Советизация Грузии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Советизация Грузии
Основной конфликт: Гражданская война в России
Иностранная военная интервенция в России
Дата

16 февраля17 марта 1921

Место

Грузинская Демократическая Республика

Причина

Стремление РСФСР и Турции установить свой контроль над территориями Грузии

Итог

Победа большевиков и Турции

Изменения

Юго-западная часть Грузии отошла Турции.
Все остальные территории Грузии отошли к ГССР

Противники
Грузия
Франция
(28 февраля)
РСФСР РСФСР
Грузинская ССР
Великое национальное собрание Турции
23 февраля)
Командующие
Н. Н. Жордания
Г. Лордкипанидзе
К. Л. Геловани
Г. И. Квинитадзе
Г. И. Мазниашвили
К. Чолокашвили
А. И. Геккер
М. Д. Великанов
И. В. Сталин
Г. К. Орджоникидзе
Ф. И. Махарадзе
К. М. Карабекир
Силы сторон
ВС Грузии, народная гвардия и местное ополчение

ВМС Франции

итого: ок. 35 тыс.

РККА (ок. 50 тыс.)
Грузинские большевики

ВС Турции (ок. 20 тыс.)

Потери
3200 (оценка) 5500 (оценка)
нет данных
</td></tr>
</td></tr>

</table>

 
Война за независимость Турции

Советизация Грузии — установление советского строя в Грузии. Сопровождалось рядом вооруженных конфликтов (тифлисская операция[1], в западной и современной грузинской литературе распространён термин советская оккупация Грузии[2][где?]), в которых участвовали: с одной стороны — грузинские большевики и части 11-й и 9-й Кубанской армий РСФСР, с другой — вооружённые подразделения Грузинской Демократической Республики (при поддержке французского флота), народной гвардии (партийные отряды грузинских социал-демократов — меньшевиков) и ополчение.





Предыстория

Весной 1920 года советские войска заняли Азербайджан и провозгласили в нём советскую власть. Однако их намерениям продвинуться в Грузию помешал ряд факторов: большевистское восстание в Грузии было быстро подавлено силами правительства меньшевиков при поддержке Антанты, в то же время на польском фронте положение большевиков осложнилось. Мир с Грузией был также необходим большевикам для того, чтобы наладить отношения с Англией, тем самым прорвав международную изоляцию Советской России. В связи со всем этим советские войска были отведены от границ Грузии. 7 мая 1920 в Москве был заключен [www.rrc.ge/law/xels_1920_05_07_ru.htm мирный договор] между РСФСР и Грузинской демократической республикой. По его условиям Советская Россия признавала независимость Грузии и обещала не вмешиваться в её внутренние дела, а Грузия, в частности, легализовала положение коммунистической партии. Стороны обменялись дипломатическими представителями (советским полпредом в Грузии стал С. М. Киров).

Осенью 1920 в результате армяно-турецкой войны была «советизирована» Армения. Таким образом, Грузия оказалась в окружении. Тем временем Киров и Орджоникидзе вели в советском руководстве кампанию за «советизацию» Грузии. Так, 12 декабря в послании Ленину и Сталину Орджоникидзе заявляет:

Положение в самой Грузии таково, что без особого труда мы с ней покончим: восстания в Борчалинском уезде, Абхазии, Аджарии, Душетском уезде будут проведены. Еще раз довожу это до вашего сведения и прошу указаний.

Дожидаться этих указаний он, тем не менее, не стал, и уже 15 декабря Кавказское бюро ВКП(б) приказало 11-й армии перейти границу Грузии. Однако два дня спустя, 17 декабря, пленум ЦК ВКП(б) подтвердил «решение ЦК о мирном направлении политики РСФСР на Кавказе», и операция была отменена. Орджоникидзе и Киров от имени Кавбюро вновь обратились в Москву с предложением захватить Грузию:

Все контрреволюционные заговоры, обнаруженные на Северном Кавказе, неизменно открывают связь с Грузией. Чтобы твердо обеспечить за нами Северный Кавказ (хлеб и нефть), необходимо советизировать Грузию.

