Совет народных уполномоченных Финляндии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Совет народных уполномоченных Финляндии[1] (фин. Suomen kansanvaltuuskunta) — революционное правительство «Красной Финляндии», сформированное в результате военного переворота из числа представителей крайне левого крыла финской Социал-демократической партии. Захватив власть и сместив как Сенат Финляндии, так и Эдускунту (парламент), где большинство принадлежало правым, Совет народных уполномоченных издал законы, указы и проект конституции в соответствии с идеалами программы рабочего движения своего времени. Правительство просуществовало с 28 января до 25 апреля 1918. Контролировало до поражения в Гражданской войне юг Финляндии и отряды Красной гвардии.

Совместно с Советом народных уполномоченных действовал соответствующий Эдускунте Верховный совет рабочих.

Советская Россия была единственной страной, признавшей Совет народных уполномоченных в качестве законного правительства Финляндии, названной впоследствии в договоре между Советом народных комиссаров РСФСР и Советом народных уполномоченных от 16 февраля (1) марта 1918 Финляндской Социалистической Рабочей Республикой[2].





Содержание

Основание и неотложные меры

Совет народных уполномоченных Финляндии (СНУ) был сформирован 28 января 1918 и сразу приступил к руководству восстанием, начатым накануне рано утром против финского Сената, то есть против действующего правительства.[3]

Ещё за день до этого центральный исполнительный комитет финских рабочих отдал распоряжение Красной гвардии арестовать сенаторов и группу видных буржуазных политиков, но операция полностью провалилась.[4] Членам Сената, руководимого Пером Эвиндом Свинхувудом удалось бежать и поодиночке добраться в г. Вааса, где Сенат и действовал с 29 января по 3 мая 1918 года (из-за чего данный состав Сената известен в историографии под названиями «Ваасовский сенат» или «Сенат Свинхувуда»).

О создании Совета народных уполномоченных было объявлено на следующий день, 29 января 1918 года, в газете «Рабочий» (фин.)русск.(фин. «Työmies»), в которой была опубликована декларация Совета народных уполномоченных Финляндии от 29 января 1918 года, в которой коротко были названы важнейшие задачи красного правительства, а также указан его состав.[5][6][7] В первый же день были заняты помещения, прежде используемые Сенатом Финляндии (сейчас здание государственного Совета)[8], захвачено хранилище Банка Финляндии.

Совет народных уполномоченных закрыл первым делом все буржуазные газеты — в столице уже 28 января, на другой подвластной территории с 2 февраля — «на неопределённый срок». После этого могут выходить только социал-демократические газеты и газеты Христианского союза финских рабочих. В ответ Ваасовский сенат закрыл социал-демократические газеты. 2 марта департамент почт и информации «белых» установил оставшимся газетам цензуру, касающуюся военных дел и внешней политики.[9][10][11]

2 февраля Совет народных уполномоченных предписывает Красной гвардии поддерживать государственный порядок, и красногвардейцы становятся (по замыслу) в подчинении органа, издавшего этот указ. На практике СНУ вынужден позднее признать, что он не способен контролировать деятельность красногвардейцев и всё меньше вмешивается в военные дела.[12] Отношения Красной гвардии и СНУ остаются проблематичными всё время войны, поскольку Совет часто считал деятельность красногвардейцев произволом, а многие красногвардейцы, со своей стороны, считали представителей Совета на фронте «паразитами».[13]

Совет народных уполномоченных собирался в Хельсинки 89 раз и в Выборге менее десяти раз.[14] Совет народных уполномоченных издал всего 45 указов, коротких скупых текстов, опубликовав их в Своде законоположений Финляндии[15] (иногда называемый повстанческим вариантом[5]) за номерами с 10 по 33[16]. Сенат Свинхувуда, находившийся в Ваасе, вел свой вариант Свода законоположений и внес в него свои указы и законы за номерми с 12 по 28. Большая часть времени работы СНУ ушла на составление законодательства. Оценено, что две трети законов были реакцией на неотложные проблемы правительства и остальные направлены на идеологические цели и привлечение сторонников.[17][18] Для указов, имеющих идеологическую подоплёку, примером были законы Парижской коммуны и, в меньшей мере, первые указы большевистского правительства. Но, большей частью, причиной были проблемы рабочего движения в самой Финляндии.[19] Об указах СНУ извещал правительственный орган Известия Совета народных уполномоченных.[20]

Организация

Состав Совета народных уполномоченных

Состав Совета народных уполномоченных[21]
Titteli Henkilö
Председатель Куллерво Маннер
Департамент иностранных дел Юрьё Сирола
Департамент внутренних дел Ээро Хаапалайнен
Адольф Тайми
Матти Айрола (с конца марта)
Ханна Кархунен (с конца марта)
Департамент юстиции Лаури Лехтомяки (Законопроизводство и правосудие)
Антти Кивиранта (надзор за тюрьмами)
Департамент просвещения Отто Вилле Куусинен
Финансовый департамент Яло Кохонен
Эдвард Гюллинг (с начала апреля)
Сельскохозяйственный департамент Эверт Элоранта
Департамент продовольствия Оскари Токой
Департамент транспорта Конста Эверт Линдквист
Департамент почты и телеграфа Эмиль Эло
Департамент труда Юсси Лумивуокко
Департамент социальных дел Хилья Пяссинен (с конца марта, школы)
О. Арьянне (с конца марта)
Прокурор Матти Туркиа

Члены Совета народных уполномоченных были из разных рабочих организаций (СДПФ и от Союза профсоюзов Финляндии), но большей частью из левого крыла СДПФ.[22] Список основывался в основном на предложении Ээро Хаапалайнена, председателя центрального исполнительного комитета рабочих Финляндии, который он представил на закрытом заседании 25 января.[23][24] Председатель Эдускунты предыдущего года Куллерво Маннер назначался председателем. Бывший председатель сената Оскари Токой назначен «министром продовольствия». Уполномоченные по внутренним делам Хаапалайнен и Адольф Тайми отвечали также за военные дела, поскольку отдельного «военного министерства» не было. В начале марта было под их руководство основан отдельный военный отдел, на гражданские должности назначены новые уполномоченные.[25][26]

В начале марта в СНУ приглашены Хилья Пярссинен и Ханна Кархунен, ставшие первыми женщинами-министрами Финляндии, за 8 лет до Мийна Силланпяя, соратницы по партии[27]. Карьера Пярссинен в должности уполномоченной была короткой, в конце марта она с мужем покинула Хельсинки выехала из Финляндии.[28]

