеников Микеланджело.

Правый неф

В первой капелле справа находится шедевр Микеланджело — мраморная «Пьета». Она была создана им на рубеже XV и XVI столетий в возрасте 23 лет. После того как злоумышленником была совершена попытка разбить статую, её защитили стеклом. Рядом располагается небольшая капелла Распятия (или Реликвии), в которой хранится великолепное деревянное распятие конца XIII — начала XIV в., приписываемое Пьетро Каваллини. Чуть дальше находится надгробие маркграфини Матильды Тосканской (или иначе Каносской) работы Бернини с учениками; это была первая женщина, удостоившаяся чести быть погребённой в этом соборе. (В 1077 г. в Каноссе, замке маркграфини Матильды, император Священной Римской империи Генрих IV, который был отлучён от церкви и низложен, униженно вымаливал прощение у папы Григория VII.) Решётка капеллы св. Причастия выполнена по рисунку Борромини. Рядом с капеллой — надгробие Григория XIII; барельеф напоминает об осуществлённой папой реформе — введении нового календаря (григорианского). Чуть дальше находится выполненное в стиле классицизма скульптором Кановой (1792 г.) надгробие Климента XIII.

Левый неф

Надгробие Александра VII работы Бернини. Огромный интерес представляет созданное в 1490-х гг. скульптором Антонио Поллайоло надгробие Иннокентия VIII, это один из немногих сохранившихся памятников, находившихся ещё в старой базилике. Недалеко от входа вы видите ещё одно создание скульптора Кановы — надгробие последних представителей шотландской королевской семьи Стюарт.

Архитектура

Купол

Купол собора возвышается на высоту 136,57 метров от пола базилики до верхушки венчающего креста. Это самый высокий купол в мире. Его внутренний диаметр составляет 41,47 метров, что чуть меньше чем у куполов-предшественников: диаметр купола Пантеона (Древний Рим) составляет 43,3 метра, диаметр Санта-Мария-дель-Фьоре времён раннего Ренессанса — 44 метра, однако превосходит купол собора Святой Софии в Константинополе, возведённого в 537 году. Именно Пантеон и флорентийский собор служили примерами для архитекторов собора Святого Петра в плане решений по возведению столь грандиозной конструкции.

Браманте и Сангалло

Купол Пантеона покоится на круговой стене, в которой отсутствуют окна и входы за исключением лишь одной двери. Сооружение имеет высоту соответствующую его ширине. Купол сооружён в виде цельной оболочки из бетона, облегчённой путём добавок в бетон большого количество вулканических пород — туфа и пемзы. Внутренняя поверхность купола отделана кессонами, что создаёт подобие ребристого перекрытия, облегчая конструкции. Наверху купола расположено отверстие диаметром 8 метров, которое служит для освещения внутреннего пространства[2].

Замысел Браманте для купола собора Святого Петра (1506 год) наследовал большую свою часть из решений купола Пантеона. Он был запроектирован из бетона, содержащего туф, — Браманте заново открыл нужный состав этой смеси. За исключением фонаря, который должен был по плану Браманте завершать купол нового собора, непосредственно профиль купола был очень близок к куполу Пантеона, лишь только поддерживающие стены были подняты над землёй на четырёх массивных столбах и образовали барабан. Массивная стена, что присутствует в Пантеоне, была облегчена Браманте путём устройства в ней оконных проёмов и использования перистиля.

Что касается флорентийского собора, то визуальный образ остроконечного купола существовал за много лет до того, как Филиппо Брунеллески воплотил его в реальность[3]. Двухслойная конструкция купола осуществлена путём кладки кирпичей «в ёлочку» (что было заимствовано из Византийской архитектуры), а не такой большой уклон восьми каменных рёбер купола сделал возможным его строительство без устройства массивной деревянной опалубки, необходимой при возведении полусферических перекрытий. В то время как его внешний вид, за исключением деталей фонаря, почти целиком готический, инженерные решения, использованные для его строительства, были весьма новаторскими и основывающимися на глубоком изучении огромных сводов и сохранившихся куполов Древнего Рима.