12 января 1921 Пленум ЦК вновь отклонил предложение Кавбюро. Ленин по-прежнему выступал против операции, сомневаясь в её перспективах, тогда как Сталина и Троцкого её организаторам удалось склонить на свою сторону.

6 февраля приказом командующего Кавказским фронтом В. Гиттиса была создана группа войск Тифлисского направления под командованием М. Д. Великанова в составе нескольких стрелковых и кавалерийских дивизий и танкового отряда. В тот же день Орджоникидзе посылает Ленину, Сталину и Троцкому очередную телеграмму:

Грузия окончательно превратилась в штаб мировой контрреволюции на ближнем востоке. Здесь орудуют французы, здесь орудуют англичане, здесь орудует Казим-бей — представитель Ангорского правительства. В горы бросаются миллионы золота, создаются в пограничной полосе с нами грабительские банды, нападающие на наши пограничные посты... Считаю необходимым еще раз подчеркнуть надвигающуюся на Бакинский район смертельную опасность, предупредить которую можно лишь немедленным сосредоточением достаточных сил для советизации Грузии.

Однако Политбюро по предложению Ленина решило продолжать мирные переговоры с меньшевистским правительством Грузии. На это Орджоникидзе ответил тем, что в ночь на 12 февраля 1921 в Борчалинском и Ахалкалакском уездах Грузии местные коммунисты подняли восстание, скоординированное с командованием 11-й армии. Большевиками были заняты Гори, Душет и весь Борчалинский уезд. Видя этот успех, 15 февраля Ленин отдает распоряжение штабу Кавказского фронта:

Мы ожидаем от РВС 11 энергичных и быстрых действий, не останавливающихся перед занятием Тифлиса.

16 февраля 1921 Ревком Грузии во главе с Ф. Махарадзе провозгласил «Грузинскую советскую республику» и обратился с просьбой о военной помощи к правительству РСФСР.

Ход событий

Тбилисское направление

К началу конфликта вооруженные силы Грузии, включая регулярные части народной гвардии (партийные отряды социал-демократов), состояли из 16 пехотных батальонов (1 армейская дивизия и полк народной гвардии), 1 саперного батальона, 5 полевых артдивизионов (всего 52 орудия), 2 конных полков (легионов), стольких же автоэскадронов с 2 командами бронеавтомобилей, авиаотряда и 4 бронепоездов. Всего на довольствии находилась 21 тыс. человек, не считая штабов, управлений, нестроевых частей, а также крепостных полков.

16 февраля 1921 года советские войска перешли южную границу Грузии и заняли Красный мост через реку Храми и село Шулаверы. Здесь им оказали сопротивление добровольческие отряды кахетинцев под командованием Стефана Ахметели. Далее большевики продвинулись на север к Тифлису. 19-20 февраля у села Табахмела на подходах к Тифлису части 11-й армии столкнулись с ожесточенным сопротивлением юнкеров — учащихся военной школы (510 бойцов, 4 пушки, 6 пулеметов, командовал полковник А. Чхеидзе). Село осталось в руках грузинских юнкеров, однако красные обошли его и продолжили наступление.

В результате тяжелого поражения у реки Храми лишь около 700 грузинских военных отступило к Тбилиси. Главнокомандующий грузинской армией генерал Г. Квинитадзе так оценивал ситуацию: «Судьба Тбилиси была решена уже в боях у Красного Моста и на Храми. Если бы 16 февраля противник даже одной кавалерией продолжил бы наступление, он бы смог ночью войти в Тбилиси». Несмотря на это, главнокомандующий быстрыми и энергичными действиями сумел организовать оборону города. Он разделил линию фронта на секторы:
а) На левом берегу Куры, участке Орхеви были сгруппированы части гвардии под командованиям генерала А. М. Джиджихия.
б) На правом берегу Куры до Табахмела, командующим Соганлугским фронтом назначен опытный генерал Г. Мазниашвили.
в) Участок от Табахмела до Коджори был поручен генералу А. С. Андроникашвили и здесь расположили юнкеров военной школы.

