Собор под Дубом

Собо́р при Ду́бе или Собо́р под Ду́бом (греч. Σύνοδος ἐπί Δρῦν) — поместный собор Христианской церкви, состоявшийся в июле 403 года в предместье города Халкидона, в Руфинианах, на котором был осуждён Иоанн Златоуст. В настоящее время Руфинианы — это Джаддебостан, округ в районе Кадыкёй города Стамбула.

Предыстория собора

На рубеже V века в Египте в монашеской среде возникли споры по поводу вопроса «человекообразно ли Божество?». Значительная часть монахов, живших в Нитрийской пустыни придерживалось мнения Оригена о том, что Божество бестелесно и не имеет ушей, рук, ног, и других частей подобных человеческому телу. Места Священного Писания, в которых упоминаются эти части тела у Божества, они понимали иносказательно.

Другая часть монахов держалась противного мнения. Между первыми и вторыми монахами началась вражда, обе стороны обвиняли друг друга в богохульстве. Первые получили название «оригенисты», а вторые «анфропоморфисты» (греч. ἀνθρωπομορφῆται, ἀνθρωπομορφιανοί — «человекоподобники»). Патриарх Александрийский Феофил в начале в вопросе человекообразия поддерживал «оригенистов» и учил в проповедях и пасхальном послании 399 года о том, что Бог бестелесный и чуждый человеческого вида, однако в дальнейшем резко поменял свои взгляды. Причиной, послужившей для этого, стало возмущение монахов-анфропоморфистов. Большая толпа монахов-анфропоморфистов отправилась в Александрию с палками и была готова убить Феофила. Ради того, чтобы не было мятежа, Феофил вышел к толпе и сказал: «Я вижу вас, будто лицо Божие». Воодушевлённые такими словами анфропоморфисты стали требовать от Феофила осуждения книг Оригена как еретических, что и сделал Феофил; он собрал собор в 400 году, на соборе читали многие места из сочинений Оригена и осудили Оригена как еретика, запретив чтение его книг. «Оригенисты» решения собора не приняли. Во главе оригенистов Нитрийской пустыни стояли уважаемые «Долгие братья»-монахи: епископ Гермополя Диоскор, пресвитеры Евсевий и Евфимий и инок Аммоний. Долгие братья, как и монахи Нитрийской пустыни, учили тому, что в сочинениях Оригена много полезного и нельзя запрещать чтение его книг. Феофил обратился к светской власти для выполнения соборного решения. Следствием этого было сперва нападение на Диоскора и затем ночное нападение на Нитрию и разграбление. До 300 монахов бежало в Палестину. Долгие братья были отлучены Феофилом от причастия, несогласные с запрещением Долгие братья отправились в Константинополь и обратились к Иоанну Златоусту, прося последнего рассудить их спор с Феофилом. Златоуст очень уважал братьев, принял их и дал им возможность участвовать в богослужениях, но до разрешения вопроса не допустил их к причастию. Златоуст послал запрос к Феофилу, прося последнего прислать ему дела, касающиеся Долгих братьев. Феофил проигнорировал просьбу Иоанна и вместо этого начал собирать противников Златоуста для того, чтобы осудить его на соборе. Феофил смог привлечь на свою сторону Епифания Кипрского, который был готов осудить Златоуста. Один из Долгих братьев — Аммоний смог поговорить с императрицей Евдоксией и пожаловаться на козни Феофила. Евдоксия обещает Аммонию собрать собор и пригласить на него Феофила. Епифаний Кипрский прибывает в столицу для осуждения Златоуста, он встречается со Златоустом. Епифаний требует, чтобы Златоуст осудил сочинения Оригена, Иоанн отказывается это делать, убеждая Епифания, что очень многое в сочинениях Оригена полезно. Долгие братья встречаются с Епифанием, разговаривают с ним, и последний, не участвуя в соборе, уезжает на Кипр и умирает по дороге. Накануне собора отношение Евдоксии резко меняется, она готова лишить Златоуста архиерейства, для этой цели собирает недовольных Иоанном. Феофил привозит с собой иерархов — противников Златоуста. В результате Феофил из подсудимого становится судьёй, а Златоуст из судьи становится подсудимым.

Во время собора

Местом для собора была выбрано предместье города Халкидона: «под Дубом» или «Руфинианы». Первое название происходит от огромного дуба, который рос на этом месте, а второе название происходит от имени префекта претория Востока в 392—395 году Руфина. Руфин «под Дубом» построил дворец и большую церковь в честь апостолов Петра и Павла, имущество Руфина император конфисковал, а самого Руфина лишил должности, но название «Руфинианы» закрепилось за местностью.

