Совершенно безумный папа

<tr><th width="33%">Надпись на доске</th><td>«Я не дантист» (англ. I am not a dentist)</td></tr><tr><th width="33%">Сцена на диване</th><td>Вся семья садится на диван, который опрокидывается назад и падает, проламывая стену, в подвал</td></tr><tr><th width="33%">Приглашённая звезда</th><td>Майкл Джексон и Кип Ленон (оба — Леон Камповски)</td></tr>

«Stark Raving Dad»
«Совершенно безумный папа»
Эпизод «Симпсонов» <tr><th style="font-size: 100%;" align="center" colspan="2"></th></tr>
<tr><th align="center" colspan="2">Гомер привозит «Майкла Джексона» к своему дому</th></tr>
Номер эпизода	36
Код эпизода	7F24
Первый эфир	19 сентября 1991 года
Исполнительный продюсер	Джеймс Л. Брукс, Мэтт Грейнинг, Сэм Саймон
Сценарист	Эл Джин и Майк Рейсс
Режиссёр	Рич Мур
Сезон 3 Stark Raving Dad Mr. Lisa Goes to Washington When Flanders Failed Bart the Murderer Homer Defined Like Father, Like Clown Treehouse of Horror II Lisa’s Pony Saturdays of Thunder Flaming Moe’s Burns Verkaufen der Kraftwerk I Married Marge Radio Bart Lisa the Greek Homer Alone Bart the Lover Homer at the Bat Separate Vocations Dog of Death Colonel Homer Black Widower The Otto Show Bart’s Friend Falls in Love Brother, Can You Spare Two Dimes? Список всех эпизодов
Сезоны 1 · 2 · 3 · 4 · 5 · 6 · 7 · 8 · 9 · 10 · 11 · 12 · 13 · 14 · 15 · 16 · 17 · 18 · 19 · 20 · 21 · 22 · 23 · 24 · 25 · 26 · 27 · 28
[www.snpp.com/episodes/7F24 SNPP capsule]

«Совершенно безумный папа» (англ. Stark Raving Dad) — первая серия третьего сезона мультсериала «Симпсоны», премьера которой состоялась в США 19 сентября 1991 года. Режиссёр серии — Рич Мур, сценарий написан Элом Джином и Майком Риссом. Приглашённой звездой был Майкл Джексон, озвучивавший Леона Камповски, однако в титрах вместо имени Джексона было указано имя Джон Джей Смит, поющего Леона озвучивал Кип Ленон.

Сюжет

Лиза будит Барта и напоминает ему, что скоро её день рождения, и что он всегда забывает об этом. Барт обещает сделать Лизе лучший подарок, который она когда-либо видела.

Гомер тем временем, собираясь на работу, обнаруживает, что все его белые футболки, постиранные Мардж, стали розовыми из-за того, что Барт положил свою красную кепку к белой одежде. На работе мистер Бёрнс, при просмотре камер наблюдения, замечает Гомера и, усомнившись в его адекватности, просит доктора Марвина Монро дать Гомеру психологический тест, чтобы выяснить, не имеет ли тот психических отклонений. Гомер не хочет выполнять тест и просит Барта заполнить его. Барт отвечает на все вопросы в тесте утвердительно и, таким образом, обеспечивает своему отцу место в психиатрической клинике.

Гомер отправляется в клинику для душевнобольных и ведёт себя адекватно, но при первом же упоминании о Барте он становится неуправляемым, и его признают сумасшедшим. Его сажают в одну палату с человеком, считающим себя Майклом Джексоном. Хотя Гомер никогда раньше о нём не слышал, они подружились.

Вскоре Барт узнаёт от «Майкла Джексона», сделавшего звонок в дом Симпсонов, где находится Гомер, а Мардж убеждает врачей клиники в полной его адекватности. Тот позже звонит из клиники Барту и говорит, что едет домой вместе с Майклом и просил никому об этом не сообщать, но Барт всё же сообщил об этом Милхаусу, а затем об этом узнаёт весь город.

Когда Гомер с лже-Майклом Джексоном приезжает к дому, их окружает толпа городских жителей, желающих взглянуть на своего кумира. Но, увидев его, они разочаровываются, ибо понимают, что это не «Король поп-музыки».

