Современная Утопия
| Современная Утопия | |
| A Modern Utopia | |
 Обложка первого издания | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Издательство: |
W. Collins Sons & Co |
Совреме́нная Уто́пия — публицистическое произведение Герберта Уэллса, часто именуемое «романом». Опубликовано в 1905 году, на русский язык в полном виде переведено в 2010 году.
Сочинение было написано под впечатлением от поездки Уэллса в Швейцарию с видным деятелем Фабианского общества Грэмом Уоллисом и по жанру представляет собой нечто среднее между утопическим романом и философским эссе в форме монолога. Главный предмет описания — концепция всемирного государства, к этой теме Уэллс неоднократно возвращался до конца жизни. Особенность данного произведения как утопии — то, что её идеал является динамическим, который позволяет ещё больше совершенствовать себя. Также это одна из первых утопий, основанных на принципах социального и технического прогресса.
Содержание
Содержание
Трактат состоит из 11 частей, включающих каждая от 4 до 8 глав. Сюжетная канва его довольно проста: двое англичан — современников Уэллса, путешествуют по Утопии, встречаясь со множеством обитателей этого мира. Главный герой, от лица которого ведётся повествование, находит своего двойника, который объясняет ему устройство общества. Утопия — планета в параллельном мире, которая более или менее является копией Земли, но расхождение между историями началось ещё во времена Римской империи.
Часть 1. В ней обосновывается, что Утопия должна быть населена многообразным человечеством, которое в основе своей является теми же земными людьми, что и современники автора. В мире Утопии сохраняется многообразие привычек, традиций, быта, одежды и проч.
Часть 3. Экономика. В Утопии имеется денежное обращение на основе золотого стандарта. Вместе с тем, всемирное государство является верховным собственником, а каждому жителю Утопии принадлежат лишь вещи личного пользования (вплоть до транспорта — велосипеда или автомобиля). Поскольку общество Утопии очень мобильно, главным средством идентификации личности являются отпечатки пальцев и личный шифр. Регистрация при перемене места жительства обязательна, от этого, например, зависит подача в дом горячей воды.
Часть 6. Женщина в современной Утопии. Мужчины и женщины полностью уравнены в правах, однако разница в физическом строении накладывает отпечаток на гендерные роли. Беременность даёт право на оплату труда выше прожиточного минимума, главное призвание женщины — материнство. Супружеская неверность рассматривается как уголовное преступление, однако молодые люди, и лица, которые не могут иметь здорового потомства, могут практиковать свободную любовь.
Социальное деление. Орден Самураев
Общество Утопии не является бесклассовым. В результате политических потрясений власть в Утопии перешла в руки интеллектуалов, принявших имя «самураев», людей, подчинивших свои личные желания стремлениям общественного блага. Они занимают все административные посты и являются единственными гражданами Утопии, имеющими избирательные права и формирующими некое подобие правительства. Население Утопии подразделяется на четыре группы (называемые «классами»):
- «Кинетики» (kinetic) ‒ активные и деятельные люди, способные к организации и руководству, но не обладающие фантазией. Активные кинетики служат менеджерами, предпринимателями и администраторами, пассивные ‒ мелкими чиновниками, фермерами, владельцами кафе и мелких лавок и т. д.
- «Созидатели» (poietic) ‒ творческие личности, занимающиеся в Утопии интеллектуальным трудом, сюда же относятся люди с развитыми эмоциями, священники.
- «Низшие» (base) ‒ люди, склонные к асоциальному поведению и алкоголизму. В случае нарушения общественного порядка их высылают на изолированные острова, где они составляют собственное общество, основанное на насилии и обмане.
- «Глупцы» (dull) ‒ люди, которые не способны ясно мыслить, и не допускаются к управлению.
Деление на классы не является наследственным и жёстким, к каждому человеку применяется индивидуальный подход.
Только «кинетики» и «созидатели» могут стать самураями, подвергшись жёсткому физическому и интеллектуальному отбору. Самураи придерживаются Кодекса самураев, им запрещено пить и курить, они должны быть строгими вегетарианцами, не участвовать в азартных играх, не участвовать в спортивных состязаниях, не иметь слуг и не прислуживать, не выступать на сцене, не торговать, не обогащаться. Самурай должен мыться только холодной водой, заниматься гимнастикой и альпинизмом, бриться каждое утро, каждую пятую ночь воздерживаться от секса (не имея права брать в жёны женщин — не самураев), десять минут в день посвящать чтению Кодекса, носить особую униформу и не реже раза в месяц прочитывать книжную новинку. Самураи верят в единого Бога, их религия отрицает Первородный грех, и не предполагает исполнение каких-либо обрядов.
Критика
Биограф Уэллса — М. Чертанов — заявил, что «тон этой книги ‒ суровый и нетерпимый», поскольку писал её «Уэллс раздражённый, разочарованный, ненавидящий бестолковое человечество и желающий гнать его в будущее пинками»[1] .
В 1924 году Л. Мэмфорд писал, что общество Уэллса напоминает сразу и «Утопию» Мора, и законы Ману, и «Бхагават-Гиту» одновременно. Четыре страты, принадлежность к которым определяется по способности к исполнению общественных функций, напоминают варны брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр, а самураи явно соотносятся с сословием стражей платоновского «Государства»[2].
Переводы
На русском языке «Современная Утопия» впервые увидела свет в 1909 году, но это был крайне искажённый краткий пересказ В. Готвальта, в котором часть критикуемых Уэллсом положений была приписана ему самому. Этот пересказ был переиздан в альманахе «Завтра» в 1991 году. Полный русский перевод В. Зиновьева увидел свет в 2010 году.
Напишите отзыв о статье "Современная Утопия"
Примечания
Ссылки
- [www.fantlab.ru/work9604 Информация о произведении «Современная Утопия»] на сайте «Лаборатория Фантастики»
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Современная Утопия
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
