Советско-финская война (1941—1944)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Советско-финская война 1941—1944 годов
Основной конфликт: Вторая мировая война

Финские солдаты в одном из укрытий на VT-линии, июнь 1944
Дата

25 июня 194119 сентября 1944

Место

Финляндия, Карело-Финская ССР, Ленинградская область, Мурманская область и Вологодская область[1]

Причина

стремление Финляндии вернуть территории, утраченные по итогам Зимней войны

Итог

Победа СССР. Московское перемирие, Финляндия объявила войну нацистской Германии

Противники
СССР СССР
Великобритания Великобритания (ограниченное участие)
Страны оси:[2]
Командующие
Попов М. М.
Хозин М. С.
Фролов В. А.
Говоров Л. А.
Мерецков К. А.
Густав Маннергейм
Николас фон Фалькенхорст
Эдуард Дитль
Лотар Рендулич
Силы сторон
Северный фронт (c 23.08.41 разделён на Карельский и Ленинградский фронты): 358 390 человек[3]
Балтийский флот 92 000 человек[4]
530 тыс. чел.[5]
Потери
Неизвестны; только в

Оборона в Заполярье и Карелии: Безвозвратно — 67 265
Санитарные — 68 448
Выборгско-Петрозаводская стратегическая наступательная операция:
Безвозвратно — 23 674
Санитарные — 72 701 [3]
Потери гражданского населения:[прим. 1] 632 253 погибших в Ленинграде[6][7]

Армия: 58 715 погибли или пропали без вести
158 000 раненых
[8]

2377 пленных по состоянию на 22 апреля 1956 ещё находилось в плену[3]

 
Великая Отечественная война

Вторжение в СССР Карелия Заполярье Ленинград Ростов Москва Горький Севастополь Барвенково-Лозовая Демянск Ржев Харьков Воронеж-Ворошиловград Сталинград Кавказ Великие Луки Острогожск-Россошь Воронеж-Касторное Курск Смоленск Донбасс Днепр Правобережная Украина Крым Белоруссия Львов-Сандомир Яссы-Кишинёв Восточные Карпаты Прибалтика Курляндия Бухарест-Арад Болгария Белград Дебрецен Гумбиннен-Гольдап Будапешт Апатин-Капошвар Польша Западные Карпаты Восточная Пруссия Нижняя Силезия Восточная Померания Моравска-Острава Верхняя Силезия Балатон Вена Берлин Прага

 
Советско-финская война (1941—1944)
Бомбардировки Финляндии Блокада Ленинграда Карелия Ханко Заполярье Медвежьегорск Карельский перешеек Петразоводск-Олонец Выборг-Петрозаводск
 
Войны независимой Финляндии
Гражданская война Первая советско-финская война Вторая советско-финская война Советско-финская война 1939—1940 годов Советско-финская война 1941—1944 годов Лапландская война

Советско-финская война (1941—1944) (в русскоязычных источниках — обычно Советско-финский фронт Великой Отечественной войны, в финской историографии — «Война-продолжение»). В ходе войны Финляндия выступила на стороне стран Оси[9][10][11] с целью отторжения территории у СССР до «границы трёх перешейков» (Карельского, Олонецкого и Беломорского)[12][13][14]. Военные действия начались 22 июня 1941 года, когда в ответ на занятие финскими войсками демилитаризованной зоны Аландских островов финские войска подверглись бомбардировке советской авиации. 21—25 июня с территории Финляндии против СССР действовали военно-морские и военно-воздушные силы Германии[15]. Ещё 24 июня на пресс-конференции[уточнить] в министерстве иностранных дел в Берлине было заявлено, что Финляндия не ведёт войны с Советским Союзом.

25 июня силы советского воздушного флота нанесли авиаудар по 18 финским аэродромам и нескольким населённым пунктам[12][16]. В этот же день правительство Финляндии заявило, что страна находится в состоянии войны с СССР. 29 июня финские войска начали боевые действия против СССР[17] и к концу 1941 года оккупировали значительную часть территории Карелии, включая её столицу Петрозаводск.

В 1941—1944 годах войска Финляндии участвовали в блокаде Ленинграда[12][18]. К концу 1941 года фронт стабилизировался, и в 1942—1943 годах активных боёв на финском фронте не было. В конце лета 1944 года, после тяжёлых поражений, понесённых союзной Германией, и советского наступления в Карелии, Финляндия предложила прекращение огня, которое вступило в действие 4—5 сентября 1944 года.

Финляндия вышла из войны с СССР с заключением договора о перемирии, подписанного 19 сентября 1944 года в Москве. После этого Финляндия, не удовлетворённая скоростью вывода немецких войск со своей территории, начала военные действия против Германии.

Окончательный договор о мире со странами-победительницами был подписан 10 февраля 1947 года в Париже.

Помимо СССР, Финляндия находилась в состоянии войны с Великобританией, Австралией, Канадой, Чехословакией, Индией, Новой Зеландией и Южно-Африканским Союзом[19]. Со стороны Британской империи в боях принимало участие 151-е крыло королевских ВВС (англ. No. 151 Wing RAF). Также в боях участвовали подразделения Италии, действовавшие в составе финно-итало-германской флотилии (Naval Detachment K (англ.)) на Ладожском озере[20].





Содержание

Название

В российской и советской историографии конфликт рассматривается как один из театров Великой Отечественной войны, аналогичным образом, Германия рассматривала свои операции в регионе как составную часть Второй мировой войны; финское наступление планировалось немцами как часть плана «Барбаросса».

В финской историографии для названия этих военных действий преимущественно используется термин «война-продолжение» (фин. jatkosota), что подчёркивает её отношение к завершившейся незадолго до этого Советско-финской войне 1939—1940 годов, или Зимней войне.

Российский историк Барышников указывает, что период войны 1941—1944 годов был с финской стороны «явно агрессивным», а «парадоксально» звучащий термин «война-продолжение» появился уже после вступления Финляндии в войну по пропагандистским соображениям. Война финнами планировалась как короткая и победоносная и до осени 1941 года называлась ими «летней войной» (см. работу Н. И. Барышникова[12], со ссылкой на Олли Вехвиляйнена).

Предпосылки

Внешняя политика и союзы

Московский мирный договор от 13 марта 1940 года, завершивший Советско-финскую войну 1939—1940 годов, воспринимался финнами как крайне несправедливый[21]: Финляндия потеряла значительную часть Выборгской губернии (фин. Viipurin lääni, в Российской империи неофициально именовавшейся «Старая Финляндия»)[22][23][24]. С её потерей Финляндия лишилась пятой части промышленности и 11 % сельскохозяйственных земель. 12 % населения, или около 400 тыс. человек, пришлось переселить с уступленных СССР территорий. Полуостров Ханко был отдан в аренду СССР под военно-морскую базу. Территории присоединяются к СССР и 31 марта 1940 года формируется Карело-Финская Советская Социалистическая Республика с Отто Куусиненом во главе.

Несмотря на заключение мира с СССР, на территории Финляндии сохранялось действие военного положения ввиду расширяющейся в Европе Второй мировой войны, сложной продовольственной ситуации и ослабленного состояния финской армии. Готовясь к возможной новой войне, Финляндия активизировала перевооружение армии и укрепление новых, послевоенных границ (Линия Салпа). Доля военных расходов в бюджете 1941 года выросла до 45 %[25].

В апреле−июне 1940 Германия оккупировала Норвегию. В результате этого Финляндия потеряла источники поставок удобрений, что, наряду с сокращением посевных площадей вследствие Советско-финской войны 1939—1940 годов, привело к резкому падению производства продовольствия. Нехватку компенсировали за счёт закупок в Швеции и СССР, который использовал задержки с поставками продовольствия для давления на Финляндию[26].

Предпосылки конфликта

Оккупация Германией Норвегии, отрезавшая Финляндию от прямых связей с Великобританией и Францией, привела к тому, что с мая 1940 Финляндия взяла курс на укрепление отношений с нацистской Германией[27].

14 июня СССР направил ультиматум Литве с требованиями формирования просоветского правительства и ввода дополнительного контингента советских войск. Срок ультиматума был установлен до 10 утра 15 июня. Утром 15 июня правительство Литвы приняло ультиматум. 16 июня аналогичные ультиматумы были приняты правительствами Латвии и Эстонии. В конце июля 1940 года все три прибалтийские страны были включены в состав СССР.

События в Прибалтике вызвали негативную реакцию в Финляндии. Как указывает финский историк Мауно Иокипии,
… Было понятно, что события аналогичные прибалтийским могли ожидать и Финляндию. Юхо Паасикиви (посол Финляндии в СССР) писал об этом министру иностранных дел 22 июля 1940 г.: «Судьба прибалтийских стран и способ, которым Эстония, Латвия и Литва были превращены в советские государства и подчинены советской империи, заставляют меня ночи напролет думать об этом серьезном деле»[28]

23 июня СССР предложил Финляндии концессию на никелевые рудники в Петсамо, в чём было отказано на основании уже подписанного соглашения с Германией[29].

Вскоре СССР потребовал подписания отдельного договора с СССР о демилитаризованном статусе Аландских островов.

8 июля, после того, как Швеция подписала с Германией договор о транзите войск, СССР потребовал от Финляндии аналогичных прав для транзита до советской базы на полуострове Ханко. Права транзита были предоставлены 6 сентября, демилитаризация Аландских островов согласовалась 11 октября, но переговоры по Петсамо затянулись.

СССР также потребовал изменений во внутренней политике Финляндии — в частности, отставки Вяйнё Таннера[30] — лидера финских социал-демократов[31]. 16 августа 1940 г. Таннер вышел из правительства[28].

Подготовка Финляндии к совместным действиям с Германией

В это время в Германии по указанию Адольфа Гитлера началась разработка плана нападения на СССР, и Финляндия приобрела интерес для Германии как база для размещения войск и плацдарм для боевых операций, а также как возможный союзник в войне против СССР. 19 августа 1940 года немецкое правительство прекратило действие эмбарго на поставки оружия в Финляндию, в обмен на разрешение использовать территорию Финляндии для транзита немецких войск в Норвегию[28]. Хотя в Финляндии ещё сохранялась подозрительность по отношению к Германии вследствие её политики во время Зимней войны, её видели[кто?] единственным спасителем из ситуации[33].

Первые германские войска начали транспортировку через финскую территорию в Норвегию 22 сентября 1940 года[34]. Поспешность графика связана с тем, что проход советских войск на Ханко начался через два дня[35].

В сентябре 1940 года в Германию был отправлен финский генерал Пааво Талвела, уполномоченный Маннергеймом на проведение переговоров с немецким Генштабом. Как пишет В. Н. Барышников, в ходе переговоров было достигнуто соглашение между германским и финским Генштабами о совместной подготовке нападения на Советский Союз и ведении войны против него[36], что со стороны Финляндии было прямым нарушением 3-й статьи Московского мирного договора.[37]

12 и 13 ноября 1940 года в Берлине состоялись переговоры председателя Совнаркома СССР В. М. Молотова и Адольфа Гитлера, в ходе которых обе стороны отметили, что транзит немецких войск привел к всплеску прогерманских, реваншистских и антисоветских настроений в Финляндии, и этот «финский вопрос» между двумя странами может потребовать урегулирования. Однако стороны сошлись на том, что военное решение не удовлетворяет интересам обеих стран. Германия была заинтересована в Финляндии как поставщике никеля и леса. Кроме того, военный конфликт, по мнению Гитлера, привел бы к военному вмешательству со стороны Швеции, Великобритании или даже США, что побудило бы и Германию вмешаться. Молотов заявил, что Германии достаточно прекратить транзит своих войск, который способствует антисоветским настроениям, тогда этот вопрос может быть урегулирован в мирном порядке между Финляндией и СССР. Причем, по мнению Молотова, новые соглашения с Германией для этого урегулирования не нужны, так как, согласно имеющемуся германо-русскому соглашению, Финляндия входит в сферу интересов СССР. Отвечая на вопрос Гитлера, Молотов заявил, что он представляет себе урегулирование в тех же рамках, что и в Бессарабии, и в соседних странах[38][39].