Феофил приехал вместе со своим племянником дьяконом Кириллом и привёз с собой на собор 28 египетских епископов. В Руфинианах к Феофилу присоединились епископы Малой Азии и Антиохии. Всего на соборе было в начале 36 епископов. Председателем на соборе был митрополит Ираклийский Павел. Одним из главных противников Златоуста и его конкурентом на славу проповедника на соборе был любимец императрицы Севериан Габальский, также в соборе участвовали Макарий из Магнезии, Халкидонский епископ Квирин, Акакий Веррийский, Антиох Птолемаидский, Маруфа из Месопотамии и Исаак епископ, последний стал епископом во время собора. Всего было проведено 13 заседаний Собора: двенадцать по делу Иоанна Златоуста и одно по делу епископа Ираклида Эфесского, которого Златоуст рукоположил во время поездки по Асии. Число членов к двенадцатому заседанию собора увеличилось и достигло 45 епископов.

Сами документы Собора при Дубе не сохранились. Соборные решения изложены в пересказе Патриарха Фотия, в его книге «Библиотека». Против Иоанна Златоуста было выдвинуто 29 обвиненийː

1. Первое обвинение выдвинул Макарий епископ Магнезии, который был главным обвинителем: Златоуст обидел Макария, выгнав и избив слугу Макария Евлалия.
2. Второе обвинение выдвинул монах Иоанн, которого пороли по приказу Златоуста, тащили и заковали в цепи как бесноватого.
3. Третье обвинение — продажа Златоустом большого количества церковной собственности.
4. Четвёртое — продажа Златоустом мрамора, который собрал Нектарий для украшения церкви святой Анастасии.
5. Пятое — Златоуст поносил духовенство, как бесчестное, коррумпированное, бесполезное.
6. Шестое — Иоанн назвал святого Епифания болтуном и бесноватым.
7. Седьмое, что он интриговал против Севериана и настроил деканов против него.
8. Восьмое — Иоанн написал клеветническую книгу о духовенстве.
9. Девятое, что он собрал всё духовенство вместе и вызвал трех диаконов — Акакия, Едафия и Иоанна — по обвинению в краже его омофора, и обвинял их в использовании омофора для других целей.
10. Десятое, что он рукоположил в епископы Антония, несмотря на то, что Антоний был признан виновным в ограблении могилы.
11. Одиннадцатое, что он он осудил комита Иоанна во время встречи крамольных войск.
12. Двенадцатое — он не молился при входе и выходе из церкви.
13. Тринадцатое, что он рукополагал в дьяконы и священники не в алтаре.
14. Четырнадцатое, что он рукоположил четырех епископов сразу.
15. Пятнадцатое, что он принимает женщин и остаётся с ними наедине, удаляя всех других.
16. Шестнадцатое, что он через Феодула продал имение, оставленное Феклой для Церкви.
17. Семнадцатое — из-за Иоанна никто не знал, как были потрачены доходы церкви.
18. Восемнадцатое, что он рукоположил священника Серапиона в то время, когда последний находился под обвинением.
19. Девятнадцатое, что он отказался проводить останки людей, которых держали в тюрьме по его приказу и которые умерли в его темнице.
20. Двадцатое, что он оскорбил самого святого Акакия, и отказался разговаривать с ним.
21. Двадцать первое, что он предал светской власти двух священников Порфирия и Евтропия, которые были изгнаны.
22. Двадцать второе, что он также проявил к пресвитеру Венериусу многое высокомерие (и тем самым жестоко оскорбил его).
23. Двадцать третье, что баню нагревают только для Иоанна, и что после того как он искупался, Серапион выливает ванну, так что никто не может её использовать.
24. Двадцать четвертое, что он рукоположил многих без свидетелей.
25. Двадцать пятое — Иоанн обедает один и за этими одинокими трапезами ведет себя, как Циклоп, — постыдно и сластолюбиво.
26. Двадцать шестое, что он сам был одновременно обвинителем, свидетелем, и судьёй, как это было видно из случаев с Мартирием протодиаконом, и с Проэресиосом, епископом Лукии.
27. Двадцать седьмое, что Иоанн Златоуст ударил кулаком Мемнона в церкви Апостолов, и пока кровь текла из уст Мемнона Иоанн праздновал и причащался.
28. Двадцать восьмое, что он одевался и раздевался на горнем месте и там ел свою пастилу (сладкие лепёшки).
29. Двадцать девятое — Иоанн подкупил за деньги рукоположенных им епископов с целью угнетения ими духовенства.

Иоанн Златоуст на собор не явился, хотя его трижды (по Сократу Схоластику — 5 раз) приглашали. Он мотивировал отказ заведомой несправедливостью к нему участников собора и требовал, чтобы его дело было рассмотрено Вселенским Собором.

Будущий архиепископ Константинополя и преемник Златоуста на архиерейской кафедре — Арсакий был в числе главных обвинителей против Иоанна Златоуста.

Собор единогласно вынес приговор о низложении Златоуста с архиерейства, который передали императору Аркадию:

Принимая во внимание, что Иоанн обвинен во многих преступлениях и что, сознавая себя виновным, он не хотел явиться на собор, — собор на основании закона (против упорных и не желающих явиться для суда) отставил его от должности. Жалобы против него, кроме того, обвиняют его в преступлении против императорского достоинства. Поэтому пусть прикажет благочестивый император изгнать его из Церкви и наказать за преступление против императорского достоинства, так как последний пункт обвинения не подлежит суду собора.