Многие ключевые фигуры СДПФ, такие как Вяйнё Таннер и Матти Паасивуори, осудили переворот и не вошли в красное правительство, Вяйнё Вуолиёки даже скрывался от красногвардейцев. Это способствовало их выдвижению в руководство СДПФ после гражданской войны, и они смогли занимать высокие посты в парламенте.[29] Ээту Салин и Эдвард Валпас, старые руководители рабочего движения, отказались участвовать в революционном правительстве, но Салин работал некоторое время главным редактором правительственного издания Известия Совета народных уполномоченных, а Валпас продолжил работу в газете «Työmies». Взгляды старого марксиста Урьё Мякелина были более предпочтительны для этой должности, но он так и не вошёл в СНУ.[30]

Секретарями СНУ работали студенты университета Тууре Лехен и Юрьё Лайне. Они заменили О. Арьянне и Юкка Лехтосаари, которые через пару дней работы были назначены на другие должности.[31]

Правительственный аппарат

Когда чиновники центрального правительства 29 января объявили забастовку и отказались служить красным, СНУ был вынужден организовать правительственный аппарат по новой, призвав около 500 человек из СДПФ и профсоюзных организаций. Кто-то вызвался сам, других назначили. Старые чиновники, не поддержавшие забастовку, получили повышение в должности.[32][33][34]

На замену органам центральной власти были основаны новые, в которых слова «управление» (фин. hallitus) заменили словом «совет» (фин. neuvosto). Например «управление таможен» превратилось в «совет таможен» («tullihallitus» — «tullineuvosto»).[35] На замену старой системе суда была создана новая революционная система.[36]

После гражданской войны белыми была казнена примерно десятая часть из гражданского правления красных. Их обвинили в измене родине или в пособничестве в этом.[37]

Верховный совет рабочих Финляндии

Для наблюдением за исполнительным органом власти был учреждён эквивалент парламента, — 40-местный Верховный совет рабочих Финляндии, который собрался первый раз 14 февраля в Доме сословий в Хельсинки.[38] и последний раз 10 апреля.[39] В верховный совет не проводились выборы, туда назначали представителей разные организации рабочего движения по системе квот, то есть понятие « народное представительство» было весьма слабым.[40] У организаций было право отозвать своих представителей.[41] После переговоров было решено о следующих квотах:[42]

  • СДПФ: 15 мест
  • Профсоюзная организация: 10 мест
  • Красная гвардия: 10 мест
  • Союз рабочих Хельсинки: 5 мест (от одного места позже отказались)

В Верховный совет назначали и таких людей, которые отказывались в нём работать, например Ээту Салин.[43] Председателем совета выбрали члена забастовочного комитета 1917 года Вальфрида Перттиля, секретаря профсоюза перевозчиков.[38]

Политика Совета народных уполномоченных

Финансы и национализация

Общие расходы красных за время войны составили около 300 млн. финских марок. Поскольку золотой запас Финляндского банка ещё до войны был вывезен в Куопио и остался у белых, СНУ взял под свой контроль только банковскую наличность, монетный двор и вклады в Российских банках.[45] Персонал банка отказался открыть хранилища, они были взломаны.[46] Частные фирмы и сберегательные банки смогли продолжить свою нормальную деятельность, в отличие от Советской России, где вся банковская деятельность была национализирована. Наличные запасы Финляндского банка истратили в начале апреля, после чего взяли краткосрочные кредиты и ускорили печатание новых банкнот. СНУ выпустил новые монеты, где были вычеканены слова «Труд народа, власть народа» (фин. Kansan työ, kansan valta). Налогообложение в красной Финляндии, напротив, шло плохо, поскольку прежние чиновники в большинстве отказались сотрудничать с новой властью.[45][47][48]

Совет народных уполномоченных проголосовал 11 февраля о том, надо ли национализировать производство и крупную собственность страны. Более умеренное предложение Ээро Хаапалайнена победило 7 голосами против 6 у более радикального варианта Эверта Элоранты, предлагавшего обширную социализацию собственности.[49]

Центральный союз работодателей Финляндии объявил локаут, с целью остановить всё производство на подвластной красным территории. СНУ и другие революционные органы конфисковали во время войны 163 промышленных предприятия, прежде всего, для того, чтобы препятствовать остановке производства. Это количество соответствовало менее 10 процентам от всей промышленности красной Финляндии. Многие предприятия смогли на добровольной основе продолжить деятельность под руководством прежнего владельца.[50] В сельской местности решили национализировать только то, что принадлежало фирмам и ту собственность, которая осталась без присмотра, например, в случае, если прежние владельцы сбежали. Во владение революционеров попало несколько десятков крупных поместий. Безземельных крестьян и мелких арендаторов провозгласили «независимыми» 31 января, но осталось открытым, станут ли они самостоятельными землевладельцами, или арендаторами у государства.[51][52] Уполномоченный по сельскому хозяйству Элоранта хотел бы идти дальше обычной социализации земли, как и представители департамента труда в обобществлении средств производства.[53][54]

СНУ пытался обуздать безработицу, не только запуская остановленное владельцами производство, но и выплачивая зарплату вошедшим в красную гвардию, исполняющим аварийную работу. В феврале выплачивали пособие тем, кто пробыл без работы минимум неделю, но по желанию красногвардейцев Хельсинки эту меру отменили, — она мешала вербовать новых красногвардейцев из безработных.[55] Недостаток продовольствия планировали решить поставками пшеницы из России, сокращением пайков и расширением посевных площадей.[56]

Отношение к насилию

СНУ с самого начала осудил, так называемый, красный террор и потребовал расследования уже произошедших убийств и наказания виновных по закону. Один из первых законов был закон об отмене смертной казни от 2 февраля 1918.[57][58] Относящийся к первым дням гражданской войны случай убийства народного депутата Антти Миккола должен быть расследован специально созданной комиссией, но красногвардейцы препятствовали преданию виновных следствию.[59] 27 февраля Совет народных уполномоченных оглашает воззвание Против жестокости (фин. "Julmuuksia vastaan"), в котором обещается суровое наказание за насилие над гражданскими. Это заметно уменьшило красный террор на некоторое время, но способов для сохранения порядка или достаточного авторитета для усмирения красногвардейцев у СНУ не было.[60][61] Страх перед красногвардейцами привёл к несколько вялому отношению к делу, что заметно в последующих колебаниях по принципиальным вопросам.[62]