Финское руководство было проинформировано Германией о том, что Гитлер отверг требование Молотова в ноябре 1940 об окончательном решении «финского вопроса», что повлияло[как?] на его дальнейшие решения[35].

«Находясь в Берлине по особому заданию в декабре 1940 г., генерал Пааво Талвела поделился в беседе со мной, рассказав, что он действует в соответствии с указанием Маннергейма и что он начал излагать генералу Гальдеру взгляды о таких возможностях, имея которые, Германия могла бы оказать военную поддержку Финляндии в её трудном положении» — пишет посланник Финляндии в Германии Т. Кивимяки[40].

5 декабря 1940 года Гитлер сказал своим генералам, что они могут рассчитывать на участие Финляндии в операции «Барбаросса»[41].

В январе 1941 г. начальник штаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер вел переговоры с начальником генерального штаба Финляндии Э. Хейнриксом, и генералом П. Талвела, что отражено в дневниках Гальдера:[42] Талвела «просил дать сведения о сроках приведения финской армии в состояние скрытой боевой готовности для наступления в юго-восточном направлении»[43]. Генерал Талвела в своих мемуарах указывает, что накануне войны Маннергейм был решительно настроен наступать уже прямо на Ленинград[44]. Американский историк Лундин писал, что в 1940—1941 годах «для политических и военных лидеров Финляндии было самым сложным делом прикрыть своё приготовление к войне-реваншу и, как мы убедимся, к завоевательной войне»[45]. По совместному плану от 30 января, наступление финнов должно было начаться не позже, чем в момент пересечения немецкой армией Западной Двины (в ходе войны это событие произошло в конце июня 1941 года); пять дивизий должны были наступать на западе от Ладоги, три — на востоке от Ладоги, и две — в направлении на Ханко[46].

Переговоры между СССР и Финляндией по Петсамо продолжались уже свыше 6 месяцев, когда в январе 1941 года советский МИД заявил, что решение должно быть достигнуто в кратчайшие сроки. В тот же день СССР прекратил поставки зерна в Финляндию. 18 января посол СССР в Финляндии был отозван домой, а в советских радиопередачах начала появляться негативная информация о Финляндии. В то же время Гитлером был отдан приказ немецким войскам в Норвегии, в случае нападения СССР на Финляндию, немедленно оккупировать Петсамо.

Весной 1941 года Финляндия согласовала с Германией планы совместных боевых действий против СССР[47]. Финляндия высказала готовность присоединиться к Германии в её войне против СССР при соблюдении нескольких условий:[48]

  • гарантии независимости Финляндии;
  • возврат границы с СССР к довоенному (или лучшему) состоянию;
  • продолжение поставок продовольствия;
  • Финляндия не является агрессором, то есть вступает в войну только после того, как подвергается нападению со стороны СССР.

Маннергейм так оценивал сложившуюся к лету 1941 года ситуацию: …Заключённый договор о сквозной транспортировке грузов воспрепятствовал нападению со стороны России. Денонсировать его значило с одной стороны — восстать против немцев, от отношений с которыми зависело существование Финляндии как независимого государства. С другой стороны — передать судьбу в руки русских. Прекращение ввоза товаров с любого направления привело бы к жестокому кризису, которым немедленно бы воспользовались как немцы, так и русские. Нас прижали к стене: выбирайте одну из альтернатив — Германия (которая в 1939 г. уже предала нас) или СССР…. Только чудо могло бы помочь нам выйти из положения. Первой предпосылкой такого чуда был бы отказ СССР от нападения на нас, даже если Германия пройдёт через территорию Финляндии, а второй — отсутствие любого вида нажима со стороны Германии.[49]

25 мая 1941 на встрече с делегацией Финляндии генерал Фердинанд Йодль заявил, что в течение прошедшей зимы и весны русские подвели к западной границе 118 пехотных, 20 кавалерийских, 5 танковых дивизий и 25 танковых бригад и значительно усилили свои гарнизоны. Он заявил, что Германия стремится к миру, но сосредоточение столь большого количества войск обязывает Германию готовиться к возможной войне. Им было выражено мнение, что она приведёт к краху большевистского режима, поскольку государство со столь гнилым моральным ядром вряд ли выдержит испытание войной. Он предположил, что Финляндия сможет связать значительное количество войск Красной Армии. Была также выражена надежда на то, что финны примут участие в операции против Ленинграда.

На всё это руководитель делегации Э. Хейнрикс ответил, что Финляндия намерена соблюдать нейтралитет, если русские своим нападением не заставят её изменить свою позицию. Согласно мемуарам Маннергейма, в это же время он ответственно заявил:
Я принял на себя обязанности главнокомандующего с тем условием, что мы не предпримем наступления на Ленинград[49]
Об условиях вступления Финляндии в войну пишет в сентябре 1941 в своём дневнике президент Ристо Рюти[50]:

Было же договорено, что финны наступают только тогда, когда немцы захватят Петербург.

К этому времени Маннергейм уже пользовался огромным авторитетом во всех слоях финского общества, в парламенте и правительстве:
«Барон Маннергейм — подлинный военачальник. Это человек большого мужества, большой отваги, исключительной внутренней честности и глубокого внутреннего аристократизма, такой человек, которому более чем кому бы то ни было подобает командовать людьми и вести их, когда надо, на смерть». Эристов Г. Н., гвардии генерал, сослуживец.[51]

Маннергейм считал, что Финляндия, даже при всеобщей мобилизации, могла бы выставить не более 16 дивизий, в то время как на её границе находились не менее только пехотных 17 советских дивизий, не включая пограничников, при практически неисчерпаемом ресурсе пополнения. 9 июня 1941 Маннергейм объявил частичную мобилизацию — первый приказ касался резервистов войск прикрытия[49].

7 июня 1941 в Петсамо прибыли первые немецкие войска, задействованные в осуществлении плана «Барбаросса». 17 июня был отдан приказ о мобилизации всей полевой армии[49]. 20 июня было закончено выдвижение финских войск к советско-финской границе, а правительством Финляндии был отдан приказ об эвакуации 45 тыс. человек, проживающих на приграничных территориях. 21 июня глава финского генштаба Э. Хейнрикс получил формальное уведомление от немецкого коллеги о надвигающемся нападении на СССР.

«…Итак, жребий брошен: мы держава „оси“, да ещё отмобилизованная для нападения», — писал 13 июня 1941 г. депутат парламента В. Войонмаа[52].

Глава государства Ристо Рюти высказал послу Блюхеру 19 июля 1941:[50]
Финляндия придерживалась до 1939 года неправильной политики в глазах Германии. В Финляндии не осознавали опасности огромной России, и что единственная помощь была только в Германии. Чтобы избежать российской угрозы, Финляндия могла бы, конечно, пожертвовать товарами и кораблями, находящимися в Англии. Отношения с Англией сейчас второстепенные.

За первую половину 1941 г. финская пограничная охрана зарегистрировала 85 пролетов советских самолетов над своей территорией, из которых 13 — в мае и 8 — с 1 по 21 июня.[53]

Военные планы

СССР

19 марта 1928 года к северу от Ленинграда на расстоянии 20 км было начато строительство оборонительной линии в районе Парголово-Куйвози, вскоре получившей название КаУР — Карельский укреплённый район.[значимость факта?] Начало работам было положено приказом Реввоенсовета СССР № 90. Ответственным за организацию работ был назначен первый секретарь обкома ВКП(б) С. М. Киров и командующий ЛенВО М. Н. Тухачевский. Строительство не ограничивалось окраинами города, но распространилось на весь Карельский перешеек вплоть до Ладоги. К 1939 году работы, проводившиеся в обстановке повышенной секретности, были закончены.[54]

Однако к началу войны укрепления на 50 процентов были демонтированы. Одновременно наиболее угрожаемым направлением стал считаться юг города, где недавно по планам намечалось создание городского центра. В северных районах (Парк Лесотехнической Академии, Шуваловская гора) началось строительство бункеров, а в городе — создание полос обороны, идущих параллельно Неве.

Финляндия

Между Хельсинки и Берлином велись консультации насчет потенциальной войны с СССР[55] Финское правительство предполагало быструю победу Третьего рейха над СССР[56]. Масштаб финских планов по захвату советской территории является предметом споров. Официальной целью Финляндии было возвращение территорий, утерянных в результате Зимней войны, хотя, конечно, Финляндия ожидала большего.[57] Рюти в октябре 1941 года сообщил посланнику Гитлера Шнурре (нем. Schnurre), что Финляндия хочет получить весь Кольский полуостров и Советскую Карелию с границей:

  • от берега Белого моря у Онежского залива на юг до южной оконечности Онежского озера;
  • вдоль реки Свирь и южного берега Ладожского озера;
  • вдоль Невы до устья.

Рюти соглашался с немцами в том, что Ленинград должен исчезнуть как индустриальный центр, с возможным сохранением некоторой части как немецкого торгового порта.[57]

Уже в феврале 1941 года немецкоe командование знало, что Финляндия планировала выставить на южном участке фронта четыре армейских корпуса с пятью дивизиями, атакующими Ленинград, двумя наступающими в направлении Онежского озера и двумя — на Ханко[58].

Финское командование хотело любой ценой избежать ответственности за начало военных действий. Так, массированные действия с территории Финляндии планировалось начать через восемь-десять дней после атаки Германии, в расчёте на то, что советское противодействие Германии за это время предоставит предлог для объявления Финляндией войны[59].

Расстановка сил

Финляндия

Германия

СССР

24 июня 1941 был создан Северный фронт, 23 августа он был разделён на Карельский и Ленинградский фронты.

  • 23-я армия Ленинградского фронта была развёрнута на Карельском перешейке. В её состав входило 7 дивизий, из них 3 танковых и моторизованных.
  • 7-я армия Карельского фронта была развёрнута в Восточной Карелии. В неё входило 4 дивизии.
  • ВВС Северного фронта насчитывали около 700 самолётов.
  • Балтийский флот

Война

Начало боевых действий

События 21—24 июня

Осуществление гитлеровского плана «Барбаросса» началось в северной Балтике вечером 21 июня, когда 7 немецких минных заградителей, базировавшихся в финских портах, выставили два минных поля в Финском заливе[60]. Эти минные поля в конечном счёте смогли запереть советский Балтийский флот в восточной части Финского залива. Позже тем же вечером немецкие бомбардировщики, пролетев вдоль Финского залива, заминировали гавань Ленинграда (кронштадтский рейд) и Неву. На обратном пути самолёты дозаправились на финском аэродроме в Утти[61].

В утро того же дня немецкие войска, расквартированные в Норвегии, заняли Петсамо. Началась концентрация немецких войск на границе с СССР[61]. В начале войны Финляндия не позволяла немецким войскам нанести сухопутный удар со своей территории, и немецкие части в районе Петсамо и Салла были вынуждены воздержаться от перехода границы. Происходили лишь эпизодические перестрелки между советскими и финскими пограничниками.

В 4:30 22 июня финский десант под прикрытием боевых кораблей, перейдя границу территориальных вод, начал высадку на Аландских островах (англ.), являвшихся демилитаризованной зоной. Около 6 часов утра советские бомбардировщики появились в районе Аландских островов и попытались бомбардировать финские броненосцы Вяйнямёйнен и Илмаринен, канонерку, также форт Алскар (Fort Als-kar)[62]. В этот же день три финские подводные лодки поставили мины у эстонского побережья, причём их командиры имели разрешение атаковать советские корабли «в случае возникновения благоприятных условий для атаки»[61].

В 7:05 утра финские морские суда подверглись атаке советских самолётов у о. Соттунга Аландского архипелага. В 7 ч 15 минут бомбы упали на форт Алскар, расположенный между Турку и Аландом, а в 7 ч 45 мин четыре самолёта нанесли удар по финским транспортам неподалеку от Корпо (Когро)[53].

23 июня с двух немецких гидросамолётов Heinkel He 115, стартовавших с Оулуярви, недалеко от шлюзов Беломорско-Балтийского канала было высажено 16 финских диверсантов-добровольцев, набранных немецким майором Шеллером. По условию финнов, добровольцы были одеты в немецкую форму и имели немецкое оружие, поскольку финский Генштаб не хотел иметь отношения к диверсии. Диверсанты должны были взорвать шлюзы, однако из-за усиленной охраны сделать это им не удалось[61].