Последствия собора

Император Аркадий согласился сослать Златоуста, хотя Собор при Дубе, по мнению А. П. Лебедева, подсказывал Аркадию, чтобы он наказал Златоуста смертью, как принято было поступать с презрителями императорского достоинства. Иоанн Златоуст сдался полиции, которая отправила его в Вифинию в город Пренету, в этом городе Иоанн ждал дальнейших распоряжений императора.

Отмена решений собора

После отъезда из Константинополя епископ Севериан Габальский, бывший друг Иоанна, произнёс проповедь против него в Константинополе, где обвинял Иоанна в высокомерии и хвастливом нраве. Эти слова стали катализатором народного недовольства, народ осуждал епископа Севериана, епископа Феофила, Собор при Дубе и императора Аркадия. Опасаясь народных волнений, император приказал возвратить Иоанна. Ряд источников сообщает о неком знамении, побудившем к этому решению: несчастный случай в императорской спальне (епископ Палладий), выкидыш или рождение мертвого ребенка императрицей (житие, приписываемое епископу Мартирию) или землетрясение (Феодорит Кирский). Святителя встретили нотарий, 30 епископов и множество ликующего народа со светильниками. Когда еп. Феофил решил расследовать рукоположение свт. Иоанном еп. Ираклида Ефесского и объявить его незаконным, константинопольцы воспротивились и вступили в столкновение с александрийцами, проистекшее с жертвами и закончившиеся бегством александрийцев из города. Вскоре собор из 60 епископов (по Сократу — 65) аннулировал все решения Собора при Дубе и возвратил Иоанна Златоуста на столичную кафедру.

Литература

• [azbyka.ru/otechnik/Ermij_Sozomen/tserkovnaja-istorija/8_17 Ермий Созомен, Церковная история, Книга восьмая, Глава 11—20]
• [azbyka.ru/otechnik/Sokrat_Sholastik/tserkovnaja-istorija-socrata/6_16 Сократ Схоластик, Церковная история, Книга 6, Глава 9]
• [azbyka.ru/otechnik/Vasilij_Bolotov/lektsii-po-istorii-drevnej-tserkvi/28_1_2 Василий Васильевич Болотов, Лекции по истории Древней Церкви, Отдел третий. История богословской мысли. II. Споры христологические («христологическая» стадия споров о Богочеловеке), Экскурс: Оригенистические споры в конце IV и начале V век.]
• [www.tertullian.org/fathers/photius_03bibliotheca.htm#59 Photius, Bibliotheca, 59. Acts of the Synod of the Oak]
• [books.google.ru/books?id=WivbHxo0L-sC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Сергей Иванов, В поисках Константинополя. Путеводитель по византийскому Стамбулу и окрестностям, 2011 год, стр. 644]
• [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File%3A09_%D0%A6%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%BE-%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%BE%D0%B1%D1%89%D0%B5%D0%B4%D0%BE%D1%81%D1%82%D1%83%D0%BF%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D1%81%D0%BE%D0%B4%D0%B5%D1%80%D0%B6%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%B8_%D0%B8%D0%B7%D0%BB%D0%BE%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F._%D0%98%D0%B7%D0%B4.2-%D0%B5._1903_%D0%B3..pdf&page=155 Лебедев Алексей Петрович, 09. Церковно-исторические повествования общедоступного содержания и изложения. Изд. 2-е. 1903 г. VI. Собор при Дубе или тяжкое испытание в жизни св. Иоанна Златоуста, стр. 150—179] [azbyka.ru/otechnik/Aleksej_Lebedev/cerkovno-istoricheskie-povestvovanija-davnikh-vremen-khristianskoj-cerkvi/6]
• [azbyka.ru/otechnik/Anton_Kartashev/vselenskie-sobory/2_14 Антон Владимирович Карташёв, Вселенские Соборы II Вселенский собор в Константинополе 381 г., Св. Иоанн Златоуст]
• [books.google.ru/books?id=_3c_AQAAMAAJ&pg=PR31&dq=%D0%94%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D0%BE%D0%B3+%D0%9F%D0%B0%D0%BB%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D1%8F&hl=ru&sa=X&ved=0CCkQ6AEwA2oVChMIxNbi8-3WxwIVA90sCh0hpgCW#v=onepage&q=%D0%94%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D0%BE%D0%B3%20%D0%9F%D0%B0%D0%BB%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D1%8F&f=false PG 47 col. 5]
• [www.pravenc.ru/text/540881.html Православная энциклопедия, Т. 24, С. 159—205 Иоанн Златоуст, ч. 1]
• [vk.com/doc7308881_122835682?hash=2e7735a20b34f3a94a&dl=5b0b58f9d67353b34d «Крестный путь Иоанна Златоуста» Издание второе Москва Адрес-Пресс 2001]
• [remacle.org/bloodwolf/erudits/photius/chene.htm BIBLIOTHÈQUE DE PHOTIUS. 59 Actes du Synode du Chêne.]
• [books.google.ru/books?id=RMEUAAAAQAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false PG 103 col. 108]

Отрывок, характеризующий Собор под Дубом

– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.