Барт забывает о дне рождения Лизы. Она обижается на него и позже пишет письмо, в котором она заявляет, что отныне они брат и сестра лишь формально. Майкл, оставшийся в доме Симпсонов на пару дней и видящий всё это, решает помочь Барту сделать Лизе подарок. За одну ночь они сочиняют песню, которую Барт исполняет перед своей сестрой на следующее утро. Лиза, получив хоть и запоздалый, но подарок, прощает Барта, после чего «Майкл Джексон» более низким, чем обычно, голосом говорит, что его настоящее имя — Леон Камповски, и он из города Патерсон, штат Нью-Джерси. Всю свою жизнь был злым, пока не начал говорить мягким тонким голосом. С тех пор он совершает добрые дела. Он покидает дом Симпсонов, напевая сочинённую им с Бартом для Лизы песню.

Производство

Идея создания серии пришла в голову Майклу Джексону, который был большим фанатом шоу, — он даже написал для этого сериала песню «Do the Bartman» — и сам однажды предложил Мэтту Грейнингу сделать серию с ним в качестве приглашённой звезды. Некоторые эпизоды первоначального варианта серии были вырезаны. Например, предполагалось, что вместе с Гомером в психиатрическую клинику поедет Барни Гамбл. Некоторые сюжетные линии эпизода предложил сам Джексон, например, как Барт рассказывает всем о том, что к нему в дом приедет Майкл Джексон, или изменение шутки о Принсе в начальной версии на шутку об Элвисе Пресли, также он настоял на появлении в эпизоде сцены, в которой «он» и Барт пишут для Лизы песню. Основная часть эпизода, однако, была написана Элом Джином и Майком Риссом.

Первоначально предполагалось, что «Совершенно безумный папа» будет заключительной серией второго сезона, но позже было решено сделать её пилотной серией третьего сезона. Майкл поставил перед создателями «Симпсонов» несколько условий: его имя не будет упоминаться в титрах (его имя было заменено на имя Джон Джей Смит), а также он не будет озвучивать Леона Комповски, когда тот поёт — вместо него партию исполнил певец Кип Ленон. Майкл специально попросил другого человека с голосом, похожим на его собственный, озвучивать Леона во время песен. Он объяснил это тем, что хотел подшутить над своими братьями. Настоящий же голос Леона Комповски в конце серии озвучивал Хэнк Азариа. Тем не менее многие зрители догадались, что Джон Джей Смит — это Майкл Джексон, и на следующий день об этом писало множество газет США. Эпизод был вновь показан 5 июля 2009 года в память Майкла Джексона, умершего 25 июня того же года.

Отношение критиков и публики

Во время первого показа серия оценивалась в 13.9 в рейтинге по Нильсену, её смотрели 23 % от общей аудитории, и она была на 33-м месте среди всех передач недели. Среди передач, которые были показаны в это же время, она заняла второе место, проиграв лишь «Шоу Косби», которое было на 8-м месте, с рейтингом 18.6 и 31 % от общего числа зрителей.

Исполнительный продюсер Эл Джин включил момент, когда Барт поёт Лизе поздравительную песню, в список своих любимых «симпсоновских» моментов, а Майк Рейес сказал о Майкле Джексоне: «Он — не потрясающий актёр, но сделал свою работу хорошо».

В 2006 году IGN номинировала Майкла Джексона на 5 место в списке лучших приглашённых звёзд, а эпизод был оценён 9 из 10 баллов. Обозреватель этой кампании назвал эпизод «чистым, забавным и трогательным», а появление Джексона оценил как «трогательное и немного самопародирующее». Журнал «Слейт» (англ. «Slate») писал: «Высокий уровень эпизода зависел не столько от таланта Джексона, сколько от таланта сценаристов. Создатели шоу пошли намного дальше простой идеи о появлении известного певца в городе».

Том Гэнджеми из шоу «Лучшая неделя» (англ. «Best Week Ever») назвал появление Майкла Джексона в качестве гостя в «Симпсонах» как «лучшее за всю историю шоу». Майкл Муди из интернет-блога «TV Squad» назвал эпизод исполнения Бартом и Майклом песни для Лизы «самым трогательным моментом шоу», а Дэвид Джермэйн из «Ассошиэйтед Пресс» появление Майкла Джексона посчитал «одним из самых запоминающихся в его актёрской карьере».