Квинитадзе разгадал основное направление наступления врага и основные силы сосредоточил на Соганлугском участке. В подчинении Г. Мазниашвили оказалось 2500 штыков, 5 батарей — гаубицы и легкие орудия армейской артиллерии, 1 бронепоезд и 2 броневика.

Вечером 18 февраля у Соганлуги показались подразделения Красной Армии. Командование красных допустило ошибку и повело войска в атаку на неразведанные позиции. Грузинские войска в течение всей ночи отбивали атаки, а на рассвете при поддержке броневиков перешли в контрнаступление и добились серьезного успеха: в плен было взято 1600 человек, по отступающим частям 11-й Красной Армии ударила артиллерия и вслед их атаковали самолеты.

Несмотря на поражение, противник незамедлительно изменил направление удара и 19 февраля нанес удар в направлении Табахмела. Но он не сумел прорвать линию обороны учеников военной школы (всего — 160 юнкеров и 350 кадетов).

В течение 19-20 февраля в Орхевском секторе проходили артиллерийские дуэли и незначительные столкновения. 21 февраля противник попытался обойти левый фланг защитников города. Грузинские части ответили контратакой: командование создало ударную группу под командованием ген. Джиджихия из 5 гвардейских батальонов и кавалерийской бригады, которые от деревни Лило перешли в наступление, а из Орхеви пошли в лобовую атаку 2 гвардейских батальона. Красные потерпели поражение и отступили. Грузинские войска продвинулись на 10 километров, но 23 февраля, после появления на левом фланге красной кавалерийской дивизии, вернулись на прежние позиции.

22 февраля красная кавалерия обошла фронт справа (с запада) и заняв Манглиси, стала угрожать Тифлису с тыла. Грузинское командование было вынуждено растянуть линию фронта до Цхнети. 24 февраля фронт растянулся ещё больше. Был создан Лилойский боевой участок под командованием полковника Н. Гедеванишвили. 11-я армия пополнилась дополнительными подразделениями и 24 февраля, после мощной артиллерийской подготовки, перешла в решающее наступление на всех участках фронта. Переброшенная из Баку «Восточная бригада красных курсантов» пошла в атаку на уже поредевшие ряды курсантов Военной школы, но те неоднократно в рукопашном бою отбрасывали наступающих и в течение целого дня не отступили ни на шаг.

На Соганлугском участке красные прорвали позиции генерала Мазниашвили и в 6 часов завладели т. н. «Тригонометрическим пунктом», но грузинское командование включило в бой последние резервы и выбило оттуда врага, заняв высоту.

На левом берегу части Красной Армии пошли в атаку при поддержке 5 бронепоездов (из которых один был подбит), 3 танков и броневиков. При помощи танков наступающие взяли Орхеви, но части гвардии пошли в контратаку и вернули позиции, выбив противника из занятых позиций. При этом был подбит один из танков. Грузинская армия по всему фронту отбила наступление 11-й армии, но на оголенных флангах (следствие малочисленности армии) создалась крайне опасная обстановка: над фронтом нависла угроза окружения, так как красная кавалерия с обоих флангов обошла линию фронта. Особенно тяжелым было положение в секторе Лило. Там, где красная кавалерия обошла позиции полковника Гедеванишвили, малочисленная грузинская кавалерия попыталась её остановить контратакой у деревни Норио, но силы были слишком неравны и красные все-таки взяли деревни Мамкода, Глдани и наконец — Авчала. Из последних сил грузины сумели вернуть Авчальский вокзал — с помощью бронепоезда и отряда добровольцев.