Сначала СССР пытался предотвратить вступление Финляндии в войну дипломатическими методами: 23 июня народный комиссар иностранных дел СССР В. М. Молотов вызвал к себе финского поверенного в делах Хюннинена и спросил его о том, что означает выступление Гитлера от 22 июня, в котором говорилось о немецких войсках, которые «в союзе с финскими товарищами … защищают финскую землю», но Хюннинен ответа дать не смог. Тогда Молотов потребовал от Финляндии чёткого определения её позиции — выступает ли она на стороне Германии или придерживается нейтралитета[59][61]. Пограничникам было приказано открывать огонь только после начала финской атаки[59].

24 июня главком Сухопутных войск Германии направил указание представителю немецкого командования при ставке финской армии, в котором говорилось, что Финляндия должна подготовиться к началу операции восточнее Ладожского озера[63].

В тот же день из Хельсинки эвакуировано советское посольство[64].

Налёты 25—30 июня

Ранним утром 25 июня силы советской авиации под руководством командующего ВВС Ленинградского военного округа А. А. Новикова начали воздушную операцию против Финляндии и нанесли авиаудары по финской территории, в основном по базам люфтваффе[59], с использованием около 300[уточнить] бомбардировщиков[65]. Во время отражения налётов в этот день было сбито 26 советских бомбардировщиков, а с финской стороны «потери в людях, не говоря уже о материальном ущербе, были велики»[49]. В мемуарах Новикова указывается, что в первый день операции советской авиацией был уничтожен 41 самолет противника. Операция продолжалась шесть суток, во время которой ударам подверглось 39 аэродромов на территории Финляндии. По оценке советского командования, в воздушных боях и на земле было уничтожено 130 самолетов, что заставило оттянуть финскую и немецкую авиацию на дальние тыловые базы и ограничило их манёвр[66]. По финским архивным данным, налёт 25—30 июня не нанёс значимого военного урона: различные повреждения получили лишь 12—15 самолётов финских ВВС. При этом, существенные[какие?] потери и разрушения понесли гражданские объекты — бомбардировке подверглись города Южной и Средней Финляндии, на которые было произведено несколько серий налётов, в том числе Турку (4 волны), Хельсинки,[67] Котка, Рованиеми, Пори. Был серьёзно повреждён один из старейших памятников архитектуры Финляндии Абоский замок[68][69]. Многие бомбы были зажигательно-термитными[70].

Количество объектов бомбёжки 25 июня позволило специалистам ВВС предположить, что настолько массированные налёты требуют многонедельной проработкиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4637 дней]. Например, в Турку были разведаны в качестве целей электростанция, порт, доки, аэродром. В связи с этим финские политики и историки считают, что целью советских бомбардировок были города, а не аэродромы[65][71]. Налёт оказал противоположное влияние на общественное мнение в Финляндии и предопределил дальнейшие действия финского руководства[61]. Западные историки рассматривают этот налёт как неэффективный в военном смысле и грубую политическую ошибку[59].

На 25 июня была назначена сессия финского парламента, на которой, согласно мемуарам Маннергейма, премьер-министр Рангелл должен был сделать заявление о нейтралитете Финляндии в советско-германском конфликте, но советские бомбардировки дали повод ему заявить, что Финляндия вновь находится в состоянии оборонительной войны с СССР. Однако войскам было запрещено переходить границу до 24:00 28.07.1941[49]. 25 июня премьер-министр Рангелл в парламенте, а президент Рюти на следующий день в радиообращении[72] констатировали, что страна стала объектом нападения и фактически находится в состоянии войны.

В 1987 году финский историк Мауно Иокипии, проанализировал, в своей работе «Финляндия на пути к войне», советско-финские отношения 1939—1941 гг. и пришёл к выводу, что инициатива по втягиванию Финляндии в войну против СССР на стороне Германии принадлежит узкому кругу финских военных и политиков, считавших такое развитие событий единственно приемлемым в сложившейся сложной геополитической обстановке[61].

Финское наступление 1941 года

29 июня с территории Финляндии против СССР началось совместное наступление финских и германских войск[73]. В тот же день началась эвакуация населения и производственного оборудования из Ленинграда[74]. С конца июня по конец сентября 1941 года финская армия в ходе ряда операций заняла почти все территории[75], отошедшие к СССР по итогам советско-финской войны 1939—1940 годов, что рассматривалось руководством Финляндии как полностью оправданные действия по возвращению утраченных территорий.

10 июля Маннергейм написал в своем приказе № 3,[76] что «… во время войны за независимость в 1918 году он обещал, что не вложит свой меч в ножны, пока „последний вояка Ленина и хулиган“ не будет изгнан из Финляндии и Беломорской Карелии»[77][78][79].

26 июля финская канонерская лодка напала на советский тральщик «ТЩ-283» и потопила его[80].

28 августа 1941 года Вильгельм Кейтель направил Маннергейму предложение совместно с вермахтом взять штурмом Ленинград. Одновременно финнам предлагалось продолжить наступление южнее реки Свирь с целью соединения с немцами, наступающими на Тихвин. Маннергейм ответил, что переход Свири не соответствует интересам Финляндии. В воспоминаниях Маннергейма говорится, что, выслушав напоминание о том, что он поставил отказ от штурма города условием своего пребывания на посту главнокомандующего, прибывший в ставку президент Финляндии Рюти на немецкие предложения ответил 28 августа категорическим отказом от штурма, который был повторён 31 августа[прим. 2][49].

31 августа финны вышли на старую советско-финскую границу около Ленинграда, тем самым замкнув полукольцо блокады города с севера. Советско-финская граница, существовавшая c 1918 года, была пересечена финскими войсками местами на глубину до 20 км, финны были остановлены на рубеже Карельского укрепрайона[81] Маннергейм отдал приказ войскам на Карельском перешейке перейти к обороне.

4 сентября 1941 года в ставку Маннергейма в Миккели был послан начальник главного штаба вооружённых сил Германии генерал Йодль. Но он и тогда получил отказ от участия финнов в наступлении на Ленинград. Вместо этого Маннергейм повёл успешное наступление к северу от Ладожского озера. В этот же день немцы заняли Шлиссельбург, замкнув кольцо блокады Ленинграда с юга.

Также 4 сентября финская армия начала операцию по оккупации восточной Карелии, и к утру 7 сентября передовые части финской армии под командованием генерала Талвела вышли к реке Свирь. 1 октября советские части оставили Петрозаводск. Маннергейм пишет в своих мемуарах, что им было отменено переименование города в Яанислинна («Онежская крепость»), а также других населённых пунктов Карелии, не входивших в состав Великого княжества Финляндского. Он также отдаёт приказ, запрещающий финским самолётам летать над Ленинградом[49].

Советское командование в связи со стабилизацией обстановки на Карельском перешейке 5 сентября перебросило с данного участка на оборону южных подступов к Ленинграду две дивизии.

В самом Ленинграде продолжались работы на южных подступах к городу, в которых участвовало около полумиллиона жителей. Укрытия для командования сооружались на северной окраине, в том числе в горе «Парнас» в Шувалово и Парке Лесотехнической академии. Остатки этих сооружений сохранились до сих пор[82].

6 сентября Гитлер в своём приказе (Weisung № 35)[83] назвал Ленинград «второстепенным театром военных действий» и предписывал Фельдмаршалу фон Леебу организовать блокаду города, а не позднее 15 сентября он должен был передать группе «Центр» все танки Гепнера и значительное число войск для того, чтобы «как можно быстрее» начать наступление на Москву[83].

10 сентября командующим Ленинградским фронтом назначается Жуков[84]. Фон Лееб продолжает укрепление блокадного кольца, оттягивая советские войска от помощи начавшей наступление 54-й армии.

В своих мемуарах Маннергейм пишет, что он категорически отвергал предложения о подчинении себе немецких войск[49], поскольку в этом случае он нёс бы ответственность за проведение ими военных операций. Немецкие войска в Заполярье попытались захватить Мурманск и перерезать Кировскую железную дорогу, но эта попытка по ряду причин не удалась.

22 сентября правительство Великобритании заявило, что готово вернуться к дружественным отношениям с Финляндией при условии, что она прекратит военные действия против СССР и вернётся к границам 1939 года. На это был получен ответ о том, что Финляндия является обороняющейся стороной и потому инициатива по прекращению войны не может происходить от неё.

Со слов Маннергейма, 16 октября немцы попросили поддержать их в наступлении на Тихвин, но получили отказ[49]. Немецкие войска, взявшие город 9 ноября и не получившие поддержки с финской стороны, 10 декабря вынуждены были его оставить.

6 ноября финны начали строительство на Карельском перешейке оборонительной линии Ваммелсуу — Тайпале (линии ВТ).

11 ноября о таком строительстве получили приказ войска на Олонецком перешейке.

28 ноября Англия предъявила Финляндии ультиматум, требуя прекращения военных действий до 5 декабря. Вскоре Маннергейм получил от Черчилля дружеское послание с рекомендацией де-факто выйти из войны, с объяснением этого наступлением зимних холодов. Однако финны отказались.

К концу года советскому руководству стал ясным стратегический замысел финского командованияК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 5015 дней]: получить контроль над «тремя перешейками»: Карельским, Олонецким и перешейком между Онегой и Сегозером и там закрепиться. При этом финнам удалось захватить Медвежьегорск (фин. Karhumäki) и Пиндуши, перерезав тем самым железную дорогу на Мурманск[85].

6 декабря финны захватывают при температуре −37° С Повенец, тем самым прекратив сообщение и по Беломоро-Балтийскому каналу[85].

В этот же день Великобритания объявила войну Финляндии, Венгрии и Румынии.[85] В том же месяце войну Финляндии объявили британские доминионы — Канада, Новая Зеландия, Австралия и Южно-Африканский Союз.

Немецкие неудачи под Москвой показали финнам, что война закончится не скоро, что привело к падению боевого духа в армииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4637 дней]. Вместе с тем, выйти из войны через сепаратный мир с СССР не представлялось возможным, поскольку такой шаг привёл бы к обострению отношений с Германией и возможной оккупации Финляндии.

К концу лета 1941 года мобилизация охватила 650 000 человек[86], или около 17,5 % населения Финляндии в 3,7 миллиона человек, поставив своеобразный рекорд в мировой истории. Это крайне тяжело отразилось на всех сторонах жизни государства: численность рабочих в промышленности упала на 50 %, в сельском хозяйстве — на 70 %. Производство продуктов в 1941 году упало на треть[86]. Осенью 1941 года началась демобилизация солдат старших возрастов, а к весне 1942 года было демобилизовано 180 000 человек[49][87].

К концу 1941 года финские потери убитыми составили 80 % от числа потенциальных ежегодных призывников[86].

Уже в августе 1941 года финский военный атташе в Вашингтоне сказал, что финская «отдельная» война может завершиться отдельным миром[88].

К концу 1941 года линия фронта окончательно стабилизировалась. Финляндия, проведя частичную демобилизацию армии, перешла к обороне на достигнутых рубежах. Линия советско-финского фронта стабилизировалась до лета 1944 года.

Реакции стран антигитлеровской коалиции

Финны рассчитывали на поддержку Великобритании и особенно США. Рюти сравнивал положение Финляндии в войне с СССР с положением Америки в войне с Англией в 1812 году: американцы сражались против англичан в Америке, но при этом они не были союзниками Наполеона[89].

В конце июня 1941 года госсекретарь США Корделл Халл действительно поздравил финнов с их успешным продвижением к старым границам, но уже через два месяца, когда финские планы, далеко превосходящие возврат территорий, утерянных в ходе Зимней войны, стали очевидными, поздравления сменились предупреждениями. Угроза перерезания финнами железной дороги на Мурманск стала слишком опасной для Великобритании и их (тогда неформализованного) союзника, США. Черчилль осенью 1941 года отмечал: «союзники не могут позволить финнам, действующим как сателлит Германии, перерезать основную линию связи с Западом»[89]. 29 ноября 1941 года Черчилль предложил Маннергейму выйти из войны; последний ответил твёрдым отказом.