Замысел Сангалло, в подтверждение которого сохранилась внушительная деревянная модель купола, основывался на опыте обоих предшественников. Он понимал значимость как устройства кессонов в Пантеоне, так и внешних каменных рёбер во флорентийском соборе. Сангалло усилил и расширил перистиль Браманте в группу арочных упорядоченных проёмов вокруг основания с устройством второй такой аркады вторым ярусом над первой. В его решении ранее весьма изящная конструкция фонаря, напоминающая скорее фонарь флорентийского собора, превратилась в массивную конструкцию, окружённую выступающим основанием, перистилем и с венчающим шпилем конической формы на верхушке. Данное архитектурное решение выглядело слишком эклектичным, слишком педантичным и безвкусным, чтобы быть успешным[4].

Микеланджело и Джакомо Делла Порта

Микеланджело переконструировал купол в 1547 году, учитывал и сохранил часть ранних наработок. Его купол, как купол флорентийского собора, запроектирован двухслойным кирпичным, внешний слой имеет 16 каменных рёбер, что больше в два раза, чем в Санта-Мария-дель-Фьоре, но намного меньше, чем в проекте Сангалло. Также как в проектах Браманте и Сангалло купол поднимается от колонн на барабане. Круговой перистиль Браманте и аркада Сангалло уменьшены до 16 пар соединённых арками коринфских колонн, каждая из которых, высотой 15 метров, выступает из сооружения. Визуально кажется, что колонны поддерживают каждое из рёбер купола, однако на самом деле конструкционно они весьма вероятно излишни. Причиной этому послужило то, что купол имеет яйцевидную форму, поднимаясь круто вверх, как и купол флорентийского собора, и, следовательно, вызывая меньший распор чем полуциркульный купол, такой как в Пантеоне, который хотя и не подкреплён, уравновешен обратным пригрузом от тяжёлой каменной кладки, что поднимается ещё выше окружающей стены[2][4].

Высота купола 138 м. Овоидальная форма купола вызывала много пересудов. Микеланджело умер в 1564, успев закончить барабан купола и столбы Браманта, которые были выполнены намного более крупными, чем планировалось. Работу продолжил ассистент Микеланджело, Джакомо да Виньола под строгим присмотром Джорджо Вазари, который по приказу Папы следил за тем, чтобы замыслы Микеланджело были воплощены без отступлений. Но уже в 1585 году новый папа Сикст V назначает ответственными за постройку Джакомо Делла Порта и Доменико Фонтана. За время правления папы строительство собора продвинулось очень значительно.

Микеланджело помимо зарисовок своего замысла оставил, как и Сангалло перед ним, большую деревянную модель своего проекта. Джакомо Делла Порта привнёс в неё несколько незначительных изменений, но при этом было сделано и одно значительное отступление. Неизвестно, была ли это идея самого Делла Порты или же предсмертное указание Микеланджело, но внешний купол был приподнят над внутренним по сравнению с моделью. Рисунки Микеланджело показывают, что на ранних этапах он склонялся скорее к овоидальной форме, чем к полуциркульной. На разных гравюрах того времени встречаются разные варианты формы купола. Формы деревянной модели более овоидальные, чем на гравюрах, но ниже, чем окончательный вариант. Предположительно, уже на смертном одре Микеланджело решил вернуться к более остроконечной форме. Однако некоторые исследователи отдают всю ответственность за это Джакомо Делла Порта.

Завершение

Джакомо Делла Порта и Доменико Фонтана завершили постройку купола в 1590 году, в последний год правления Сикста V. Его преемник, Григорий XIV, был свидетелем завершения возведения фонаря купола, внутри которого была сделана надпись в честь Сикста V. При следующем папе, Клименте VIII, был установлен на место крест. Эта процедура заняла целый день и сопровождалась звоном колоколов всех церквей города. На концах крестовой поперечины установлены две свинцовые шкатулки, в одну из которых помещена частица Животворящего Креста и мощи Андрея Первозванного, а во вторую медальон Агнца Божия[4]. В середине 18 века в куполе появились трещины, и были смонтированы четыре металлические цепи между оболочками купола, обжимающие конструкцию. Всего в разные времена было установлено десять цепей, и наиболее ранняя, возможно, установлена по плану самого Микеланджело как мера предосторожности, наподобие того, как было сделано Брунеллески во флорентийском соборе.