СНУ озаботился о правовой безопасности арестованных красногвардейцами «контрреволюционеров», но не смог восстановить дисциплину в практикующем произвол следственном отделе.[63] В нескольких частных случаях защищавший законность прокурор Матти Туркиа со своими подчинёнными, всё же, смог спасти от красногвардейской расправы нескольких гражданских лиц.[64]

Сравнивая ситуацию с «белой» стороной, можно признать, что Сенат Финляндии, у которого была возможность вмешаться в происходящее, ни в какой фазе не осудил более широко практикуемый «белый террор».[65]

Проект конституции и отношение к демократии

Хотя большевистская «диктатура пролетариата», как цель, и находила некоторую поддержку, руководство финской революции выбрало демократический путь развития.[66]

Создание основного закона страны было основной целью Совета народных уполномоченных. 4 февраля совет партии создаёт программу действий и согласно ней необходимо составить «проект национальной конституции, который по возможности быстрее выставить на всенародное голосование». Голосование не было осуществлено и до практического использования пунктов закона дело не дошло. Но проект многое говорит о том, какие замыслы были у революционеров относительно новой формы правления, и что важное они хотели подчеркнуть для хорошей власти. Особенно интересно это тем, что революция в России и в Финляндии развивалась практически одновременно, — в отличие от прочих революционеров ХХ века, у них не было примеров для подражания.

Конституция не была плодом революции, а результатом более длительного процесса. В записях О. В. Куусинена есть разъяснения, что он размышлял о конституции ещё в 1917 году, будучи членом конституционной комиссии под руководством Стольберга. Секретарём этой комиссии был шурин Куусинена Лааксовирта.[67][68][69][70] Проект был представлен на рассмотрение Верховного совета рабочих, где в него предлагались многочисленные дополнения и изменения, но более поздние фазы рассмотрения остались неизвестны.[71][72] В проекте отмечают значительное влияние конституций США и Швейцарии и идеалов Великой Французской революции

Проект описывал конституцию как единственный основной закон страны, определял форму правления, основные права граждан, народных представителей, учреждения правосудия, правления, инициативы граждан и решения.

Проект конституции воплощал продолжение финских демократических традиций и их расширение — возрастная граница права голоса снижалась (17 §), первое лицо республики (фин. Suomen Tasavallan Esimies) могло занимать должность лишь один трёхлетний срок (59 §), предусматривалось право на законодательную инициативу граждан (45 §), и возможность отменять путём референдума законы, решения чиновников, и даже приговоры суда (51 §).[73] На случай возможного контрреволюционного переворота предлагалось положение, по которому у парламента было право ограничивать права граждан, если были причины подозревать их в замыслах против власти. Неприкосновенность конституции защищалась также тем, что народу давалось право распустить парламент, если его большинство нарушило бы основной закон — был составлен параграф «Народ восстань!» (фин. Kansa nouskoon) — (43 §).[74] Эта же идея содержится в декларации независимости США и в декларации прав человека и гражданина времён Великой Французской революции.[75] Власть правительства уменьшалась отдачей части полномочий Эдускунте (парламенту). В качестве средства против бюрократии планировалось назначать чиновников на определённый срок. Высшие чины в государстве должен был назначать парламент, и их можно было в любой момент отозвать. Следить за использованием власти должна специально созданная избирательная комиссия. Председатель правительства действовал бы как первое лицо в республике. Никакого президента не предусматривалось. Название правительства было бы Совет народных уполномоченных Финляндии. Название страны не менялось — республика Финляндия.

Идея социализации была введена в два пункта. В старом положении, составленном Сенатом, гражданам гарантировалась неприкосновенность имущества, в проекте Совета народных уполномоченных подобного пункта не было. Вместо этого, гарантировалось государству и другим общественным объединениям право на владение имуществом и право на предпринимательство. При этом про социализм в проекте конституции не было ни слова, также не было речи об однопартийной системе, напротив, в 21 § и 39 § говорится о различных партиях в парламенте. (Законодательство Финляндии впервые приняло понятие партия в 1969).[76]

В пропагандистских целях проект конституции был напечатан десятками тысяч экземпляров и красногвардейцам приказали распространять их за линию фронта, что осуществлялось даже с помощью аэропланов.[77] Ультрадемократичность проекта конституции[78] сильно контрастировала с методами, использованными красными в условиях войны. Они основывались на военных приказах Красной гвардии от самовыдвиженцев в военные органы СНУ, которые были лишь из рабочего движения.[74][79]

Конечно, руководители СНУ, такие как Маннер, Куусинен, Сирола и Токой были убеждены, что по окончании гражданской войны Конституция и другие важнейшие законы будут одобрены демократическим народным голосованием, если условия в стране будут благоприятны. Это основывалась и на том, что несмотря на меньшинство представителей СДРПФ в Эдускунте в целом, их поддержка на территории красной Финляндии была выше среднего по стране.[80] Также, в социал-демократической пропаганде утверждалось, что результаты предыдущий осенних выборов были в некоторых местах искажены в пользу буржуазии.[80] Снижение возрастной границы очевидно ещё добавило бы числа сторонников[81], поскольку доля многодетных семей рабочих и молодых до 25 лет были также выше на юге, чем по всей Финляндии[82]. По данным выборов 1917 года в Эдускунту СДРПФ получила небольшое большинство голосов именно на тех территориях, где в 1918 сформировалась красная Финляндия: около 60 % в округах Сатакунта, Хяме и Пирканмаа, свыше 50 % в Уусимаа и в западном округе Выборга, около 40 % в Исконной Финляндии.[83][84] Насколько одобряли голосовавшие за СДПФ идею самого вооружённого переворота, осталось неизвестным, вряд ли использование насилия добавило бы поддержки.[85]

Таким образом, Совет народных уполномоченных был основан на идеях народовластия, но война уводила его всё дальше к военной диктатуре.[86]

Отношении к религии

СНУ постановил о прекращении взимания церковного налога и церковных выплат и прекратил платить государственные средства на зарплату священникам, на другие религиозные нужды, и теологическому факультету университета Хельсинки. На территории красной Финляндии многие кунты прекратили преподавание закона божьего в школах.[87][88]

Государственный договор с Советской Россией

Совет народных уполномоченных заключил 1 марта 1918 года в Петрограде государственный договор с Советской Россией,[2], которая этим признала СНУ законным правительством, пришедшим на смену Сенату Свинхувуда. В этом Совет народных уполномоченных опередил Сенат Финляндии.[89] Ни одна другая страна на это не пошла, хотя со многими представителями иностранных государств проводились неофициальные встречи.[90]Очевидно это первый в истории государственный договор между двумя социалистическими правительствами.[91] Совместная Согласительная Финляндско-Российская комиссия начала работу над договором вскоре после признания независимости Финляндии, и в качестве основы договора СНУ одобрил 23 февраля черновик, составленный финской стороной ещё до переворота. В конце февраля в Петрограде начались переговоры по политическим, экономическим вопросам и по демаркации границы.