К сожалению для обеих сторон, отношения США и Финляндии продолжали ухудшаться с вступлением США в войну. Условием улучшения отношений США поставили разрыв отношений Финляндии с Гитлером и обещание возврата всех захваченных у СССР территорий (кроме тех, которые отошли к СССР по Московскому договору). Однако поскольку немцы продолжали удерживать инициативу на Восточном фронте, Финляндия в ответ ограничивалась неопределёнными словами[89].

Участие в блокаде Ленинграда

Финские войска в течение трёх лет обеспечивали блокаду Ленинграда с севера, хотя вначале финское руководство ожидало падения города уже осенью 1941 года[56]. Историк Н. И. Барышников в своей работе пишет, со ссылкой на «Akten zur deutschen auswärtigen Politik. 1918—1945», что ещё 11 сентября 1941 года президент Финляндии Рюти сообщил германскому посланнику в Хельсинки:

Если Петербург не будет больше существовать как крупный город, то Нева была бы лучшей границей на Карельском перешейке… Ленинград надо ликвидировать как крупный город.

— Барышников Н. И. Блокада Ленинграда и Финляндия. 1941—1945. СПб-Хельсинки, 2002, стр. 20[12]

В своей телеграмме немецкий посол Виперт фон Блюхер сообщил, что такие мысли Рюти высказал в ходе их конфиденциальной встречи за ужином.

— [digi20.digitale-sammlungen.de/de/fs1/object/display/bsb00051969_00477.html Akten zur deutschen auswärtigen Politik : 1918 - 1945. Serie D. Band XIII, s. 301.]

Действиями финских и германских войск городу были перекрыты почти все коммуникации, связывающие его с остальной частью СССР. Совместно с Германией была установлена морская блокада города, прервавшая его связь с нейтральными государствами (проход кораблей через Балтийское море был невозможен и без Финляндии). На суше финскими войсками были перекрыты пути сообщения Ленинграда с остальной территорией СССР: по железной дороге (захваченной у Финляндии ранее) шедшей через Карельский перешеек и севернее Ладожского озера на Петрозаводск, в сентябре 1941 года была перерезана Кировская железная дорога[90], связывавшая город с Мурманском и Архангельском; были перекрыты пути подвоза внутренними водными путями — Беломорско-Балтийский канал был перерезан со взятием Повенца 6 декабря 1941 года, также с выходом финнов к Свири был перерезан[когда?] Волго-Балтийский водный путь, являвшийся до войны основным маршрутом доставки грузов внутренними водами в Ленинград.[91][92]

Политические события в 1941—1943 годах

К концу августа 1941 года финские войска вышли на старую советско-финскую границу на всём её протяжении. Дальнейшее наступление в сентябре привело к конфликтам внутри самой армии, в правительстве, парламенте и обществе[93].

Ухудшились международные отношения, в особенности с Великобританией и Швецией, чьи правительства в мае-июне получили заверения от Виттинга (главы финского МИДа), что Финляндия не имеет абсолютно никаких планов проведения совместной с Германией военной кампании, а финские приготовления имеют чисто оборонительный характер.

В июле 1941 страны Британского содружества наций объявили блокаду Финляндии. 31 июля британские ВВС нанесли авиаудар по немецким войскам в секторе Петсамо[94].

11 сентября Виттинг проинформировал посла США в Финляндии Артура Шенфилда, что наступательная операция на Карельском перешейке остановлена на старой (до Советско-финской войны 1939—1940 годов) границе и что «ни при каких обстоятельствах» Финляндия не примет участия в наступательной операции против Ленинграда, а будет поддерживать статичную оборону в ожидании политического разрешения конфликта. Виттинг обратил внимание Шенфилда, однако, на то, что Германия не должна узнать об этом разговоре. 22 сентября 1941 года британское правительство под угрозой объявления войны потребовало от правительства Финляндии очистить финскую территорию от немецких войск и отвести финские войска из восточной Карелии на границу 1939 года. В связи с невыполнением этого требования, война была объявлена метрополией 6 декабря 1941 года в День независимости Финляндии, Канадой и Новой Зеландией — 7 декабря 1941 года, 9 декабря 1941 года — Австралией и Южной Африкой.

Активный поиск путей к заключению мира Финляндия начала с февраля 1943 года, после немецкого поражения в битве под Сталинградом. 2 февраля капитулировали остатки 6-й немецкой армии, и уже 9 февраля высшее руководство Финляндии провело закрытое заседание парламента, на котором, в частности, было заявлено:

Силы немцев, бесспорно, начинают иссякать… за зиму Германия и её союзники потеряли почти 60 дивизий. Восполнить такие потери едва ли удастся. Судьбу нашей страны мы до сих пор связывали с победой германского оружия, но в связи с развитием ситуации лучше привыкать к той возможности, что мы ещё раз будем вынуждены подписать Московский мирный договор. У Финляндии пока ещё нет свободы для проведения собственной внешнеполитической линии, и она, таким образом, должна продолжать борьбу[95]с.440.

Дальнейшее развитие событий в Финляндии схематично представлено ниже:

  • 15 февраля 1943 социал-демократы выступили с заявлением, в котором указывалось, что Финляндия имеет право на выход из войны в тот момент, который она сочтёт желательным и возможным.
  • 20 марта Государственный департамент США официально предложил свою помощь в обеспечении выхода Финляндии из войны. Предложение было отклонено как преждевременное.
  • В марте Германия потребовала от финнов подписания формального обязательства о военном союзе с Германией под угрозой прекращения поставок оружия и продовольствия. Финны ответили отказом, после чего был отозван немецкий посол в Финляндии.
  • К марту президент Рюти удалил из правительства сторонников «Великой Финляндии» и начались попытки достижения договорённости с СССР через посредничество США и Швеции. В 1943 году эти попытки оказались неуспешными, так как финны настаивали на сохранении границ, существовавших до 1940 года[96].
  • В начале июня Германия прекратила поставки, однако финны свою позицию не изменили. Поставки возобновились в конце месяца без каких-либо условий.
  • В конце июня по инициативе Маннергейма был распущен финский батальон СС, сформированный из добровольцев весной 1941 года (участвовал в боевых действиях против СССР в составе 5-й танковой дивизии СС «Викинг»).
  • В июле начались контакты финнов с СССР через советское посольство в Швеции (возглавлявшееся в то время Александрой Коллонтай).
  • Осенью 1943 года 33 человека из числа известных граждан Финляндии, в том числе несколько депутатов парламента, направили президенту письмо с пожеланием, чтобы правительство приняло меры к заключению мира. Письмо, известное как «Обращение тридцати трёх», было опубликовано в шведской прессе.
  • В начале ноября социал-демократическая партия выступила с новым заявлением, где не только подчёркивалось право Финляндии по своему усмотрению выйти из войны, но и отмечалось, что этот шаг следует предпринять без задержки.

Категорический отказ Маннергейма участвовать в начатой Германией после Сталинграда «Тотальной войне» нашел своё понимание в командовании вермахта. Так, посланный осенью в Финляндию Йодль дал следующий ответ на позицию Маннергейма:

Ни у одной нации нет бо́льшего долга, чем сохранение своей страны. Все другие точки зрения должны уступить этому путь, и никто не имеет права требовать, чтобы какой-либо народ стал умирать во имя другого народа. [97]

1 декабря 1943 года на конференции в Тегеране президент США Ф. Рузвельт спросил у И. Сталина, согласен ли он обсудить вопрос о Финляндии. Может ли правительство Соединённых Штатов сделать что-либо для того, чтобы помочь вывести Финляндию из войны? Так началась беседа о Финляндии между И. Сталиным, У. Черчиллем и Ф. Рузвельтом. Главный итог беседы: «большая тройка» одобрила условия И. Сталина по Финляндии[98].

Политические события января — мая 1944 года

В январе — феврале советские войска в ходе Ленинградско-Новгородской операции сняли 900-дневную блокаду Ленинграда немецкими войсками с юга. Финские войска оставались на подступах к городу с северного направления.

В феврале советская авиация дальнего действия предприняла три массированных авианалёта на Хельсинки: в ночь на 7, 17 и 27 февраля; всего свыше 6000 самолёто-вылетов. Повреждения были скромными — в черте города упало 5 % сброшенных бомб[99][прим. 3].

Вот как описывает события командующий авиацией дальнего действия (АДД) Ставки Верховного Главнокомандования А. Е. Голованов: «я получил указания Сталина, чтобы одновременно с поддержкой наступательных действий войск Ленинградского фронта были проведены все необходимые мероприятия по подготовке удара по военно-промышленным объектам Финляндии с таким расчетом, чтобы выполнение этой задачи началось в считанные часы после получения приказа. Удар наносить по порту Хельсинки, железнодорожному узлу и военным объектам, расположенным в предместьях города. От массированного удара собственно по городу воздержаться. В первый налет направить несколько сот самолётов, а при дальнейшей надобности, если таковая возникнет, количество самолётов, участвующих в налетах, наращивать… В ночь на 27 февраля был нанесен ещё один удар по району Хельсинки. Если бы масса самолётов, принимавшая участие в этом налёте, нанесла удар собственно по Хельсинки, то можно сказать, что город прекратил бы своё существование. Налёт был грозным и последним предупреждением. Вскоре мной было получено указание Сталина — боевую деятельность АДД на территории Финляндии прекратить. Так было положено начало переговорам о выходе Финляндии из войны.»[100].

16 марта президент США Рузвельт публично высказал пожелание о выходе Финляндии из войны.

20 марта немецкие войска оккупировали Венгрию, после того как она стала зондировать западные державы в отношении возможности заключения мира[101].

1 апреля, с возвращением финской делегации из Москвы, стали известны требования советского правительства:

Камнем преткновения стал вопрос о репарациях — после поспешно проведённого анализа возможностей финской экономики, размер и сроки репараций были признаны абсолютно нереальными. 18 апреля Финляндия ответила отказом на советские предложения.

Советское наступление летом 1944 года

10 июня 1944 года (через четыре дня после высадки союзников в Нормандии) началась Выборгско-Петрозаводская наступательная операция. Финское направление было для советского командования второстепенным[95]с.472. Наступление на этом направлении преследовало цели отбросить финские войска от Ленинграда[102]с.296, и вывести Финляндию из войны до наступления на Германию.[95]с.473.

Советские войска, за счёт массового применения артиллерии, авиации и танков, а также при активной поддержке Балтийского флота, взломали одну за другой линии обороны финнов на Карельском перешейке и 20 июня взяли штурмом Выборг.

Финские войска отошли на третью оборонительную линию Выборг — Купарсаари — Тайпале (известную также как «Линия VKT») и, за счёт переброски всех имеющихся резервов из восточной Карелии, смогли занять там прочную оборону. Это, однако, ослабило финскую группировку в восточной Карелии, где 21 июня, с началом Свирско-Петрозаводской операции, войска Карельского фронта также перешли в наступление и 28 июня освободили Петрозаводск[103].

19 июня маршал Маннергейм обратился к войскам с призывом во что бы то ни стало удержать третью полосу обороны. «Прорыв этой позиции, — подчёркивал он, — может решительным образом ослабить наши возможности к обороне».

На протяжении всего советского наступления Финляндия остро нуждалась в эффективных противотанковых средствах. Такие средства могла предоставить Германия, которая за это, однако, требовала подписания Финляндией обязательства не заключать сепаратный мир с СССР. С этой миссией 22 июня в Хельсинки прибыл министр иностранных дел Германии Риббентроп.

Вечером 23 июня, когда Риббентроп ещё оставался в Хельсинки, финское правительство через Стокгольм получило от советского правительства записку следующего содержания:

Поскольку финны несколько раз обманывали нас, мы хотим, чтобы правительство Финляндии передало подписанное президентом и министром иностранных дел сообщение, что Финляндия готова сдаться и обратиться к советскому правительству с просьбой о мире. Если мы получим от правительства Финляндии эту информацию, Москва готова принять финскую делегацию.