Несмотря на в целом положительные отзывы относительно самой серии, а также работы приглашённой звезды, — Майкла Джексона — оценки песни «С днём рождения, Лиза» (англ. «Happy birthday, Lisa») существенно различались. Так, Бэн Райнер из «Торонто Стар» включил эпизод «Совершенно безумный папа» в число «трёх худших эпизодов „Симпсонов“, а мелодия песни, по его мнению, была «дурацкой». Крис Сэлли из журнала «У Маклина» (англ. «Maclean's») говорил об эпизоде, как о «невыразимо глупом», а о песне в конце серии говорил: «она просто … плохая».

Есть и положительные отзывы о концовке серии. Так, Дэйв Валкер из газеты «Таймс пикайн» (англ. «The Times-Picayune») включил серию в список «запоминающихся моментов из карьеры Майкла Джексона», а песню «С днём рождения, Лиза» назвал «незабываемой».

«Совершенно безумный папа»: часть 2

Через год после показа этого эпизода авторы сериала задумали сделать продолжение. Сценаристами, не входящими в штат сериала, был написан сценарий, в котором Леон возвращается в Спрингфилд, но думает, что он — музыкант Принс, и под его влиянием поведение жителей города становится более развязным и свободным.

Сценарий был направлен Принсу с предложением стать приглашённой звездой и озвучивать Леона, и тот согласился, однако позже у него с авторами сериала возникли разногласия по поводу некоторых особенностей сюжета, и в результате авторы отказались от идеи создания эпизода, несмотря на готовый сценарий.

Повторный показ

30 января 1992 года состоялся повторный показ серии. Причиной тому стало высказывание Джорджа Буша-старшего во время его предвыборной президентской кампании о том, что он будет пытаться делать американские семьи сильнее, делать их более похожими на «Уолтонов» (англ. «The Waltons») — семьи из одноимённого американского телесериала — и меньше похожими на Симпсонов.

У авторов сериала уже были трения с семьёй Буш, когда Барбара Буш в интервью журналу People сказала: «„Симпсоны“ — самое глупое шоу, которое я когда-либо видела». Позже авторы сериала послали Барбаре телеграмму от имени Мардж Симпсон, и вскоре получили от неё письмо с извинениями.

Подобным образом они решили пошутить и с Джорджем Бушем. Продюсеры сериала решили повторить эпизод «Совершенно безумный папа», но с изменённым началом: вся семья смотрит выступление Буша, в котором он как раз говорит об Уолтонах и Симпсонах. Барт во время выступления говорит: «Мы же как Уолтоны. Мы тоже в конце серии молимся о конце депрессии».

Джорджа Буша-старшего сценаристы «Симпсонов» очень едко осмеяли в 13 эпизоде 7 сезона мультсериала — «Два плохих соседа».

Культурные отсылки

• Шоу, которое смотрит Гомер, пока Барт заполняет психологический тест, который дали Гомеру на работе, напоминает шоу «Самое смешное видео» (англ. «America's Funniest Home Videos»).
• Обстановка больницы, где находится Гомер, напоминает фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Оттуда же и один из пациентов больницы — индеец по имени Вождь. Другой пациент клиники — Раймонд, отсылка к одноимённому персонажу фильма «Человек дождя». Ещё один пациент клиники — человек с маской на лице, привязанный к коляске, — не кто иной, как Ганнибал Лектер.
• Среди аллюзий на Майкла Джексона: 25-я годовщина Motown, где выступил Джексон, песни «Beat It» и «Billie Jean», Бабблз — обезьяна Майкла Джексона и лунная походка, которую Леон продемонстрировал во время исполнения песни «Billie Jean».

Ссылки

• Stark Raving Dad (англ.) на сайте Internet Movie Database  (англ.)
• [www.snpp.com/episodes/7F24.html «Stark Raving Dad» на сайте The Simpsons Archive]  (англ.)
• [www.thesimpsons.com/episode_guide/0301.htm «Stark Raving Dad» на сайте The Simpsons.com]  (англ.)
• [www.tv.com/the-simpsons/stark-raving-dad/episode/1321/summary.html «Stark Raving Dad» на сайте TV.com]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Совершенно безумный папа

– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»