Советская Россия уступала по договору Финляндии Петсамо (нынешний Печенегский район), что было обещано ещё императором в 1864, как компенсация за территорию сестрорецкого оружейного завода. Мотовский залив в Петсамо был чрезвычайно богат рыбой, и были жаркие споры по проведению границы через эту территорию. На переговорах представители СНУ желали присоединить к Финляндии всю Восточною Карелию к Финляндии, но это решено было отложить на неопределённый срок, чтобы не задерживалось заключение договора.[92] По свидетельству самого Гюллинга, советское правительство мотивировало отказ тем, что вопрос требует тщательного рассмотрения из-за проходящей Мурманской железной дороги.

25 февраля Ленин подталкивает работу комиссии, пишет про «справедливость желания финских товарищей о передаче Финляндской Социалистической Рабочей Республике» спорных территорий.[93] Это первое письменно зафиксированное название красной Финляндии, которое по требованию Ленина впоследствии будет использовано в заключённом договоре.[92] Аналогичные названия широко применялись в дальнейшем на советской территории. В проекте от СНУ значилось — суверенная и независимая республика (фин. itsenäinen ja riippumaton tasavalta), а в договоре — независимая Финляндская Социалистическая Рабочая Республика. Изменение фразы оставляло теоретически возможность вхождения Финляндии в Российскую федерацию. Эдвард Гюллинг и Оскари Токой с нежеланием[92] согласились изменить в договоре наименование финской стороны. Но больше всего озадачило Совет народных уполномоченных требование предоставить гражданам обеих стран полные политические права в другой стране,[92][93] что означало федерацию на практике. Представители СНУ на это не согласились.

27 февраля Ленин предлагает другую трактовку, учитывающую классовую принадлежность граждан.[94] Но и этот вариант не проходит, стороны согласились только на то, что в договоре будет обещание предоставить гражданам советской России политические права в Финляндии на «наиболее лёгких условиях», что предполагало год и более проживания в стране.[95] Советская Россия обязывалась вывести русские войска из Финляндии.[96]

РФСР получала на основе договора во временное пользование на праве экстерриториальности четыре линии телеграфа. Три из них шли из Петрограда через Уусикаупунки в Швецию, Данию и Англию, а одна через Финляндию в Мурманск. Договаривающиеся стороны обменялись между собой недвижимым имуществом, — например, территории российских крепостей и гарнизонов переходили Финляндии, а Финляндская железная дорога со всеми станциями на территории России переходила России. Порождающие такой обмен хозяйственные и социальные проблемы должен был решать специальный комитет.

Договор подписали 1 марта 1918 и Совет народных уполномоченных ратифицировал его через восемь дней. Впоследствии в русский вариант текста внесли по требованию финской стороны исправление, касающееся Мотовского залива. Эдвард Гюллинг подтвердил договор своим перстнем-печатью, а Оскари Токой печатью, вырезаной из пробки.[97]

Сохранение независимости страны было принципиальной идеей СНУ. Безусловно, Эдвард Гюллинг и Оскари Токой защищали на переговорах интересы своей страны, стараясь получить для своей стороны максимум возможного.[92] Но если бы красные победили в гражданской войне, то наиболее вероятно, что «Финляндская Социалистическая Рабочая Республика» вряд ли могла препятствовать «добровольному» вступлению в Советскую Россию.[92]

Красные пытались извлечь максимальную пропагандистскую пользу из договора с Россией, поскольку он показывал что именно красные, а не белые, добиваются успехов в деле независимости и свободы страны. Когда белые получили неверные сведения о том, что Советская Россия якобы отдаёт Финляндии по договору с красными Беломорскую Карелию, генерал Маннергейм сделал контрпропагандистский жест, отдал свой известный приказ — Клятву меча об освобождении Восточной Карелии[96][92].

Переезд в Выборг и бегство

Всё изменилось 3 апреля с известием о высадке немецких войск. Совет народных уполномоченных сразу начал подготовку к переезду в Выборг и создал для этого исполнительный комитет. Комитет без промедления берётся за оборону Хельсинки и заменяет гражданское правление диктатурой. Красногвардейцы назначили в это правление в основном ранее не известных личностей из самих красногвардейцев.

Члены СНУ прибывают с 4 по 9 апреля в Выборг. Поиск подходящего места для работы и другие организационные дела приводят к тому, что пару дней центральное правление не действовало. Работа начинается в ночь с 10 апреля по 11 апреля, когда Верховный совет рабочих, Совет народных уполномоченных, командование красной гвардии и представители от прочих находящиеся в Выборге организаций собираются на общее собрание. Собрание избирает Кулерво Маннера в «диктаторы Финляндии» по предложению руководства красногвардейцев, несмотря на его возражения. Он возглавляет правительство и красную гвардию, начальником штаба становится Эдвард Гюллинг. Рабочие помещения диктатора и штаба располагаются в Выборгском замке. В штаб назначаются Эверт Элоранта, В. Ринне, Эрнст Хаусен и Эйно Рахья. Эйно Рахья назначается также и командующим в Хельсинки.

Структуру Совета народных уполномоченных обновляют 12 — 13 апреля, департаменты формируются по новой. Общий департамент (прежние внутренних дел, внешних дел, юстиции, просвещения и прокуратуры) возглавил Й. О. Арьянне, департамент продовольствия возглавил Гюллинг, департамент труда (прежние труда, сельского хозяйства и социальных дел) — Эмиль Эло, Лаури Лехтомяки возглавил новый служебный департамент. Тамми, Кохонен и Линдквист остаются на своих должностях. Новым председателем СНУ уполномоченных выбран Куусинен, но когда он отбыл в Россию, его задачи выполняет Гюллинг.[98] Также обновлено представительство в Петрограде. Члены СНУ, покинувшие страну, рассматриваются уволенными.[99] Ещё 20 апреля СНУ делает отчаянное обращение к рабочим всех стран, призывая их препятствовать буржуазии своих государств оказывать военную помощь белой Финляндии.[100]Когда для СНУ стало вырисовываться военное поражение, наступил и финансовый кризис — перевезённые в Выборг сбережения Финляндского банка подошли к концу, а печатные машины остались в Хельсинки. В качестве последнего чрезвычайного средства было решено печатать деньги на обычной бумаге, поскольку конфискацию личной собственности считали неразумным решением.[101]

Все оставшиеся члены СНУ, исключая Гюллинга и Кивиранта, покинули Выборг на пароходе ночью 25 апреля, что оставшиеся оборонять город красные считали предательством. Последний раз революционное правительство Финляндии собралось 27 апреля 1918 в Петрограде, где 20 участников собрались, чтобы подвести итоги революции.[102] СНУ удалось при бегстве часть средств Финляндского банка,[101] а ещё раньше вывезти в Россию около 200 вагонов груза.[103] Последние дни гражданской войны красные были вынуждены сражаться без центрального руководства.