Таким образом, руководство Финляндии встало перед выбором — необходимо было выбрать либо безусловную капитуляцию перед СССР, либо подписание соглашения с Германией, которое, по мнению Густава Маннергейма, увеличило бы возможности для приемлемого мира без условий[95]с.464. Финны предпочли последнее, однако брать на себя обязательства о незаключении сепаратного мира с СССР финны не хотели.

В итоге 26 июня президент Финляндии Рюти единолично подписал письмо, в котором было сказано, что ни он (президент), ни его правительство не будут действовать в целях заключения такого мира, который не одобрила бы Германия[104]. На фронте с 20 по 24 июня советские войска безуспешно пытались прорвать линию ВКТ. В ходе боёв было выявлено слабое место обороны — вблизи населённого пункта Тали, где местность была пригодна для применения танков. С 25 июня на этом участке советское командование массированно применило бронетехнику, что позволило внедриться вглубь обороны финнов на 4—6 км. После четырёх суток непрерывных боев финская армия отвела линию фронта назад с обоих флангов прорыва и заняла позиции на удобном, но не укреплённом рубеже Ихантала (англ.).

30 июня произошло решающее сражение под Иханталой. 6-я дивизия — последняя финская часть, переброшенная из Восточной Карелии, — успела занять позиции и стабилизировала оборону — финская оборона устояла, что самим финнам казалось «настоящим чудом».

Финская армия заняла рубеж, который на 90 процентов проходил по водным препятствиям, имевшим ширину от 300 м до 3 км. Это позволило создать в узких проходах прочную оборону и иметь сильные тактические и оперативные резервы. К середине июля на Карельском перешейке действовало до трёх четвертей всей финской армии[105].

С 1 по 7 июля была предпринята попытка высадки десанта через Выборгский залив во фланг линии ВКТ, в ходе которой были захвачены несколько островов в заливе.

9 июля была предпринята последняя попытка прорыва линии ВКТ — под прикрытием дымовой завесы советские войска форсировали реку Вуоксу и захватили плацдарм на противоположном берегу. Финны организовали контратаки, но не смогли ликвидировать плацдарм, хотя и не дали его расширить. Бои на этом участке продолжались до 20 июля. Попытки форсировать реку на других направлениях были отбиты финнами.

С 12 июля 1944 года Ставка приказала Ленинградскому фронту перейти к обороне на Карельском перешейке. Войска Карельского фронта продолжили наступление и к 9 августа вышли на линию Кудамгуба — Куолисма — Питкяранта[105].

Выход Финляндии из войны

1 августа 1944 года президент Рюти ушёл в отставку. 4 августа парламент Финляндии привёл Маннергейма к присяге в качестве президента страны.

25 августа финны запросили у СССР (через советского посла в Стокгольме) условия прекращения боевых действий. Советское правительство выдвинуло два (согласованных с Великобританией и США) условия:

  1. немедленный разрыв отношений с Германией;
  2. вывод немецких войск в срок до 15 сентября, а при отказе — интернирование.

2 сентября Маннергейм направил письмо Гитлеру с официальным предупреждением о выходе Финляндии из войны.

4 сентября вступил в силу приказ финского главного командования о прекращении боевых действий по всему фронту. Боевые действия между советскими и финскими войсками закончились. Прекращение огня вступило в силу в 7.00 с финской стороны, Советский Союз прекратил военные действия сутки спустя, 5 сентября. Советские войска в течение суток захватывали в плен парламентёров и сложивших оружие. Инцидент был объяснён бюрократической задержкой.[106][107][108].

19 сентября в Москве было подписано Соглашение о перемирии с СССР и Великобританией, действовавшими от имени стран, находящихся в состоянии войны с Финляндией[19]. Финляндия приняла следующие условия:

  • возврат к границам 1940 года с дополнительной уступкой Советскому Союзу сектора Петсамо;
  • сдача СССР в аренду полуострова Порккала (расположенного вблизи Хельсинки) сроком на 50 лет (возвращён финнам в 1956);
  • предоставление СССР прав транзита войск через Финляндию;
  • репарации в размере 300 млн долларов США, которые должны быть погашены поставками товаров в течение 6 лет[95]ср.484—487;
  • Снятие запрета на компартию[109].

Мирный договор между Финляндией и странами, с которыми она находилась в состоянии войны, был подписан 10 февраля 1947 года в Париже.

Лапландская война

В этот период, по воспоминаниям Маннергейма[49], немцы, силы которых в количестве 200 000 человек находились на севере Финляндии под командованием генерала Рендулича, не покинули страну в ультимативно поставленные финнами сроки (до 15 сентября). Ещё 3 сентября финны начали переброску войск с советского фронта на север страны (Каяни и Оулу), где были расположены немецкие части, а 7 сентября финны начали эвакуацию населения с севера Финляндии на юг и в Швецию. 15 сентября немцы потребовали от финнов сдать остров Гогланд, а после отказа попытались захватить его силой. Началась Лапландская война, которая продолжалась до апреля 1945 года.

Итоги войны

Обращение с гражданским населением

Обе стороны интернировали во время войны граждан по национальному признаку. Финскими войсками на протяжении почти трёх лет была оккупирована восточная Карелия. На оккупированных территориях было интернировано нефинноязычное население[111].

Всего в финские концлагеря было помещено около 24 тыс. человек местного населения из числа этнических русских, из которых, по финским данным, около 4 тыс. погибло от голода[112][113].

Советские войска вошли в Петрозаводск 28 июня 1944. До отступления из города финская администрация раздала остающимся жителям продуктов на две недели.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3315 дней]

Война не обошла стороной и финское население. Около 180 тыс. жителей вернулись на отвоеванные у СССР территории начиная с 1941 года, но после 1944 года они и ещё около 30 тыс. человек вновь вынуждены эвакуироваться во внутренние районы Финляндии.

Финляндия приняла 65 000 советских граждан, ингерманландцев, оказавшихся в немецкой зоне оккупации. 55 000 из них по требованию СССР вернулись в 1944 году и были расселены в Псковской, Новгородской, Великолукской, Калининской и Ярославской областях. Возвращение в Ингерманландию стало возможным только в 1970-е годы[114]. Другие оказались дальше, например в Казахстане, куда ещё в 30-е годы ссылали много неблагонадёжных, по мнению властей, ингерманландских крестьян.

Неоднократные эвакуации местного населения, проводимые со стороны финских властей, выселения и депортации, осуществляемые советской стороной, в том числе переселение на территорию Карельского перешейка жителей из центральных областей России, привели к полному уничтожению хуторного хозяйства и традиционной для этих мест системы землепользования, а также ликвидации остатков материальной и духовной культуры карельского этноса на Карельском перешейке[115]

Обращение с военнопленными

Из более чем 64 тыс. советских военнопленных, прошедших через финские концентрационные лагеря, по финским данным, умерло более 18 тыс.[116] Согласно мемуарам Маннергейма, в письме от 1 марта 1942 года, направленного им Председателю Международного Красного Креста, было отмечено, что Советский Союз отказался присоединиться к Женевской конвенции и не дал гарантий, что жизнь финских военнопленных будет в безопасности. Тем не менее, Финляндия будет стремиться точно выполнять условия конвенции, хотя не имеет возможности надлежащим образом кормить советских пленников, поскольку продовольственные пайки финского населения сокращены до минимума. Маннергейм констатирует, что при обмене военнопленными после заключения перемирия оказалось, что, по его меркам, весьма большое количество финских военнопленных погибло в советских концентрационных лагерях до 1944 года из-за нарушения условий существования[117].

Количество финских военнопленных за время войны, по данным НКВД, составило 2 476 человек, из которых в 1941—1944 гг., во время пребывания на территории СССР, умерло 403 человека. Обеспечение военнопленных питанием, лекарственными препаратами, медикаментами было приравнено к нормам обеспечения раненых и больных Красной Армии. Основными причинами гибели финских военнопленных были дистрофия (вследствие недостаточного питания) и длительное пребывание пленных в товарных вагонах, практически не отапливаемых и не оборудованных для содержания в них людей[118].

Суд над финскими военными преступниками

15 ноября 1945 года начался судебный процесс над восемью финскими государственными деятелями, в вину которым ставилось развязывание войны против СССР. На скамье подсудимых оказались:

  • Ристо Рюти (Risto Ryti, 1889—1965), занимавший пост президента страны с 19 декабря 1940 года и ушедший в отставку 1 августа 1944 года, чтобы дать возможность Маннергейму начать переговоры с СССР об условиях заключения мира;
  • Вяйнё Таннер (Väinö Tanner, 1881—1966), лидер финских социал-демократов, занимавший пост министра иностранных дел в период Зимней войны (1939—1940) и возглавлявший Министерство финансов во время Войны-продолжения (1941—1944), член Комитета по иностранным делам;
  • Й. В. Рангелл (J. W. Rangell, 1894—1982), премьер-министр с января 1941-го по март 1943 года;
  • Эдвин Линкомиес (Edwin Linkomies, 1894—1963), премьер-министр в 1943—1944 гг.;
  • Хенрик Рамсей (Henrik Ramsay, 1886—1951), министр иностранных дел в 1943—1944 гг., член Комитета по иностранным делам;
  • Т. М. Кивимяки (T. M. Kivimäki, 1886—1968), посол Финляндии в Берлине в 1940—1944 гг.;
  • Тюко Рейникка (Tyko Reinikka, 1887—1964), второй министр финансов в 1943—1944 гг., член Комитета по иностранным делам,
  • Антти Кукконен (Antti Kukkonen, 1889—1979), министр просвещения в 1941—1943 гг., член Комитета по иностранным делам.

Судебный процесс над финскими политиками состоялся по требованию Контрольной комиссии, возглавляемой Ждановым. Чтобы соблюсти процессуальную сторону законности, правительство Финляндии вынуждено было представить на утверждение парламента новый закон, имевший обратную силу действия, что противоречило правовым нормам страны. Вынесенные 21 февраля 1946 года приговоры были восприняты Контрольной комиссией как слишком мягкие, но в широких общественных кругах страны выражали открытое сочувствие осужденным и считали, что они искупают чужую вину. Главный обвиняемый, Ристо Рюти, был приговорен к 10 годам заключения, сроки остальных варьировали от 6 до 2 лет. Полностью наказание отбыли двое: Тюко Рейникка и Антти Кукконен, получившие по 2 года. Остальных осужденных освободили досрочно в 1947, 1948 и 1949 гг. Последним покинул тюрьму 19 мая 1949 г. Ристо Рюти.

Политические итоги

Согласно подготовленному Библиотекой Конгресса США исследованию итогов войны для Финляндии:

Несмотря на значительный ущерб, нанесённый войной, Финляндия смогла сохранить свою независимость; тем не менее, будь СССР жизненно в этом заинтересован, нет сомнения, что финская независимость была бы уничтожена. Финляндия вышла из войны с пониманием этого факта и намерением создать новые и конструктивные отношения с СССР.

— US Library of Congress Country Study «Finland, The Effects of the War»[119]

Освещение войны в финской историографии

Освещение войны 1941—1944 неразрывно связывается с историей Советско-финской войны (1939—1940) (Зимней войной). Существуют разные взгляды на события истории, за исключением взглядов периода военной цензуры[120][121] , от мнения коммунистов, до мнения правых. Даже во время войны цензура разрешила публиковать материалы, касающиеся выдачи в Германию 77-и беженцев (не финских граждан), включая 8 евреев, социал-демократы устроили из этого публичный скандал. Послевоенные финские исследователи считают, что пресса тех лет сохранила, несмотря на цензуру, роль сторожевой собаки (фин. vahtikoira) и следила за цепью событий[122].

Многие исследователи, политики, бывшие президенты Финляндии приходят к выводу, что политика Финляндии не могла предотвратить немецкое вторжение в СССР, — политику в Европе 1940—1941 гг. определял Гитлер[123]. Согласно этим исследованиям, Финляндия была лишь жертвой сложившейся ситуации. Шансы избежать войны с СССР без оккупации Финляндии или Германией, или Советским Союзом оцениваются как невозможные. Эта концепция довольно скоро получила фактически официальный статус в финской историографии (фин. «ajopuuteoria»). В 1960-е она расширилась до более подробной версии (фин. «koskiveneteoria»), детально описывающей все отношения с Германией и Советским Союзом[124][125]. В Финляндии изданы многочисленные мемуары военачальников и воспоминания солдат, работы историков, сняты художественные фильмы («Tali-Ihantala.1944»).