Вокруг внутренней окружности купола расположена надпись двухметровой высоты:

TV ES PETRVS ET SVPER HANC PETRAM AEDIFICABO ECCLESIAM MEAM. TIBI DABO CLAVES REGNI CAELORVM
(...Ты — Пётр, и на сём камне Я создам Церковь Мою. ... и дам тебе ключи Царства Небесного... Мф. 16:18-19.)

Внизу фонаря нанесено посвящение:

S. PETRI GLORIAE SIXTVS PP. V. A. M. D. XC. PONTIF. V.
(Во славу Святого Петра, папа Сикст V в год 1590, в пятый год понтификата.)

Архипресвитеры Собора Святого Петра с 1053 года

Список архипресвитеров Собора Святого Петра[5]:

Интересные факты

  • В 2007 году в архивах Ватикана была найдена последняя работа Микеланджело Буонарроти, выполненная незадолго до его смерти. Это зарисовка, на которой красным мелом изображена деталь одной из радиальных колонн, составляющих барабан купола собора Святого Петра в Риме[6].
  • Алтарь собора св. Петра обращён на запад, а не на восток, как большинство христианских храмов.
  • Крупнейшая в мире христианская церковь — базилика Нотр-Дам-де-ла-Пэ в Ямусукро — возведена по образцу Собора Святого Петра.
  • При Соборе Святого Петра работала собственная мозаичная мастерская. В 1803 году папой Пием VII художник Винченцо Камуччини был назначен её директором[7].
  • Когда Папа Римский Бенедикт XVI отрёкся от престола, в купол собора ударила молния.


Галерея

См. также

Напишите отзыв о статье "Собор Святого Петра"

Примечания

  1. [ortodossia.org/svyatyni/rim/sem-palomnicheskix-bazilik-rima/ Семь паломнических базилик Рима]
  2. 1 2 Fletcher, Banister (1975). History of Architecture on the Comparative Method for the student, craftsman, and amateur. New York: Macmillan Pub Company. ISBN 9997460553.
  3. Купол флорентийского собора изображён на фреске в церкви Санта-Мария-Новелла, то есть около ста лет ранее.
  4. 1 2 3 Lees-Milne, James (1967). «Saint Peter’s — the story of Saint Peter’s Basilica in Rome». London: Hamish Hamilton.
  5. [www.fiu.edu/~mirandas/essay.htm Essay of a General List of Cardinals]
  6. [top.rbc.ru/society/09/12/2007/129136.shtml В архивах Ватикана найдена последняя работа Микеланджело] // RBC.ru, 09.12.2007
  7. Большая Российская энциклопедия: В 30 т. / Председатель науч.-ред. совета Ю. С. Осипов. Отв. ред С. Л. Кравец. Т. 12. Исландия — Канцеляризмы. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2008. — 767 с.: ил.: карт.

Литература

  1. Baedecker. Rom. Verlag Karl Baedeker.12. Auflage 2002. ISBN 3-87504-125-9
  2. Dorling Kindersley.Rom.Dorling Verlag GmbH. München. 2008/09 ISBN 978-3-928044-41-7

Ссылки

  • [www.vatican.va/various/basiliche/san_pietro/vr_tour/index-en.html Виртуальный тур по Собору]  (англ.)
  • [www.saintpetersbasilica.org/floorplan.htm Интерактивный план Собора]  (англ.)
  • [kannelura.info/?p=2462l Чертежи собора св. Петра, проект Микеланджело Буонарроти]


К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Собор Святого Петра

Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»