13 членов СНУ участвовало в августе этого же года на собрании в Москве, основавшем Коммунистическую партию Финляндии. Из других участвовавших были 18 членов Верховного совета рабочих и 50 чиновников из бывшего правительства красных.[104]

Дальнейшая судьба народных уполномоченных

Члены СНУ не могли вернуться в Финляндию, где их ожидали тяжкие обвинения в измене родине и многие остались в СССР до конца своих дней.[105] Многие члены СНУ, вступившие в Компартию Финляндии, посещали страну тайно для проведения подпольной работы в 1920-е годы. На этом был пойман Адольф Тайми. Специальным законом «Lex Tokoi» в 1944 парламент снял обвинение в измене родине и смертный приговор всем бывшим членам Совета народных уполномоченных Финляндии. Главной целью закона было сделать возможным возвращение Оскара Токоя.

Возвращение уполномоченных в Финляндию

  • Хилья Пярсинен выдали в Финляндию из Эстонии в 1919, она отбыла в тюрьме свыше трёх лет.[28]
  • Матти Туркиа пробыл членом исполнительного комитета рабочих Финляндии в СССР. В 1922 переехал в Швецию, где работал журналистом до 1927. Вернулся в Финляндию, осуждён за измену на восемь с половиной лет, отсидел в тюрьме полтора, — помилован. После освобождения — репортёр газеты «Социал-демократ». Народный депутат от ляня 1930−1945. На президентских выборах 1931, 1937, 1940, 1943 — выборщик президента. Умер в Хельсинки в 1946.[106]
  • Й. О. Арьянне вернулся в Финляндию в 1936, отсидел в тюрьме год из пятилетнего приговора.[107]

Выехавшие на запад

Оставшиеся в СССР

Состав и работа департаментов СНУ

Председатель

Председателем Совета народных уполномоченных был Куллерво Маннер и всего, вместе с ним, в начальном составе в совете были 13 членов. СНУ делился на 11 департаментов, чьими председателями действовали народные уполномоченные. Свыше половины уполномоченных были представители социал-демократического рабочего движения, часть была активисты от профсоюзов и остальные — видные командиры красногвардейцев. Канцелярией СНУ руководил его председатель, Куллерво Маннер. У него в подчинении были официальные газеты, национальный архив и типография. На службе в канцелярии было около 10 человек.

Департамент по иностранным делам

Уполномоченным по иностранным делам был назначен Юрьё Сирола, у которого были связи за границей. 2 февраля СНУ решает укомплектовать учреждение государственных министерств и 8 февраля представительство в Петрограде организуется по-новому. Главным представителем выбран Юкка Рахья и ему назначено два помощника. Представительство так и не приступило к работе, отношениями с Россией занимались члены СНУ.

Департамент юстиции

Департамент юстиции представляли два уполномоченных, Лаури Летонмяки и Антти Кивиранта. В задачи Летонмяки входила подготовка законов и правосудие, Кивиранта ведал заключёнными. Ни один из них не был специалистом в этих вопросах, но дело облегчало то, что принципиальные вопросы решались на общих собраниях Совета народных уполномоченных. Кроме того, для подготовки новых законов создали свой орган, подготовительную комиссию. Ключевой задачей революции было получение политического контроля над системой правосудия, то есть, идея независимости судебных заседаний была отвергнута. Уже 28 января исполнительный комитет провозгласил, что деятельность судебной системы прекращается и взамен запланировано учредить почётно избираемые революционные трибуналы.

Революционные трибуналы были созданы как временное решение. С их созданием была спешка, поскольку контрреволюционную деятельность нужно было остановить исключительно с помощью закона, — практикуемый красными террор необходимо было прекратить. 1 февраля составили закон-основу революционного правосудия. Трибуналы должны были состоять из председателя и четырёх членов, уполномоченных доверием рабочих. Рабочие так же избирали обвинителя. Приговор должен быть основан на здравомыслии, а не на предрассудках. Это было важно, поскольку члены трибунала не знали законов. Революционные трибуналы были созданы на территории красной Финляндии во всех 195-ти областях.

Высший революционный суд был высшей судебной инстанцией, куда можно было жаловаться. Принцип был такой, что жалобы вряд ли будут, поскольку приговоры подразумевались правильные. По этой причине срок подачи жалобы сократили до одних суток. Хоть у высшего суда было право изменить приговор, на деле жалоб в него не поступило. Все протоколы трибуналов нужно было доставлять в высший суд. Если члены революционного трибунала не знали законов, то лучше всего не оказаться под судом таких судей. Ни у одного из членов верховного суда не было юридического образования, только у троих был опыт работы адвокатом.

Департамент юстиции обновил управление тюрем. В тюрьмы нужно было избирать совет из трёх членов и кандидата в комиссары. Окончательное назначение комиссара производил департамент. Проблемы тюрем стали актуальными при начале гражданской войны — тюрьмы стали переполняться. По решению Совета народных уполномоченных начали освобождать за незначительные преступления, чтобы освободить место «военным преступникам». Самые матёрые преступники оставались конечно в тюрьмах, хотя заключённые в тюрьме Какола (Турку) пытались даже поклясться, что имеют искреннее желание сражаться в рядах революционеров.

Департамент внутренних дел

Департамент внутренних дел был для революционного правительства важнейшим. Он отвечал как за военные дела, так и управление на местах. Департаментом руководили Ээро Хаапалайнен и Адольф Тайми. Назначение того же Хаапалайнена ещё и главнокомандующим а Тайми его помощником запутывало дело. Разделение обязанностей между ними не было толком определено. Поле работы было обширное, чтобы выправить ситуацию в департамент назначили множество секретарей.