Некоторые финны требуют возвращения довоенных территорий[126]. Имеются и встречные территориальные претензии[127].

Наряду с термином «война-продолжение» был введен термин «обособленная война». Как писал историк Ю. Сеппенен, война «являлась параллельным с Германией восточным походом». Поясняя сказанное, он заявил, что Финляндия придерживалась «своего рода нейтралитета», выражавшегося в стремлении поддерживать политический курс: «поддерживать действия против Востока, сохраняя нейтралитет по отношению к Западу»[128].

Освещение войны в советской историографии

Советская и российская историография не выделяют войну с Финляндией 1941—1944 года из Великой Отечественной войны. Инициатива СССР в войне против Финляндии 25 июня в СССР замалчивалась, налёт 25 июня 1941 года назывался «мнимым»[129].

Освещение войны в СССР менялось со временем. В 1940-е годы война называлась борьбой с «империалистическими планами финско-фашистских захватчиков»[130]. В дальнейшем роль Финляндии в Великой Отечественной войне, включая блокаду Ленинграда, практически не рассматривалась в деталях в связи с негласной установкой «не касаться негативных сторон в отношениях СССР с Финляндией»[131]. С точки зрения финских историков, советская историография не углубляется в причины событий, а также умалчивает и не анализирует факты провала обороны и образования «котлов», бомбардировки финских городов, обстоятельства захвата островов в Финском заливе[132], захват в плен парламентёров после прекращения огня 5 сентября 1944[133].

Память о военных действиях

На местах сражений 1941—1944 гг. (кроме Ханко всё на российской территории) стоят памятники павшим финским и советским солдатам, установленные туристами из Финляндии[134]. На российской территории в районе поселка Дятлово (Ленинградская область) недалеко от озера Желанное в виде креста сооружен памятник финским солдатам, погибшим на Карельском перешейке в ходе советско-финляндской и Великой Отечественной войны[135].

Кроме того существует[где?] несколько братских могил финских солдат.

Фотодокументы

Фотографии с сайта [www.mannerheim-line.com/ «Линия Маннергейма»](недоступная ссылка) Проверено 3 июня 2014. были сделаны финским сержантом Тауно Кяхоненом в 1942 году:

  • [www.mannerheim-line.com/script/sss.htm?img=/photogallery/snowmelted.jpg Фото сделано около Медвежьегорска весной 1942 года.](недоступная ссылка) Проверено 3 июня 2014.
  • [www.mannerheim-line.com/script/sss.htm?img=/photogallery/deadrussians02.jpg Фото сделано весной-летом 1942 года на Олонецком перешейке.](недоступная ссылка) Проверено 3 июня 2014.
  • [www.mannerheim-line.com/script/sss.htm?img=/photogallery/deadrussians01.jpg Русские солдаты зимой 1941/42 годов.](недоступная ссылка) Проверено 3 июня 2014.

В культуре

  • «Кукушка» — взаимоотношения героев фильма развиваются на фоне заключительного этапа советско-финской войны
  • «Дорога на Рукаярви» — фильм дает финскую трактовку событиям в восточной Карелии осенью 1941 г.
  • «А зори здесь тихие» — вторая серия фильма содержит художественное описание «боёв местного значения» в Карелии в 1942 г.
  • Молчание - финский фильм о работе эвакопункта по отправке погибших бойцов финской армии для захоронения в тыл.
  • Зимняя война - финский фильм по роману Антти Туури, посвящённый событиям советско-финской войны 1939—1940 годов.

См. также

Напишите отзыв о статье "Советско-финская война (1941—1944)"

Примечания

  1. Потери населения Ленинграда — результат блокады города, осуществляемой как финскими, так и германскими войсками
  2. Согласно мемуарам Маннергейма, в финском правительстве на тот момент не было единства по поводу пересечения старой советско-финской границы, которому в особенности противились социал-демократы. Необходимость обеспечить безопасность Ленинграда в своё время привела к Советско-финской войне 1939—1940 годов, и пересекать старую границу означало бы косвенное признание справедливости опасений СССР
  3. Существует несколько возможных объяснений:
    • По мнению финских исследователей, это произошло потому, что эффективно сработала система ПВО финской столицы.
    • Согласно советской версии, главной целью планировавшихся налётов являлась демонстрация Финляндии возможных негативных последствий в случае затягивания войны, поэтому бомбардировки не затрагивали жилые кварталы, чтобы не озлоблять мирное население. (см. [militera.lib.ru/memo/russian/reshetnikov_vv/03.html Сборник документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны]. М., 1968. Гриф снят в 2003 году; Решетников В. В. «Что было — то было», стр. 347)

