Соглашение Блюма — Бирнса

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Соглашение Блюма-Бирнса — протокол, подписанный 28 мая 1946 года в Вашингтоне главой французской делегации Леоном Блюмом и Государственным секретарём США Джеймсом Бирнсом и направленный на реализацию плана Маршалла в отношениях между США и Французской республикой. Затронул преимущественно сферы авиационной промышленности и кинопроизводства Франции.

Реализация условий соглашения встретила активное сопротивление в обществе, в том числе со стороны почти всех авторитетных французских режиссёров, актёров и кинокритиков, и соглашение было отменено в 1948 году. По мнению большинства европейских историков кино, оно оказало крайне негативное влияние на развитие национального французского кинематографа.





Предыстория

По состоянию на 1914 год французская кинематография занимала лидирующие позиции в мире, её продукция составляла 90 % от мирового производства фильмов[1]. Однако с началом Первой мировой войны ситуация изменилась. В военные и послевоенные годы экономика Франции существенно ослабла, и нехватка ресурсов, капитала, слабая техническая оснащённость позволили Голливуду захватить лидерство и к концу 1920-х годов достигнуть полного превосходства.

Существующие условия таковы, что кинематография во Франции, больше чем в какой-либо другой стране, стоит перед угрозой удушения иностранной конкуренцией. Наступило время того, чтобы французское правительство вмешалось и отстояло национальную кинематографию от ударов, которые ей наносятся в самой Франции.

режиссёр Марсель Л’Эрбье, 1927[2]

Американские картины заняли французский рынок, но финансовые ограничения, введённые в связи с Великой депрессией, не позволяли американским кинокомпаниям выводить прибыль в США, в связи с чем появилась необходимость вкладывать средства на территории Франции. Предпринимались попытки организовать совместные проекты во Франции (например, киностудией «Парамаунт» в 1934 году), которые большим успехом не увенчались.

На протяжении 1930-х годов Франция вводит различные квоты на ввоз в страну голливудских фильмов, что вызывает недовольство американских производителей. С октября 1929 по октябрь 1931 года действовало условие, что на один фильм, произведённый во Франции, должно приходиться не более семи американских[3]. Ограничивается также возможность дублирования иностранных фильмов вне территории Франции.

В 1936 году Франция, нуждающаяся в рынках сбыта вина и товаров из шёлка, заключает с США соглашение, по условиям которого импорт в США этих товаров допускается в обмен на ряд преференций в сфере кинематографии. Устанавливается, что количество дублированных фильмов, разрешённых к показу во Франции, не может быть менее 188 в год; голливудские фильмы на английском языке могут демонстрироваться в 15 кинотеатрах страны; французское правительство не станет предпринимать никаких мер, способных как бы то ни было ухудшить положение американских прокатчиков по сравнению с текущим.

Соглашение 1936 года привело к тому, что очень скоро доля французских фильмов в прокате упала ниже 30 %, а художественный уровень большинства фильмов оказался сведён к развлечению.

Во время немецкой оккупации соглашение с США не действовало, но сразу после окончания Второй мировой войны американские студии активно лоббировали восстановление его действия.

Условия Соглашения

После окончания войны французская кинематография оказалась в слабом состоянии и не могла выдержать конкуренцию с голливудской продукцией. Для её возрождения необходима была государственная поддержка, которая виделась кинематографистам как введение серьёзных ограничений на прокат зарубежных фильмов. Однако американские кинопроизводители были заинтересованы в обратном и активно лоббировали заключение с Францией соглашений, по которым какие-либо ограничения будут сведены к минимуму. Они могли позволить себе выходить на французский кинорынок с демпинговыми ценами, так как их расходы окупались бы ещё в американском прокате[4]. Госсекретарь США Джеймс Бирнс был особенно близок кинематографическим кругам (после ухода с государственной службы он стал советником ряда крупных американских кинокомпаний).

В Вашингтоне между представителями двух стран (которых возглавляли Бирнс от США и Леон Блюм от Франции) прошли длительные переговоры. Учитывая слабость послевоенной Франции и желание её воспользоваться финансовой помощью США, на переговорах диктовать свою волю могла скорее американская сторона. Переговоры завершились подписанием протокола, который полностью удовлетворил Голливуд. Срок действия этого документа был установлен в два года.

Комментируя впоследствии подписанное им соглашение, Леон Блюм заявлял:

Я признаю, что если бы для высших интересов всей Франции было необходимо принести в жертву французскую киноиндустрию, я сделал бы это без колебаний… Те условия, которые предлагали французские производители, а именно: отдать семь недель [в квартал] для исключительной демонстрации французских фильмов — оказалось невозможным, поскольку наши американские друзья желали, чтобы отношения между нами строились на основе свободной конкуренции.[5]

  • США прощают французский внешний долг в размере 1,8 миллиарда долларов
  • США предоставляют Франции заём в размере 500 миллионов долларов
  • Французские фильмы демонстрируются в течение первых четырёх недель каждого квартала
  • Французским компаниям не гарантируется возможность ввоза и проката французских фильмов в США
  • Американские компании обязаны инвестировать во Франции прибыли от проката фильмов

Воздействие на культуру и борьба против Соглашения

Воздействие на авиационную промышленность

Напишите отзыв о статье "Соглашение Блюма — Бирнса"

Примечания

  1. Шер Ю. Французская кинематография в борьбе за свою национальную самостоятельность // Французское киноискусство. М., 1960
  2. «Comoedia», 18.06.1927
  3. [books.google.com/books?id=sxU93gKSWUAC&pg=PA147&lpg=PA147&dq=blum+byrnes+agreement&source=web&ots=JRgHGyrHRs&sig=BORYkX1y90ZJBDL_Il1Ymkrv0RU&hl=ru&sa=X&oi=book_result&resnum=6&ct=result#PPA122,M1 Jens Ulff-Moller. Hollywood ́s Film Wars with France. Rochester, 1999 ISBN 1580460860 (англ.)]
  4. David Caute. The Dancer Defects: The Struggle for Cultural Supremacy During the Cold War. Oxford University Press, 2003. ISBN 0199249083, 9780199249084. p. 163
  5. C. G. Crisp. The Classic French Cinema (1930—1960). Indiana University Press, 1993 ISBN 0253315506, 9780253315502. p. 74.

Отрывок, характеризующий Соглашение Блюма — Бирнса


Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.