Комплектацию муниципальных управлений оставили местным организациям рабочих. В крупных центрах дело продвигалось быстро. Всего же на подвластной красным территории власть сменилась только в 142 районах из 235.

Правление ляней (губерний Финляндии) изменили, назначив в руководство ляней комиссаров. Этого было недостаточно, так как чиновники бастовали. 13 февраля вышел закон о временном порядке внутреннего управления. Советы ляней стали состоять из пяти членов и Совет народных уполномоченных назначал главного. Должности губернатора (maaherra), пристава (kruununvouti), полицмейстера (poliisimestari), обвинителя (nimismies) и городского пристава (kaupunginvouti) прекращали существование. Закон о временном порядке управления коммун (кунта — самая мелкая административная единица) был составлен, но не успел вступить в силу.

Красная гвардия Финляндии была подчинена Совету народных уполномоченных. Её внутренняя структура была организована ещё до революции, и у СНУ не было желания вмешиваться. Это происходило потому, что члены СНУ справедливо считали себя слишком неопытными распоряжаться армией и оставили эту задачу другим. Позднее, когда проявилась слабость армии, СНУ вмешается и в командование красной гвардией. Красная гвардия, наоборот, вмешивалась бесцеремонно в гражданские дела. Верховный совет рабочих с самого начала был за разделение военного и гражданского департаментов. Это осуществилось лишь 20 марта.

Финансовый департамент

Финансовый департамент вел вначале один человек, Яло Кохонен, но уже на первой неделе после восстания ему дали помощника — Эдварда Гюллинга. В подчинении у департамента были Финляндский банк, монетный двор, управление счетами, бухгалтерия сбербанков, государственная бухгалтерия. 7 февраля по предложению департамента учредили финансовую комиссию, в которую входили: председатель, уполномоченные по финансам и по внутренним делам и уполномоченный того департамента, которого рассматриваемое дело касалось.

Департамент просвещения

Департамент просвещения возглавил Отто Куусинен. У него в подчинении были школы и воспитательные учреждения. 9 февраля Совет народных уполномоченных основал Совет школ, который делился на департамент народных школ и департамент учащихся. Целью департамента просвещения было обновить школьную систему так, чтобы она лучше соответствовала «современному понятию добродетели». Совет народных уполномоченных Финляндии был противником церкви и религии, поэтому преподавание закона божьего планировалось прекратить и все религиозные черты должны были из школы исчезнуть. СНУ публикует 12 февраля закон о прекращении взимания церковного налога и различных выплат на церковные нужды.

Сельскохозяйственный департамент

Сельскохозяйственный департамент возглавил Эверт Элоранта. В его задачи входило решение проблем безземельных крестьян в соответствии c революционными идеалами. В подчинении у департамента были сельскохозяйственный совет, жилищный совет, лесной совет, и землемерный совет. Возможную социализацию предвещал составленный 30 января пункт программы. В соответствии с ним, у государства было право отбирать средства производства (в том числе землю), если они использовались в ущерб обществу, или ими не пользовались. В условиях гражданской войны такие объекты, естественно имелись. Владельцы скрывались от мятежа и, например, многие усадьбы, таким образом, сменили хозяина.

Продовольственный департамент

Продовольственный департамент возглавил Оскари Токой. Он разделил свой департамент на четыре отдела: отдел поставок, отдел производства, отдел разрешений и карточек, управление. Позднее основали справочный отдел. Комитеты ляней заменили 7 февраля комитетами продовольствия, состоящими из трёх членов. 18 марта Совет народных уполномоченных основал Управление продовольствия, чтобы внести ясность в сложное положение. Оно сложилось из-за того, что продовольственный департамент и комитеты снабжения красной гвардии дублировали друг друга.

Департамент почты и информации

Департамент почты и информации возглавил Эмиль Эло. В подчинении была почта, телефон, телеграф. По предложению уполномоченного СНУ создаёт в феврале Совет почт из семи членов. В качестве официального революционного органа создаётся газета «Информатор <Известия> Совета народных уполномоченных Финляндии» (фин. Suomen Kansanvaltuuskunnan Tiedonantaja), первый выпуск которой вышел 1 февраля.[110][111] 2 февраля были закрыты буржуазные газеты.

Департамент транспорта

Департамент транспорта возглавил уполномоченный Константин Линдквист. Для обеспечения работы железных дорог 30 января создаётся Совет железных дорог. Дополнительно назначается группа комиссаров для наблюдения за движением. Другие должности пытались укомплектовать, не затрагивая саму организацию. В марте почтовый и информационный департамент и отдел морского судоходства из департамента труда присоединяют к департаменту транспорта.

Департамент труда

Департамент труда возглавлял Юсси Лумивуокко. Поначалу, в задачи входило решать все вопросы, относящиеся к работникам. Эту обширную область решили разделить на пять отделов: торговлю, промышленность, институт лоцманов и морское судоходство, общественные работы, социальная служба. В каждом секторе был свой наблюдатель. Для комплектации отделов создали ещё 11 подотделов, эту задачу поручили профсоюзам. Так руководство профсоюзов, изначально независимых, оказалось на службе у правительства — Совета народных уполномоченных. 11 марта СНУ основывает Промышленный комитет, состоящий из единственного уполномоченного.

Департамент социальных дел

С начала марта уполномоченным назначена Хилья Пярсинен, основная задача — вопросы школьного образования. Помощник — Й. О. Арьянне.

Прокуратура

Должность прокурора занял Матти Туркиа. Ему в помощники назначили Йохана Аронена, который временами оказывался главным ответственным за работу учреждения. В задачи прокурора входило наблюдение за законностью, что в имеющихся условиях было невыполнимой задачей, и, вообще, удивительно, что учреждение должности прокурора было формальным подражанием старой системе. Прокурор следил, например, за приговорами, назначаемыми революционными трибуналами, но полномочий на изменение решений у него не было.