Использованная литература и источники

  1. [vologda-oblast.ru/main.asp?LNG=RUS&V=581 Вологодская область в годы Великой Отечественной войны] (рус.). Официальный сайт Правительства Вологодской области. Проверено 19 мая 2010. [www.webcitation.org/61APEoRiR Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  2. Дерябин Ю.С. [nvo.ng.ru/history/2008-11-21/12_myth.html Давний миф наконец-то лопнул] (рус.). НГ. Независимое военное обозрение (21 ноября 2008). — Финские историки признали соучастие Хельсинки в гитлеровской агрессии против СССР. — «28 из 37 финских профессоров-историков, опрошенных недавно крупнейшей газетой страны «Хельсингин Саномат», пришли к выводу, что война 1941–1944 годов против Советского Союза, развязанная тогдашними правителями Суоми, отнюдь не была «войной-продолжением» (Зимней войны 1939–1940 годов) или «отдельной» (от Гитлера) войной, как до сих пор утверждало большинство финских историографов и политиков, в том числе нынешний президент республики Тарья Халонен.»  Проверено 4 января 2013. [www.webcitation.org/6DoA5Zjxf Архивировано из первоисточника 20 января 2013].
  3. 1 2 3 Авторский коллектив. Россия и СССР в войнах ХХ века. — М.: Олма-Пресс, 2001. — С. 269. — 608 с. — 5000 экз. — ISBN 5-224-01515-4.
  4. Авторский коллектив. Россия и СССР в войнах ХХ века. — Москва: Олма-Пресс, 2001. — С. 271. — 608 с. — 5000 экз. — ISBN 5-224-01515-4.
  5. Manninen, Ohto, Molotovin cocktail- Hitlerin sateenvarjo, 1994, Painatuskeskus, ISBN 951-37-1495-0
  6. Сведения городской комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников о числе погибшего в Ленинграде населения ЦГА СПб, Ф.8357. Оп.6. Д. 1108 Л. 46-47
  7. Гланц Дэвид. Блокада Ленинграда 1941—1944. — М.: Центрполиграф. — С. 181. — 224 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-227-02260-8.
  8. National Defence College (1994), Jatkosodan historia 6, Porvoo. ISBN 951-0-15332-X
  9. R. L. DiNardo. [books.google.com/books?id=ZypnAAAAMAAJ&q=minor+axis+countries Germany and the Axis powers from coalition to collapse]. University Press of Kansas, 2005. С. 95.
  10. Geir Lundestad. [books.google.com/books?ei=Qm0jTpHyO4nUtQO2o4Rc&ct=result&id=BHIIAAAAIAAJ&dq=axis+camp The American non-policy towards eastern Europe, 1943—1947]. Universitetsforlaget, 1978. С. 287, 454.
  11. Yôrām Dinšṭein. [books.google.com/books?id=LbB3lUhzX10C&pg=PA35&dq=finland+minor+axis+countries#v=onepage&q=finland%20minor%20axis%20countries War, aggression and self-defence]. Cambridge University Press, 2005. С. 35.
  12. 1 2 3 4 5 Барышников Н. И. глава: Финские бомбардировщики в зоне Ленинграда // [[v-n-baryshnikov.narod.ru/blokada.html Блокада Ленинграда и Финляндия 1941–44]. — Хельсинки, 2002. — ISBN 952-5412-10-5.
  13. Мауно Йокипии. Финляндия на пути к войне. — Петрозаводск: Карелия, 1999. — С. 145-146. — 370 с. — 1000 экз. — ISBN 5-7545-0735-6.
  14. [books.google.com/books?id=FskeAAAAMAAJ&q=%22%D0%BE%D1%84%D0%B8%D1%86%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%BE+%D1%86%D0%B5%D0%BB%D1%8C+%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D1%8B+%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D0%BB%D1%8E%D1%87%D0%B0%D0%BB%D0%B0%D1%81%D1%8C%22&dq=%22%D0%BE%D1%84%D0%B8%D1%86%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%BE+%D1%86%D0%B5%D0%BB%D1%8C+%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D1%8B+%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D0%BB%D1%8E%D1%87%D0%B0%D0%BB%D0%B0%D1%81%D1%8C%22&hl=en&ei=XawoTuGOFcaO8gPdrOysAw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCkQ6AEwAA Труды VIII Советско-финляндского симпозиума историков: Петрозаводск 21—23 октября 1981 г]. Официально цель войны заключалась в возвращении утраченной по Московскому мирному договору 1940 г. территории. Помимо этого, в широких кругах ставилась цель захватить территории к востоку от границы 1939 г. в том случае, если Германия выиграет войну.
  15. Мауно Йокипии. Финляндия на пути к войне. — Петрозаводск: Карелия, 1999. — С. 283-291. — 370 с. — 1000 экз. — ISBN 5-7545-0735-6.
  16. [Карл-Фредрих Геуст «Советские бомбардировки Финляндии в июне 1941 года», Авиация и время 2.2005]
  17. Барышников Н. И. глава: Фактора внезапности не было // [v-n-baryshnikov.narod.ru/blokada.html Блокада Ленинграда и Финляндия 1941–44]. — Хельсинки, 2002. — ISBN 952-5412-10-5.
  18. Wykes Alan. The Siege of Leningrad, Ballantines Illustrated History of WWII. — 1972. — 9-21 с.
  19. 1 2 Текст Парижского мирного договора с Финляндией в Викитеке.
  20. Ковальчук В. М. [militera.lib.ru/h/kovalchuk_vm/04.html Ленинград и Большая Земля]. — Л.: Наука, 1975. — С. 274-275. — 328 с.
  21.  (англ.) Peter Provis. [diemperdidi.info/nordicnotes/vol03/articles/provis.html «Finnish achievement in the Continuation War and after»], Vol. 3 1999
  22. Выборгская губерния // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  23. [www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/008/116/405.htm Финны] — статья из Большой советской энциклопедии
  24. [language.babaev.net/baltic-unity.html Прибалтийский языковой союз.]
  25. D.G. Kirby. [books.google.com/books?id=nMAl-RSvqPoC&pg=PA149&dq=45+per+cent Finland in the Twentieth Century: A History and an Interpretation]. University of Minnesota Press, 1980. С. 149.
  26.  (фин.) J. K. Paasikivi, Toimintani Moskovassa ja Suomessa 1939-41, Osa II (My work in Moscow and Finland 1939-41, Part II)
  27. Мельтюхов М. И. [militera.lib.ru/research/meltyukhov/index.html «Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941»], стр. 172—174
  28. 1 2 3 М. Иокипии. [www.aroundspb.ru/finnish/waywar/2.php Финляндия на пути к войне: исследование о военном сотрудничестве Германии и Финляндии в 1940—1941 гг.]. — Фрагмент из книги «Финляндия на пути к войне: исследование о военном сотрудничестве Германии и Финляндии в 1940—1941 гг.». Проверено 19 мая 2010. [www.webcitation.org/61APFysnL Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  29. Peter Krosby. [www.sciecom.org/ojs/index.php/scandia/issue/view/1965312 The Diplomacy of the Petsamo Question and Finnish-German Relations, March-December 1940.] (англ.) (PDF). Scandia: Tidskrift för historisk forskning, Vol 31, Nr 2 (1965). [www.webcitation.org/61APGca6O Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  30.  (англ.) Eric Solsten and Sandra W. Meditz, editors. Finland: A Country Study, chapter [countrystudies.us/finland/20.htm «The Continuation War»]. Washington: GPO for the Library of Congress, 1988
  31.  (англ.) Eric Solsten and Sandra W. Meditz, editors. Finland: A Country Study, chapter [countrystudies.us/finland/16.htm «The Establishment of Finnish Democracy»]. Washington: GPO for the Library of Congress, 1988
  32. Henrik Lunde. [books.google.com/books?id=1izr3Cwhtz8C&pg=PA68 Finland’s War of Choice: The Untidy Coalition of a Democracy and a Dictatorship in World War II]. Casemate Publishers, 2011. С. 68.
  33.  (фин.) Suomi kautta aikojen. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat -Reader's Digest Ab, 1992. — С. 438-439. — 576 p. — ISBN 951-8933-60-X.
  34. [www.histdoc.net/history/NaSo1940-09-16.html The Reich Foreign Minister to the German Ambassador in the Soviet Union (Schulenburg), Draft Telegram, RAM 37 g. Rs.,Berlin, September 16, 1940.]
  35. 1 2 Suomi kautta aikojen, с. 439
  36. Барышников В. Н., Саломаа Э. [militera.lib.ru/h/sb_crusade_in_rossia/02.html «Вовлечение Финляндии во Вторую мировую войну» из сборника статей «Крестовый поход на Россию».] — М.: Яуза, 2005. — 480 с.
  37. Согласно ст.3, стороны обязались «не заключать союзы или участвовать в коалициях, направленных против одной из Договаривающихся Сторон»; см. текст 3-й статьи
  38. [lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/sssr_germany1939.txt «Оглашению подлежит: СССР — Германия. 1939—1941: Документы и материалы»] / Составитель д.и.н. Ю. Г. Фельштинский. — М.: Московский рабочий, 1991. — 367 с.
  39. «Документы внешней политики». Т.23. Книга 2. М., Историко-документальный департамент МИД России, 1995., с. 41—47, 63—71
  40.  (фин.) Kivimäki T. M. Suomalaisen poliitikon muistelmat. S. 205.
  41. Robert Kirchubel. [books.google.com/books?id=VjoxjYB_jNAC&pg=PA48 Operation Barbarossa 1941 (2): Army Group North]. Osprey Publishing, 2005. С. 48.
  42. Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба Сухопутных войск 1939—1942 гг.— М.: Воениздат, 1968—1971
  43. Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. С. 306.
  44.  (фин.)Talvela P. Sotilaan elämä. Muistelmat. Osa 1. S. 271.
  45.  (англ.) Lundin C. L. Finland in the Second World War, 1957, S.112
  46. Henrik Lunde. [books.google.com/books?id=1izr3Cwhtz8C&pg=PA69 Finland’s War of Choice: The Untidy Coalition of a Democracy and a Dictatorship in World War II]. Casemate Publishers, 2011. С. 69.
  47. Ю. Дерябин. [nvo.ng.ru/history/2008-11-21/12_myth.html Давний миф наконец-то лопнул]. Независимое военное обозрение, 21 ноября 2008.
  48.  (англ.) Kirby, D. G. Finland in the Twentieth Century: A History and an Interpretation. University of Minnesota Press. 2009. p. 135, ISBN 0-8166-5802-1.
  49. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Маннергейм К. Г. Мемуары. — М.: Вагриус. 1999. ISBN 5-264-00049-2
  50. 1 2  (фин.) Ohto Manninen & Kauko Rumpunen, Risto Rytin päiväkirjat 1940—1944, 2006
  51. Соколов Б. В. Тайны Финской войны. — М.: Вече, 2000. — 416 с. (Военные тайны ХХ века) ISBN 5-7838-0583-1
  52. Войонмаа В. Дипломатическая почта. М., 1984. С. 32.
  53. 1 2 Геуст К.-Ф. Советские бомбардировки Финляндии в июне 1941 г. «Авиация и Время» 2005 № 2 (77)
  54. Советско-финская война 1939—1940 г.г. Хрестоматия/ Ред.сост. А. Е. Тарас. — Мн.: Харвест, 1999. — 464 с. -(Библиотека военной истории), ISBN 985-433-692-1
  55. [lenta.ru/articles/2014/02/24/winterwar/ «Германия и СССР воспринимались в Финляндии одинаково»] // Lenta.ru, 24.02.2014
  56. 1 2 Dan Reiter. [books.google.com/books?id=uUvjOY7W_OoC&pg=PA133&dq=Leningrad How Wars End]. Princeton University Press, 2009. С. 133.
  57. 1 2 Earl F. Ziemke. [books.google.com/books?id=Nw0VAAAAIAAJ&pg=PA204&dq=certain The German Northern Theater of Operations 1940—1945]. Department of Army. С. 204.
  58. Henrik Lunde. [books.google.com/books?id=1izr3Cwhtz8C&pg=PA40&dq=lake+onega Finland’s War of Choice: The Untidy Coalition of a Democracy and a Dictatorship in World War II]. Casemate Publishers, 2011. С. 40.
  59. 1 2 3 4 5 Bernd Wegner. [books.google.com/books?id=aESBIpIm6UcC&pg=PA530&dq=excuse From peace to war: Germany, Soviet Russia, and the world, 1939—1941]. Berghahn Books, 1997. С. 530.
  60.  (англ.)Gunnar Åselius, [books.google.com/books?id=kLxfdAvEFcsC «The rise and fall of the Soviet Navy in the Baltic, 1921—1941», page 224]; Routledge, 2005; ISBN 0-7146-5540-6, 9780714655406
  61. 1 2 3 4 5 6 7 М. Иокипии. [www.aroundspb.ru/finnish/waywar/5.php Братство по оружию: от Барбароссы до вступления Финляндии в войну]. — Фрагмент из книги «Финляндия на пути к войне: исследование о военном сотрудничестве Германии и Финляндии в 1940—1941 гг.». Проверено 19 мая 2010. [www.webcitation.org/6178PksjM Архивировано из первоисточника 22 августа 2011].
  62. Йокипии Мауно. [www.aroundspb.ru/finnish/waywar/5.php Финляндия на пути к войне: Исследование о военном сотрудничестве Германии и Финляндии в 1940-1941]. — Петрозаводск: Карелия, 1999. — С. 281-282. — 370 с. — 1000 экз. — ISBN 5-7545-0735-6.
  63. Гальдер, Франц. [militera.lib.ru/db/halder/1941_06.html Июнь 1941 года.] Военный дневник
  64. YLE: Suomen tie jatkosotaan, TV-ohjelma — Дорога к войне. Передача ТВ 13.07.2010 22.05
  65. 1 2 Хазанов, Дмитрий Борисович. Глава 3. Первая воздушная операция советских ВВС в Великой Отечественной войне // [militera.lib.ru/h/hazanov_db2/07.html 1941. Горькие уроки: Война в воздухе]. — М.: Яуза, Эксмо, 2006. — 416 с. — P. 184-190. — (Великая Отечественная: Неизвестная война). — 6000 экз. — ISBN 5–699–17846–5.
  66. Новиков А. А. [militera.lib.ru/memo/russian/novikov1/02.html В небе Ленинграда]
  67. [www.yle.fi/elavaarkisto/?s=s&g=1&ag=3&t=22&a=10306 Бомбардировка Хельсинки 25 июня. Архив YLE]
  68.  (фин.) Arvi Korhonen, «Viisi sodan vuotta», 1973, ISBN 951-0-05705-3
  69.  (англ.) [www.rajajoki.com/attack.htm «1941: Germany attacks, Finland follows»]
  70. Turunsanomat. 24.06.2011/Turun pahimmat pommitukset
  71. Геуст К.-Ф. Советская бомбардировка финских аэродромов в июне 1941 г. в начальной стадии «войны продолжения» // От войны к миру: СССР и Финляндия 1939—1944 гг.
  72. [www.yle.fi/elavaarkisto/?s=s&g=1&ag=6&t=247&a=342 Речь президента Рюти по радио 26.06.1941]
  73. Коллектив Института истории СССР Академии Наук СССР. [militera.lib.ru/h/leningrad/index.html Непокоренный Ленинград]. — Л.: Наука, 1970. — С. 19. — 43 000 экз.
  74. [militera.lib.ru/docs/da/blocade/index.html Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов]. — М., СПб.: АСТ, Полигон, 2005. — С. 692. — 766 с. — 3000 экз. — ISBN 5-17-023997-1, 5-89173-262-9.
  75. С. П. Сенчик. [www.kaur.ru/articles/pvnkvd-41.php Пограничные войска НКВД в боях на Карельском перешейке с июня по сентябрь 1941 года]
  76. Текст приказа от 1941 года в финской Викитеке
  77. Текст приказа от 1918 года в финской Викитеке
  78. heninen.net/miekka/p3_f.htm Приказ Верховного главнокомандующего N 3
  79. Текст приказа от 11.07.1941 с собственноручной правкой Маннергейма —
  80. Владимир Бешанов. Ленинградская оборона. ISBN 985-13-7439-3
  81. Полевое Управление Ленинградского фронта. [podvignaroda.mil.ru/ Карта обстановки на фронте 23 Армии к исходу 11.09.1941]. — Архив Министерства обороны РФ. фонд 217 опись 1221 дело 33, 1941.
  82. [war60.my1.ru/index/sovetsko_finskaja_vojna_19411944/0-83 Никто не забыт, ничто не забыто]
  83. 1 2 Christian Centner .Chronik. Zweiter Weltkrieg. Otus Verlag AG, St.Gallen,2007 ISBN 978-3-907200-56-8
  84. Соколов Б. В.. Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи. Мн.: Радиола-плюс. 2000. — 608 с. («Мир в войнах») ISBN 985-448-036-4
  85. 1 2 3  (англ.) [www.jaegerplatoon.net/OPERATION1.htm Karhumäki — Poventsa offensive operation, December 1941]: 23:00 6th of December 1941 Jaegers and Finnish tanks steamrolled to town of Poventsa. Tanks secured the town.
  86. 1 2 3 Bernd Wegner. [books.google.com/books?id=aESBIpIm6UcC&pg=PA535 From Peace to War: Germany, Soviet Russia, and the World, 1939—1941]. Berghahn Books, 1997. С. 535.
  87. Бешанов В. В.Ленинградская оборона. — М., Мн.: АСТ, Харвест, 2005. — 480 с. — (Военно историческая библиотека) ISBN 5-17-013603-X, ISBN 985-13-2678-X
  88. Bernd Wegner. [books.google.com/books?id=aESBIpIm6UcC&pg=PA535 From Peace to War: Germany, Soviet Russia, and the World, 1939—1941]. Berghahn Books, 1997. С. 536.
  89. 1 2 3 Robert D. Lewallen. [books.google.com/books?id=P-Hwk4KCXaoC&pg=PA89 The Winter War]. Alyssiym Publications, 2010. С. 89.
  90. М. Г. Дружинина-Зайцева. [books.google.com/books?ei=im3ST9CMKuGq2QX3wdGiDw&id=tAAsAQAAIAAJ&dq=%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%B7%D0%B0%D0%BD%D0%B0%20%D0%9F%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B7%D0%B0%D0%B2%D0%BE%D0%B4%D1%81%D0%BA%D0%B0 Продовольственное снабжение населения Мурманска в годы Великой Отечественной войны]. // Отечественная история. Наука, 2008. С. 116.
  91. Оперативный отдел Резервного фронта. [podvignaroda.mil.ru/ Карта положения на фронтах Отечественной войны с 15.09.1941 года по 26.09.1941 года]. — Архив Министерства обороны РФ. фонд 219 опись 679 дело 238, 1941.
  92. Большая советская энциклопедия. — 1969-1978. — С. Ленинградская битва 1941-44. — 630 000 экз.
  93. [www.kaur.ru/articles/refusals.php Отказы переходить старую границу на Карельском перешейке в финских пехотных полках в сентябре 1941 года]
  94.  (англ.) [www.fleetairarmarchive.net/RollofHonour/Battlehonour_crewlists/Petsamo_Kirkenes_1941.html FAA attack on Petsamo to assist its ally the Soviet Union, July 1941]
  95. 1 2 3 4 5 [militera.lib.ru/memo/other/mannerheim/index.html Маннергейм К.Г. Мемуары. / Пер с финского П. Куйиала (часть 1), Б. Злобин (часть II).] (рус.). М.: Вагриус, 1999. (Печатается в сокращении). [www.webcitation.org/61API7tLt Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  96. David T. Zabecki. [books.google.com/books?id=gYDN-UfehEEC&pg=PA1483 World War II in Europe: an encyclopedia. T. 1]. Taylor & Francis, 1999. С. 1483.
  97. Карл Густав Маннергейм. Мемуары. М.:-Изд-во «Вагриус», 1999. ISBN 5-264-00049-2 .Стр. 448
  98. Черчилль У. [militera.lib.ru/memo/english/churchill/5_22.html «Вторая мировая война»]. (Тегеран: заключение.) — М.: Воениздат, 1991
  99.  (англ.) [users.tkk.fi/~andres/m44/m44hki.htm Soviet air raids on Helsinki in February 1944]
  100. Голованов, Александр Евгеньевич. Дальняя бомбардировочная. — М..: "Дельта НБ",, 2004.
  101. Большая советская энциклопедия 3-е издание
  102. [militera.lib.ru/memo/russian/reshetnikov_vv/03.html Решетников В. В. Что было — то было.] (рус.). М.: Эксмо, Яуза, 2004.. [www.webcitation.org/61APIiku8 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  103. Карелия в годы Великой Отечественной войны. Общественно-политическая история Карелии XX века: Очерки и статьи. — Петрозаводск, 1995
  104. [heninen.net/sopimus/ryti1941.htm Выступление по радио президента Финляндии Ристо Рюти 26 июня 1941 года]
  105. 1 2 [www.hrono.ru/sobyt/1944fin.html История второй мировой войны 1939—1945 в (12 томах), том 9, с. 26 — 40 (Глава 3.)]
  106.  (фин.) «Suomi sodassa» s.425
  107.  (фин.) «Kun Suomi taisteli» s.386 ISBN 951-8933-02-2
  108.  (фин.) Jussila, Hentilä, Nevakivi 2006, s. 208—209
  109. Dirk Kruse-Etzbach. Finnland. Reisenhandbuch. Iwanowski. 3., aktualisierte Auflage. S. 29. 2003. ISBN 3-933041-08-2
  110. [sudba.e-baikal.ru/107/finn Ты права, Клава! Финляндия была агрессором!]. Газета бывших узников фашизма «Судьба», № 107 (сентябрь 2007). Проверено 21 февраля 2015. [web.archive.org/web/20070928200907/sudba.e-baikal.ru/107/finn Архивировано из первоисточника 28 сентября 2007].
  111. См.: Сулимин С. и др. Чудовищные злодеяния финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР. Л., 1945; По обе стороны Карельского фронта, 1941—1944: Документы и материалы / Ин-т языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН; Научн. ред. В. Г. Макуров. Петрозаводск: Карелия, 1995; Шадрова Л. В. Горечь детства, горечь смерти. Книга памяти. Война, плен, концлагеря // Карелия 1941—1944 гг. Подпорожье: «Свирские огни», 1998; Костин И. А. Воспоминания о жизни в оккупированном Заонежье. // Карелия в Великой Отечественной войне. 1941—1945. Материалы конференции. Петрозаводск, 2001. С. 47-56; Лайне А. Гражданское население восточной Карелии под финляндской оккупацией во Второй мировой войне. // Карелия, Заполярье и Финляндия в годы Второй мировой войны. Петрозаводск, 1994. С. 41-43; Шляхтенкова Т. В., Веригин С. Г. Концлагеря в системе оккупационной политики Финляндии в Карелии 1941—1944 гг. // Карелия в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.: Материалы республиканской научно-практической конференции. Петрозаводск, 2001. С. 37-46; Судьба. Сборник воспоминаний бывших малолетних узников фашистских концлагерей. / Ред.-сост. И. А. Костин. Петрозаводск, 1999; Лукьянов В. Трагическое Заонежье. Документальная повесть. Петрозаводск, 2004; Чумаков Г. В. Финские концентрационные лагеря для гражданского населения Петрозаводска в 1941—1944 гг. // Вопросы истории Европейского Севера. (Народ и власть: проблемы взаимоотношений. 80-е гг. XVIII—XX в.). Сборн. научн. статей. Петрозаводск: Издательство ПетрГУ, 2005. С. 142—151; и др.
  112. Laine, Antti, Suur-Suomen kahdet kasvot, 1982, ISBN 951-1-06947-0, Otava
  113. Maanpuolustuskorkeakoulun historian laitos, Jatkosodan historia 1-6, 1994
  114. [www.narc.fi/Arkistolaitos/inkerilaissiirtolaiset/indexrus.html Домой в изгнание. Исследование о репатриации ингерманландских финнов в Советский Союз в 1944-55 годах]. Национальный Архив Финляндии. Проверено 27 августа 2010. [www.webcitation.org/61APJKFiR Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  115. Карельский перешеек-земля неизведанная. Части 5 и 6.Юго-Западныйсектор: Койвисто-Иоханнес (Приморск — Советский). — СПб.: ИПК «Нова», 2006. — 208 с. ISBN 5-86456-102-9
  116. Ylikangas, Heikki, [www.vnk.fi/julkaisukansio/2004/j05-heikki-ylikankaan-selvitys/pdf/fi.pdf Heikki Ylikankaan selvitys Valtioneuvoston kanslialle], Government of Finland
  117. Маннергейм. Воспоминания
  118. Конасов В. Б. [www.aroundspb.ru/finnish/konasov/konasov.php#nazad31 Финские военнопленные второй мировой войны]. Журнал “Север” № 11-12, 2002 г.. Проверено 28 марта 2010. [www.webcitation.org/61APK1CFc Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  119. US Library of Congress Country Study: [countrystudies.us/finland/22.htm «Finland, The Effects of the War»]
  120.  (фин.) Suomi kautta aikojen. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat -Reader's Digest Ab, 1992. — С. 445. — 576 p. — ISBN 951-8933-60-X.
  121.  (фин.) Itsenäinen Suomi-Seitsemän vuosikymmentä kansakunnan elämästä. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat -Reader's Digest Ab, 1987. — С. 153. — 312 p. — ISBN 951-9079-77-7.
  122.  (фин.) Itsenäinen Suomi-Seitsemän vuosikymmentä kansakunnan elämästä. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat -Reader's Digest Ab, 1987. — С. 152. — 312 p. — ISBN 951-9079-77-7.
  123. Itsenäinen Suomi-Seitsemän vuosikymmentä kansakunnan elämästä. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat -Reader's Digest Ab, Helsinki, 1987. — С. 140. — 312 p. — ISBN 951-9079-77-7.
  124. [vanha.soc.utu.fi/polhist/vaihtuvat/Jokisipila_Jatkosodan%20synty%20-%20suuri%20kansallinen%20dilemma.pdf Ajopuuväittely jatkunut pian 60 vuotta. Jatkosodan synty suomalaisen menneisyyden kipupisteenä] (фин.) (pdf). University of Turku. Проверено 2 октября 2009. [www.webcitation.org/61APKXkXL Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
  125.  (фин.) Itsenäinen Suomi-Seitsemän vuosikymmentä kansakunnan elämästä. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat - Reader's Digest Ab, Helsinki, 1987. — С. 144. — 312 p. — ISBN 951-9079-77-7.
  126. [www.newsru.com/russia/04apr2007/finnish.html «Изгнанные» финны хотят отнять у России свои довоенные земли]
  127. Широкорад А. Б. Утерянные земли России. — М.: Вече, 2006. — С. 140. — 464 p. — ISBN 5-9533-1467-1.
  128.  (фин.) Seppinen J. Suomen ulkomaankaupan ehdot 1939—1944. Hds, 1983, s. 118
  129. Виктор Левонович Исраэлян, Леонид Николаевич Кутаков. [books.google.com/books?id=ehFIAAAAMAAJ&q=%D0%BC%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D1%8B%D0%B9 Дипломатия агрессоров: Германо-итало-японский фашистский блок. История его возникновения и краха]. "Наука, ", 1967. С. 216.
  130. См.: Сулимин С. и др. Чудовищные злодеяния финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР. Л., 1945; По обе стороны Карельского фронта, 1941—1944: Документы и материалы
  131. Барышников Н. И. [lib.ololo.cc/b/113511/read Блокада Ленинграда и Финляндия. 1941—1945] СПб-Хельсинки, 2002.
  132.  (фин.) Kun Suomi taisteli. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat - Reader's Digest Ab, 1989. — С. 266. — 430 p. — ISBN 951- 89-02-2.
  133.  (фин.) Kun Suomi taisteli. — Helsinki: Otava, Oy Valitut Palat - Reader's Digest Ab, 1989. — С. 386-388. — 430 p. — ISBN 951- 89-02-2.
  134. [www.pkymasehist.fi/kannaksen_matka.html поход по Карельскому перешейку, фото]
  135. [www.ipc.antat.ru/docs/fin.asp Книга Памяти советско-финляндской войны 1939—1940]