24 февраля правительство Н. Жордания эвакуировалось в Кутаиси. В с. Табахмела продолжали держаться юнкера, которых осталось к тому времени около 290 человек. 25 февраля положение Тбилиси стало критическим: Красная Армия в несколько раз превосходила по численности ряды защитников города, на поле боя инициатива перешла к кавалерии, которая уже реально могла окружить грузинские части. В этих условиях грузинское командование приняло решение: в целях сохранения армии, во избежание жертв среди мирного населения, и продолжения боевых действий оставить Тифлис. Так закончилась недельная оборона Тбилиси в 1921 году. Грузинские силы получили приказ об отходе. Грузинская армия должна была закрепиться у г. Мцхета, но после сдачи Тбилиси боевой дух солдат резко упал, и организованное сопротивление вооруженных сил Грузии прекратилось.

Другие направления

Тем временем в тылу у большевиков 18 февраля 7,5-тысячная армия дашнаков внезапным ударом взяла Ереван.

Параллельно силы 9-й Кубанской армии под командованием В. Чернышева вели наступление в Абхазии, где 17 февраля был создан ревком. Здесь успех был переменным (так, 28 февраля грузинские войска при огневой поддержке французского флота выбили советские части из г. Гагры, однако уже на следующий день большевики вновь заняли его). 4 марта 1921 года части 31-й стрелковой дивизии 9-й армии заняли Сухуми, где была провозглашена советская власть. 9 марта был занят Зугдиди, 14 марта — Поти.

Грузинское правительство и армия, деморализованная потерей Тбилиси, пытались организовать оборону Кутаиси, однако неожиданное продвижение частей Красной Армии с Северного Кавказа, через считавшийся непроходимым перевал Мамисони, не дало им такой возможности. 10 марта большевики вошли в покинутый Кутаиси. Часть грузинских сил ушла в горы и продолжала сражаться, но основные подразделения армии и народной гвардии, а также правительство отступили в важный черноморский порт Батуми.

Вмешательство Турции

23 февраля Кязым Карабекир, командовавший турецкими войсками в Западной Армении, объявил Грузии ультиматум, потребовав оставить города Ардахан и Артвин. Оказавшись под огнём с двух сторон, грузинское правительство было вынуждено уступить, и турки вошли в Грузию, заняв приграничные районы и оказавшись вблизи остававшегося в руках грузин Батуми, к которому приближалась 18-я кавалерийская дивизия Красной Армии. Создалась возможность военного столкновения. В надежде использовать это обстоятельство грузины 7 марта достигли устного соглашения с Карабекиром, по которому турецкие войска могли войти в город, сохранив контроль над гражданской администрацией за грузинскими властями. 8 марта турки под командованием Кязым-бея заняли оборонительные позиции вокруг города, что привело к кризису в их отношениях с Советской Россией. Нарком иностранных дел Чичерин передал турецкому представителю в Москве ноту протеста; тот ответил двумя нотами, в которых говорилось, что турецкая армия лишь обеспечивает безопасность местного мусульманского населения, которой угрожает советская военная операция.

Стремясь в сложных военных условиях на Кавказе (Армения, Дагестан, продолжение сопротивления в Грузии) прекратить боевые действия, Ленин заявил о необходимости компромисса с грузинскими меньшевиками. 8 марта грузинский ревком предложил им создать коалиционное правительство, однако социал-демократы отказались от этого.

Однако когда 16 марта турецкие власти заявили об аннексии Батуми, грузинское руководство было вынуждено сделать выбор. Надежда на французскую или британскую интервенцию уже пропала; к тому же 16 марта между Великобританией и РСФСР было подписано торговое соглашение, по которому британцы обещали воздерживаться от любой антисоветской деятельности на всей территории бывшей Российской империи. В тот же день в Москве был подписан договор о дружбе между Советской Россией и Великим национальным собранием Турции, во главе которого стоял Кемаль Ататюрк. По этому договору Ардахан и Артвин переходили к туркам, которые, в свою очередь, отказывались от претензий на Батуми. Однако покидать город турки не стали. Грузинские же лидеры предпочитали турецкой оккупации власть большевиков, и чтобы предотвратить окончательную утрату Грузией Батуми, пошли на переговоры с ревкомом.