Напишите отзыв о статье "Совет народных уполномоченных Финляндии"

Примечания

  1. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/16335/%D0%A1%D0%9E%D0%92%D0%95%D0%A2 Сюкияйнен И. И. Петрозаводск // Советская историческая энциклопедия. / Под ред. Жукова Е. М. — М.: Советская энциклопедия. 1973−1982.]
  2. ↑ 1 2 Договор между РФСР и ФСРР, 1 марта (16 февраля) 1918.
  3. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 104.
  4. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 100–101.
  5. ↑ 1 2 Декларация СНУ, 29 января 1918.
  6. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 104–106, 118.
  7. ↑ Manninen ym., 1993, s. 498–499.
  8. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 158–159.
  9. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 222–223.
  10. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 252–253, 476.
  11. ↑ Manninen ym., 1993, s. 499–503.
  12. ↑ Manninen ym., 1993, s. 75.
  13. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 331–332.
  14. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 287.
  15. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 310–311.
  16. ↑ Перечень указов СНУ.
  17. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 311–312.
  18. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 254.
  19. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 317–321.
  20. ↑ Manninen ym., 1993, s. 501.
  21. ↑ Rinta-Tassi 1986, s. 104—105, 163—243, 289.
  22. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 249.
  23. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 88, 105.
  24. ↑ Manninen ym., 1993, s. 490-492.
  25. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 104-105, 162.
  26. ↑ Manninen ym., 1993, s. 492-493.
  27. ↑ Manninen ym., 1993, s. 493.
  28. ↑ 1 2 «Biografiakeskus», [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/3946/ Pärssinen, Hilja (1876−1935)].
  29. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 134−135.
  30. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 130−133.
  31. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 163−164.
  32. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 249−255, 500.
  33. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 251–252.
  34. ↑ Manninen ym., 1993, s. 553-554.
  35. ↑ Manninen ym., 1993, s. 260-261.
  36. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 260–261.
  37. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 268.
  38. ↑ 1 2 Rinta-Tassi, 1986, s. 153.
  39. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 158.
  40. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 154-155.
  41. ↑ Manninen ym., 1993, s. 506.
  42. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 151-152.
  43. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 152.
  44. ↑ Suomen sisällissodan pikkujättiläinen. — WSOY, 2010 — s. 255.
  45. ↑ 1 2 Haapala & Hoppu, 2009, s. 255.
  46. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 193–194.
  47. ↑ Manninen ym., 1993, s. 561–563, 567.
  48. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 255.
  49. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 121.
  50. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 234, 366–369, 374.
  51. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 204–207.
  52. ↑ [www.student.oulu.fi/~oraivio/1918-11.html#1 Закон СНУ о независимости безземельных крестьян и пр. от землевладельцев]
  53. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 205, 314–315, 374–375.
  54. ↑ Manninen ym., 1993, s. 604–606.
  55. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 263.
  56. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 265–266.
  57. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 320, 355–356.
  58. ↑ [www.student.oulu.fi/~oraivio/1918-15.html#4 Закон СНУ об отмене смертной казни.]
  59. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 359.
  60. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 357.
  61. ↑ Jussila, Hentilä & Nevakivi, 2006, s. 112.
  62. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 362–363.
  63. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 349, 351.
  64. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 240, 362.
  65. ↑ Jussila, Hentilä & Nevakivi, 2006, s. 113.
  66. ↑ Manninen ym., 1993, s. 610–614.
  67. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 323–324, 330.
  68. ↑ Manninen ym., 1993, s. 514–517.
  69. ↑ «Suomi 80. Itsenaistymisen vuodet 1917−1918», [www.uta.fi/suomi80/art12b.htm Katja-Maria Miettunen. Kansanvaltuuskunnan valtiosääntö (Проект конституции)].
  70. ↑ [www.histdoc.net/historia/1917-18/pun_vs.html СНУ. Предложение проекта Конституции]
  71. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 322.
  72. ↑ Manninen ym., 1993, s. 611.
  73. ↑ Vares, 2006, s. 93−94.
  74. ↑ 1 2 Vares, 2006, s. 94.
  75. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 330.
  76. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 325–327.
  77. ↑ Manninen ym., 1993, s. 517, 524−525.
  78. ↑ Vares, 2006, s. 93.
  79. ↑ Manninen ym., 1993, s. 505.
  80. ↑ 1 2 Rinta-Tassi, 1986, s. 109–113, 326–327.
  81. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 327.
  82. ↑ Minna Harjula. Kelvoton valtiokansalaiseksi? Yleisen äänioikeuden rajoitukset ja äänioikeusanomukset Suomessa 1906−1917 // «Historiallinen aikakauskirja», 2006. — #4 — s. 372.
  83. ↑ Suomen virallinen tilasto XXIX: Vaalitilasto 8, Eduskuntavaalit vuonna 1917, Valtioneuvoston kirjapaino — Helsinki, 1919. — s. 38−39.
  84. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 564–565. Официальные данные выборов 1917.
  85. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 110.
  86. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 499.
  87. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 267.
  88. ↑ Manninen ym., 1993, s. 678.
  89. ↑ Jutikkala, 1995.
  90. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 414–437, 447-460.
  91. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 428.
  92. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [www.helsinki.fi/valtiotieteellinen/opiskelu/opiskelijaksi/lisatietoa/kys12/arvosteluperusteet12_polhis.pdf Резюме учебников, список вначале. стр.5-6]
  93. ↑ 1 2 [vilenin.eu/t54/p392 Ленин В. И. ПСС — Т. 54. — С. 392.]
  94. ↑ [vilenin.eu/t54/p393 Ленин В. И. ПСС — Т. 54. — С. 393.]
  95. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 424−425.
  96. ↑ 1 2 Manninen ym., 1993, s. 510.
  97. ↑ Jussi T. Lappalainen et al. Yhden kortin varassa — 1989. — s. 166−167.
  98. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 474-477.
  99. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 478-479.
  100. ↑ Haapala & Hoppu, 2009, s. 479-480.
  101. ↑ 1 2 Manninen ym., 1993, s. 563-564.
  102. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 490–492.
  103. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 487–489.
  104. ↑ Tauno Saarela: Suomalaisen kommunismin synty 1918—1923, s. 38. KSL, Helsinki 1996.
  105. ↑ Rinta-Tassi, 1986, s. 492.
  106. ↑ «Biografiakeskus», [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/7170/ Turkia, Matti (1871−1946)].
  107. ↑ «Biografiakeskus», [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/7654/ Arjanne, Oskari (1888−1962)].
  108. ↑ «Biografiakeskus», [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/241/ Tokoi, Oskari (1873 - 1963)].
  109. ↑ «Biografiakeskus», [www.kansallisbiografia.fi/kb/artikkeli/5624/ Taimi, Adolf (1881 - 1955)].
  110. ↑ [www.histdoc.net/historia/1917-18/venjoukk.html Материалы газеты «Tiedonantaja» (№ 3, 5, 6 от февраля 1918) с информацией об участии российских войск в революции]
  111. ↑ «Suomi 80. Itsenaistymisen vuodet 1917−1918», [www.uta.fi/suomi80/v18v5b.htm Kansanvaltuuskunnan Julistus (Провозглашение создания СНУ)].