Ссылки

  • [www.sodatkuvina.cjb.net/images/Jatkosota/Kartat/Jatkosota_Kartat_cat001.html Карты военных операций 1941—1944]
  • [wiki.narc.fi/portti/index.php/%C2%AB%D0%94%D0%BE%D0%BA%D1%83%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%8B_%D0%BF%D0%BE_%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B5%D1%81%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8E_%D0%BD%D0%B0%D1%81%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%B2_%D0%A4%D0%B8%D0%BD%D0%BB%D1%8F%D0%BD%D0%B4%D0%B8%D1%8E_%D0%B2%D0%BE_%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%BC%D1%8F_%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B9_%D0%BC%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%B9_%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D1%8B%C2%BB «Документы по переселению населения в Финляндию во время второй мировой войны»]
  • [www.infofinlandia.ru/Public/default.aspx?contentid=222648&nodeid=40675&culture=ru-RU Статья на официальном портале МИД Финляндии]
  • Барышников Н. И. [rhga.ru/science/conferences/y_confer/sever/2003/27_Barysh.pdf Блокада Ленинграда в концепциях финских историков]. 2003.
  • Маннергейм К. Г. [militera.lib.ru/memo/other/mannerheim/ Мемуары] = Muistelmat. — М.: Вагриус, 1999. — 508 p. — ISBN 5-264-00049-2.
  • [around.spb.ru/finnish/ «СССР-Финляндия»] — сборник литературы о советско-финских войнах на around.spb.ru
  • Сайт о линии Маннергейма : [www.mannerheim-line.com/enter-r.htm]
  • Хельге Сеппяля. [www.priozersk.ru/1/text/0005_1.shtml Финляндия как оккупант в 1941−1944 годах.] на priozersk.ru
  • Соловьев Л. К., Силин А. Ф. «Голубой песец» теряет когти; Из-во «Ягуар», 1995. ISBN 5-88604-010-2
  • Солонин М. С. «25 июня. Глупость или агрессия?» — М.: «Яуза», «Эксмо». 2008. ISBN 978-5-699-25300-5
  • [www.pseudology.org/Anchukov/Finskaya05.htm Из писем финского политика Вяйнэ Войонмаа]
  • Директива ставки ГК военным советам фронтов, северного и балтийского флотов, народному комиссару военно-морского флота о мерах по срыву возможного удара противника с территории Финляндии на Ленинград, 24 июня 1941 ([img9.imageshack.us/i/34e7d143cf6b.jpg/ стр 1], [img22.imageshack.us/i/d76cad2f1359.jpg/ стр 2])
  • [www.vbrg.ru/articles/istorija_vyborga/vyborg_v_gody_2-jj_mirovojj_vojjny/ Советско-финская война]. Списки погибших.
  • Henrik Lunde. [books.google.com/books?id=1izr3Cwhtz8C Finland’s War of Choice: The Untidy Coalition of a Democracy and a Dictatorship in World War II]. Casemate Publishers, 2011.  (англ.)
  • [www.voinitsa.ru/pages/art212.aspx Война на Ухтинском направлении (1941—1944 гг.)]

Отрывок, характеризующий Советско-финская война (1941—1944)

– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.