Часть территории Грузинской Демократической Республики, тем не менее, отошла к Турции. Впоследствии, в 19451953 гг., СССР выдвигал к Турции территориальные претензии относительно армянских и грузинских территорий, отошедших к ней в 1921 г., но затем отказался от этих претензий.

Окончание

17 марта в Кутаиси министр обороны Грузии Григол Лордкипанидзе и полномочный представитель советской стороны Авель Енукидзе заключили перемирие, а 18 марта — соглашение, позволявшее Красной Армии занять Батуми.

Перемирие с грузинскими меньшевиками позволило большевикам действовать косвенными методами. В Москве продолжались советско-турецкие консультации, а тем временем на окраинах Батуми стояло несколько тысяч солдат грузинской армии и народной гвардии, готовых сражаться за город. 18 марта грузины под командованием генерала Георгия Мазниашвили начали уличные бои с турецким гарнизоном. Тем временем меньшевистское правительство погрузилось на итальянское судно и под конвоем французских боевых кораблей покинуло страну. Бои завершились 19 марта, когда порт и большая часть города находились в руках грузин. В тот же день Мазниашвили сдал Батуми ревкому, в него вошла красная кавалерия, и там была установлена советская власть.

Последствия

По Карсскому договору, заключенному между советскими республиками и Турцией 13 октября 1921, Грузия сохраняла Батуми, однако утрачивала в пользу Турции часть земель к югу от него с городом Артвин. Сохраняющаяся за Грузией часть территории, населенная преимущественно грузинами-мусульманами, должна была получить автономию (Аджария).

Несмотря на эмиграцию правительства Грузии и демобилизацию армии, в горах и ряде сельских районов сохранялись очаги сопротивления (так, в 1922 имело место восстание в Кахети и Хевсурети под руководством Какуцы Чолокашвили). Вторжение в Грузию привело к существенным разногласиям в среде самих большевиков. Учрежденное ими новое, коммунистическое правительство республики изначально предложило неожиданно мягкие условия своим бывшим противникам, остававшимся в стране. Ленин также был сторонником политики примирения. В 1922 противостояние общества насильственной советизации нашло своё отражение в том, что советские руководители Грузии выступили против политики централизации, которую защищали Дзержинский, Сталин и Орджоникидзе. Этот внутренний конфликт, получивший в современной историографии название «Грузинского дела», стал одним из основных вопросов спора между Сталиным и Троцким в последний год ленинского правления и отразился в «Завещании Ленина».

Интеллектуальное сопротивление большевистскому режиму в Грузии и периодические вспышки партизанской борьбы развились в конце концов в крупное антисоветское восстание в августе 1924. Провал восстания и волна крупномасштабных репрессий, проводимых под руководством Лаврентия Берия, деморализовали грузинское общество, а та его часть, которая наиболее активно выступала за независимость страны, оказалась репрессирована. После этого крупных попыток противостояния советской власти в Грузии не было вплоть до появления нового поколения антисоветского движения 1970-х гг.

Напишите отзыв о статье "Советизация Грузии"

Примечания

  1. [gatchina3000.ru/great-soviet-encyclopedia/bse/110/828.htm Тифлисская операция 1921]. БСЭ. [www.webcitation.org/65lGS4tKL Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
  2. Debo R. (1992). Survival and Consolidation: The Foreign Policy of Soviet Russia, 1918—1921, pp. 182, 361—364. McGill-Queen’s Press. ISBN 0-7735-0828-7

Ссылки

Литература



Отрывок, характеризующий Советизация Грузии

Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.