Собор всех святых

Не путать с Собором всех святых, в земле Российской просиявших

Эта статья — о церковном праздновании. О славянской обрядности см. Петровское заговенье.

Собор всех святых  — описанное в «Откровении Иоанна Богослова» поклонение всех святых (как канонизированных, так и оставшихся неизвестными для земной Церкви) Агнцу Божьему, за которым последовало снятие 7-й печати.

Неделя всех святых (православие), День всех святых (католицизм) (греч. Κυριακὴ τῶν Ἁγίων Πάντων, лат. Sollemnitas Omnium Sanctorum, нем. Allerheiligen, англ. All Saints, фр. Toussaint) — христианский праздник, день памяти всех святых. В православных церквях празднование приходится на первое воскресенье после Дня Святой Троицы, в католицизме празднуется 1 ноября.

Существует греческое и балканское мужское имя в честь этого праздника — Панайот (греч. Παναγιότης; сокращенная форма от греч. Πάντων [τῶν] ἁγίων — «Всех святых»).

Термин и концепция

Термин «Все святые» близок термину «Церковь Торжествующая» и охватывает как канонизированных святых, так и тех, кто остался при жизни неизвестен, и поэтому не почитаем.

Новозаветным источником образа является «Откровение Иоанна Богослова»:

И я видел, и слышал голос многих Ангелов вокруг престола и животных и старцев, и число их было тьмы тем и тысячи тысяч, которые говорили громким голосом: достоин Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение. (Отк. 5:11—13)

После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков, стояло пред престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих. И восклицали громким голосом, говоря: спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу! И все Ангелы стояли вокруг престола и старцев и четырёх животных, и пали перед престолом на лица свои, и поклонились Богу, говоря: аминь! благословение и слава, и премудрость и благодарение, и честь и сила и крепость Богу нашему во веки веков! Аминь. И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца. (Отк. 7:9—14)

В православии

В Православных церквях День всех святых празднуется в первое воскресенье (отсюда название «Неделя Всех святых») после Дня Святой Троицы (Пятидесятницы), то есть в 8-е воскресенье после Пасхи.

История празднования

Праздник известен с конца IV — начала V веков. Существует проповедь Иоанна Златоуста на память «всех святых, по всему миру пострадавших», в которой уже указывается день празднования аналогичный существующему в настоящее время. Среди песнопений Ефрема Сирина есть упоминание о праздновании в честь всех святых 13 мая.

Сирийский Лекционарий указывает пятницу после Пасхи как день празднования всех святых. Иерусалимская соборная практика V-VII веков, реконструированная по грузинскому переводу Лекционария, содержала праздники в честь всех мучеников (22 января) и в честь «всех апостолов и всех святых, принявших их учение» (16 апреля).

Студийский, а затем и Иерусалимский Типиконы окончательно помещают праздник в честь всех святых на первую неделю (воскресение) после Пятидесятницы. Такая последовательность праздников обнаруживает их логическую связь: святые просияли хоть и в разное время и различными подвигами, но по благодати единого Святого Духа, излившегося на Церковь в день Пятидесятницы.

Обряд и гимнография

В годовом богослужебном круге православной церкви День всех святых является пограничным:

• Заканчивается период использования за богослужением песнопений Цветной Триоди и начинается период пения Октоиха
• На утрене Дня всех святых начинается чтение «столпа» — последовательности 11 воскресных Евангелий, рассказывающих о Воскресении Христовом.
• В понедельник после праздника всех святых начинается чтение на литургии Послания к Римлянам и Евангелия от Матфея (в пасхальный период читались Деяния святых апостолов и Евангелие от Иоанна)
• В этот же понедельник начинается Петров пост, сменяющий сплошную (то есть без постных среды и пятницы) седмицу по Пятидесятнице.

На вечерне праздника читаются три паремии, содержащие ветхозаветные указания на славу святых:

• Ис. 43:9-14 — святые названы свидетелями и благовестниками Божественного спасения («Мои свидетели, говорит Господь, вы и раб Мой, которого Я избрал»)
• Прем. 3:1-9 — святые, хоть и уничиженные на земле, прославлены Богом («А души праведных в руке Божией, и мучение не коснется их. В глазах неразумных они казались умершими, и исход их считался погибелью, и отшествие от нас — уничтожением; но они пребывают в мире»)
• Прем. 5:15 - 6:3 — святые восторжествуют в день пришествия Господня («Праведники живут во веки; награда их — в Господе, и попечение о них — у Вышнего. Посему они получат царство славы и венец красоты от руки Господа, ибо Он покроет их десницею и защитит их мышцею»)

Читающийся на литургии отрывок из Послания к Евреям (Евр. 11:33 -12:2) прославляет ветхозаветных праведников и называет их «облаком свидетелей», а составное евангельское чтение (Мф. 10:32-33, Мф. 10:37-38, Мф. 19:27-30) указывает на необходимые признаки святости («Кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным…Кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня…Всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную»).

Гимнография праздника изобилует поэтическими оборотами: святые называются «непрелестными светилами» (канон утрени, песнь 3), «божественным облаком» (там же, песнь 6), «начатками естества» (кондак), «терпеливодушными» (стихира на литии); их кровью Церковь украшается «багряницею и виссом» (тропарь); они «уясняют церковное небо» (канон утрени, песнь 8), «добродетелей светлостью» делают землю небом (стихира на хвалитех).