Литература

  • Osmo Jussila, Seppo Hentilä ja Jukka Nevakivi. Suomen poliittinen historia 1809−2006. — Helsinki: WSOY, 2006. — ISBN 951-0-31572-9. (фин.)
  • Osmo Rinta-Tassi. Kansanvaltuuskunta punaisen Suomen hallituksena. Valtion painatuskeskus. — Helsinki, 1986. — ISBN 951-860-079-1. (фин.)
  • Ohto Manninen ym. (toim.). Itsenäistymisen vuodet 1917–1920: 2. Taistelu vallasta. — Helsinki: Valtionarkisto, 1993. — ISBN 951-37-0728-8. (фин.)
  • Ohto Manninen, prof. [www.vapaussota.com/manninen.html Vapaussota − osana suursotaa ja Venäjän imperiumin hajoamista // Сайт «Suomen vapaussota 1918» (Освободительная война Финляндии 1918)] (фин.) = Охто Маннинен, проф. Война за независимость − как часть мировой войны и распада Российской империи) // Suomen vapaussota 1918. Kartasto ja tutkimusopas (toim. Juhana Aunesluoma ja Martti Häikiö). — Vapaussodan Invalidien Muistosäätiön julkaisu/WSOY, 1995.
  • Eino Jutikkala, akat. [www.vapaussota.com/jutikkala.html Maaliskuun vallankumouksesta 1917 toukokuun paraatiin 1918 // Сайт «Suomen vapaussota 1918» (Освободительная война Финляндии 1918)] (фин.) = Эйно Ютиккала, акад. Февральская революция 1917 − майский парад 1918 // Suomen vapaussota 1918. Kartasto ja tutkimusopas (toim. Juhana Aunesluoma ja Martti Häikiö). — Vapaussodan Invalidien Muistosäätiön julkaisu/WSOY, 1995.
  • Pertti Haapala ja Tuomas Hoppu. Sisällissodan pikkujättiläinen. — Helsinki: WSOY, 2009. — ISBN 978-951-0-35452-0. (фин.)
  • Vesa Vares. Demokratian haasteet 1907−1919, teoksessa: Vesa Vares, Mikko Uola ja Mikko Majander: Kansanvalta koetuksella. — Helsinki: EDITA, 2006. — ISBN 951-37-4543-0. (фин.)
  • [www.uta.fi/yky/arkisto/suomi80/ «Suomi 80. Itsenaistymisen vuodet 1917−1918»] = 1917−1918 События по дням и неделям. Проект Университета Тампере. — Tampere: Tampereen yliopiston historiatieteen laitoksа. (фин.)
  • [www.hist.msu.ru/ER/Etext/DEKRET/finland2.htm Договор между Российской и Финляндской социалистическими республиками (Электронная библиотека МГУ им.М.В.Ломоносова)] = [www.histdoc.net/history/ru/rabo.html "Договоръ между Россійской и Финляндской Соціалистическими Республиками..." (Сборникъ Постановленій Великаго Княжества Финляндскаго /повстанческий вариант/ 1918. №31)]. — Петроград, 1 марта (16 февраля) 1918.
  • [www.uta.fi/laitokset/historia/suomi80/v18v5b.htm Suomen Kansanvaltuuskunnan Julistus] // [www.histdoc.net/historia/1917-18/kv10.html Провозглашение СНУ (из Собрания Постановлений Великого Княжества Финляндского /повстанческий вариант/ 1918. №10) (фин.)] = [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000129/st018.shtml Декларация Совета народных уполномоченных Финляндии (рус.)]. — Гельсингфорс, 29 января 1918.// Цит. по Гафурова Б. Г., Зубока Л. И. Хрестоматия по новейшей истории в трех томах. — М.: Издательство социально-экономической литературы, 1960. — Т. I. 1917−1939 документы и материалы.
  • Jussi Koukkunen. [jyx.jyu.fi/dspace/bitstream/handle/123456789/18584/URN_NBN_fi_jyu-200806105436.pdf?sequence=1 "Puolueeton aikansa kuvastin? Suomen Kuvalehden näkökulma sisällissotaan, sen osapuoliin ja tilanteeseen sodan jälkeen vuosina 1918–1919" Jyväskylän yliopisto Historian ja etnologian laitos Suomen historian pro gradu - tutkielma, Huhtikuu 2008] = Коуккунен Юсси "Беспристрастное зеркало своего времени? Изображение гражданской войны в Финляндии, анализ прессы, политики и ситуации в послевоенные годы, 1918−1919" Диссертация на степень магистра истории. — Университет Ювяскюля, департамент финской истории и этнографии, апрель, 2008.
  • [www.kansallisbiografia.fi/ «Biografiakeskus» (www.kansallisbiografia.fi)]. — PL 259, 00171 Helsinki: © Biografiakeskus, Suomalaisen Kirjallisuuden Seura. (фин.)

Ссылки

  • [www.histdoc.net/historia/1917-18/kvkunta.html Punaisten 1918 julkaisemat Suomen asetuskokoelman numerot 10−33. Ehdotus Suomen valtiosäännöksi] (фин.) = Перечень указов и законов Совета Народных уполномоченных, внесённых в Свод законоположений Финляндии /повстанческий вариант/ под №№ 10−33, а также предложенный ими проект Конституции // Pauli Kruhse' website «www.histdoc.net». (Проверено 10 марта 2013)
  • [www.histdoc.net/historia/1917-18/index.html Vuosien 1917−19 dokumenttiaineistoa. (фин.) = Перечень документов 1917−19 // Pauli Kruhse' website «www.histdoc.net»] (Проверено 10 марта 2013)
  • [www.vapaussota.com/linkit.html Набор ссылок на материалы по истории Гражданской войны Финляндии]
  • [www.eduskunta.fi/historia/fin/VaaliIndex.htm Отношения партий в парламенте 1907−1999]
  • [www.student.oulu.fi/~oraivio/1918.html Подборка Осси Райвио: Военные указы Красной Финляндии]
  • [www.histdoc.net/historia/1917-18/index.html Перечень документов 1917−1919 годов]

Отрывок, характеризующий Совет народных уполномоченных Финляндии

Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Совет_народных_уполномоченных_Финляндии&oldid=81321239»