В католицизме

В Католической и некоторых лютеранских церквях День Всех святых является неподвижным праздником и отмечается 1 ноября. На следующий день 2 ноября празднуется День всех усопших верных.

День всех святых имеет высший ранг в латинском календаре — торжества, высшая степень в иерархии католических праздников. Он также является одним из так называемых «обязательных дней», когда посещение мессы для верных обязательно. Одеяния священнослужителей — белые. Коллекта праздника всех святых:

Всемогущий, вечный Боже. Ты даровал нам возможность в едином праздновании почтить заслуги всех святых Твоих. Просим Тебя, по изобилию милости Твоей и заступничеству множества святых яви нам щедрость твоего милосердия. Через Господа нашего Иисуса Христа, Твоего Сына, Который с Тобою живёт и царствует в единстве Святого Духа, Бог во веки веков.

День всех усопших верных, следующий за днём всех святых, в католицизме традиционно является днём поминовения усопших. В этот день католики по всему миру поминают покойных членов семьи и родственников, посещают их могилы на кладбищах. Литургические тексты 2 ноября посвящены молитвам за усопших и выражают веру в грядущее воскресение мёртвых.

История

По наиболее распространённой версии, дата празднования 1 ноября восходит к кельтскому празднику Самайн. Переосмысливая языческую сущность праздника, христиане Англии и Ирландии начали праздновать в VIII веке в день 1 ноября память всех святых. Вскоре эта дата была перенята Римом. В канун дня всех святых празднуется Хэллоуин, однако традиции, связанные с ним, носят светский характер и осуждаются многими христианами, включая католиков.

В 609 или 610 году 13 мая папа Бонифаций IV освятил в честь Богородицы и всех мучеников бывший языческий храм Пантеон. 13 мая стал отмечаться как праздник всех святых.

В середине VIII века папа Григорий III освятил 1 ноября в честь всех святых одну из капелл собора святого Петра и в честь этого события передвинул дату празднования дня всех святых на 1 ноября. Столетием позже Папа Григорий IV сделал 1 ноября общим для всей Католической церкви праздником в честь Всех святых, а Карл Великий повелел отмечать этот праздник во всей империи франков.

Позднее этот праздник был «унаследован» многими протестантскими деноминациями. В XV веке папа Сикст IV добавил к празднику октаву (восьмидневное постпразднование), в середине XX века она была отменена.

В изобразительном искусстве

Сюжет выкристаллизовался из сцены Страшного суда и представляет торжество всех праведников в Раю. Картина на сюжет «Всех святых» — один из способов изображения Неба. Самый ранний дошедший пример изображения этого сюжета — сакраментарий Х века (Геттингенская университетская библиотека), где изображены ряды святых и ангелов, поклоняющихся Агнцу (расположен по центру). Святые изображаются вокруг коленопреклоненными, часто они протягивают в сторону Агнца свои венцы. На Западе к XIV веку эта трактовка сюжета была вытеснена другим иконографическим типом: место Агнца заняла Троица или Бог Отец. Вокруг находятся музицирующие ангелы и Богородица (на престоле рядом с Богом). Этот сюжет имел в качестве программы «Золотую легенду». Таковы иллюстрации к «Граду Божьему» Августина, и другие книжные иллюстрации.

В иконописи наиболее распространенный вариант иконографии таков: большая часть иконы — двойная сферы, по центру которой находится Иисус Христос. По его сторонам Мария и Иоанн Креститель (ср. Деисис). Во второй, внешней сфере — хор святых, представленных по ликам святости. Более редок вариант с изображением святых в арочных проемах, размещенных несколькими рядами в нижней части композиции. «Вокруг сфер обычно изображаются ангелы, евангелисты или символы евангелистов. На фоне вне сфер часто встречаются фигуры пророков Соломона и Даниила или Исайи и Иезекииля. (…) Образ Рая в нижней части иконы традиционен — на фоне зеленых кущ представлены три праотца — Авраам, Исаак, Иаков (Лоно Авраамово) и благоразумный разбойник. Иконография „Собор всех святых“ получила особое распространение на Афоне».

К этому сюжету близка икона «Шестоднев», которая включает семь праздничных сюжетов, в соответствии с традиционным литургическим посвящением семи дней недели. Последний, седьмой день был днем отдыха, днем, когда Бог «почил… от всех дел своих» (Быт II, 2). «Он понимался как прообраз покоя, блаженного отдохновения, воссоединения праведных с Богом, которое должно было наступить по истечении исторического времени. В соответствии с подобными толкованиями, последняя композиция „Седмицы“ — „Суббота всех святых“ в иконах XVI—XVII представляла собой образ блаженного покоя праведных, ожидающих второго пришествия».

См. также

• Петров пост
• Собор всех святых, в земле Русской просиявших
• Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской
• Собор Вологодских святых
• День всех усопших верных

Ссылки

• [days.pravoslavie.ru/rubrics/canon507.htm?id=507 Текст службы в День Всех святых на Православие.ру]

Отрывок, характеризующий Собор всех святых

– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.