Соглашение Блюма — Бирнса
Соглашение Блюма-Бирнса — протокол, подписанный 28 мая 1946 года в Вашингтоне главой французской делегации Леоном Блюмом и Государственным секретарём США Джеймсом Бирнсом и направленный на реализацию плана Маршалла в отношениях между США и Французской республикой. Затронул преимущественно сферы авиационной промышленности и кинопроизводства Франции.
Реализация условий соглашения встретила активное сопротивление в обществе, в том числе со стороны почти всех авторитетных французских режиссёров, актёров и кинокритиков, и соглашение было отменено в 1948 году. По мнению большинства европейских историков кино, оно оказало крайне негативное влияние на развитие национального французского кинематографа.
Содержание
Предыстория
По состоянию на 1914 год французская кинематография занимала лидирующие позиции в мире, её продукция составляла 90 % от мирового производства фильмов[1]. Однако с началом Первой мировой войны ситуация изменилась. В военные и послевоенные годы экономика Франции существенно ослабла, и нехватка ресурсов, капитала, слабая техническая оснащённость позволили Голливуду захватить лидерство и к концу 1920-х годов достигнуть полного превосходства.
Существующие условия таковы, что кинематография во Франции, больше чем в какой-либо другой стране, стоит перед угрозой удушения иностранной конкуренцией. Наступило время того, чтобы французское правительство вмешалось и отстояло национальную кинематографию от ударов, которые ей наносятся в самой Франции.
режиссёр Марсель Л’Эрбье, 1927[2]
Американские картины заняли французский рынок, но финансовые ограничения, введённые в связи с Великой депрессией, не позволяли американским кинокомпаниям выводить прибыль в США, в связи с чем появилась необходимость вкладывать средства на территории Франции. Предпринимались попытки организовать совместные проекты во Франции (например, киностудией «Парамаунт» в 1934 году), которые большим успехом не увенчались.
На протяжении 1930-х годов Франция вводит различные квоты на ввоз в страну голливудских фильмов, что вызывает недовольство американских производителей. С октября 1929 по октябрь 1931 года действовало условие, что на один фильм, произведённый во Франции, должно приходиться не более семи американских[3]. Ограничивается также возможность дублирования иностранных фильмов вне территории Франции.
В 1936 году Франция, нуждающаяся в рынках сбыта вина и товаров из шёлка, заключает с США соглашение, по условиям которого импорт в США этих товаров допускается в обмен на ряд преференций в сфере кинематографии. Устанавливается, что количество дублированных фильмов, разрешённых к показу во Франции, не может быть менее 188 в год; голливудские фильмы на английском языке могут демонстрироваться в 15 кинотеатрах страны; французское правительство не станет предпринимать никаких мер, способных как бы то ни было ухудшить положение американских прокатчиков по сравнению с текущим.
Соглашение 1936 года привело к тому, что очень скоро доля французских фильмов в прокате упала ниже 30 %, а художественный уровень большинства фильмов оказался сведён к развлечению.
Во время немецкой оккупации соглашение с США не действовало, но сразу после окончания Второй мировой войны американские студии активно лоббировали восстановление его действия.
Условия Соглашения
После окончания войны французская кинематография оказалась в слабом состоянии и не могла выдержать конкуренцию с голливудской продукцией. Для её возрождения необходима была государственная поддержка, которая виделась кинематографистам как введение серьёзных ограничений на прокат зарубежных фильмов. Однако американские кинопроизводители были заинтересованы в обратном и активно лоббировали заключение с Францией соглашений, по которым какие-либо ограничения будут сведены к минимуму. Они могли позволить себе выходить на французский кинорынок с демпинговыми ценами, так как их расходы окупались бы ещё в американском прокате[4]. Госсекретарь США Джеймс Бирнс был особенно близок кинематографическим кругам (после ухода с государственной службы он стал советником ряда крупных американских кинокомпаний).
В Вашингтоне между представителями двух стран (которых возглавляли Бирнс от США и Леон Блюм от Франции) прошли длительные переговоры. Учитывая слабость послевоенной Франции и желание её воспользоваться финансовой помощью США, на переговорах диктовать свою волю могла скорее американская сторона. Переговоры завершились подписанием протокола, который полностью удовлетворил Голливуд. Срок действия этого документа был установлен в два года.
Комментируя впоследствии подписанное им соглашение, Леон Блюм заявлял:
Я признаю, что если бы для высших интересов всей Франции было необходимо принести в жертву французскую киноиндустрию, я сделал бы это без колебаний… Те условия, которые предлагали французские производители, а именно: отдать семь недель [в квартал] для исключительной демонстрации французских фильмов — оказалось невозможным, поскольку наши американские друзья желали, чтобы отношения между нами строились на основе свободной конкуренции.[5]
- США прощают французский внешний долг в размере 1,8 миллиарда долларов
- США предоставляют Франции заём в размере 500 миллионов долларов
- Французские фильмы демонстрируются в течение первых четырёх недель каждого квартала
- Французским компаниям не гарантируется возможность ввоза и проката французских фильмов в США
- Американские компании обязаны инвестировать во Франции прибыли от проката фильмов
Воздействие на культуру и борьба против Соглашения
Воздействие на авиационную промышленность
Напишите отзыв о статье "Соглашение Блюма — Бирнса"
Примечания
- ↑ Шер Ю. Французская кинематография в борьбе за свою национальную самостоятельность // Французское киноискусство. М., 1960
- ↑ «Comoedia», 18.06.1927
- ↑ [books.google.com/books?id=sxU93gKSWUAC&pg=PA147&lpg=PA147&dq=blum+byrnes+agreement&source=web&ots=JRgHGyrHRs&sig=BORYkX1y90ZJBDL_Il1Ymkrv0RU&hl=ru&sa=X&oi=book_result&resnum=6&ct=result#PPA122,M1 Jens Ulff-Moller. Hollywood ́s Film Wars with France. Rochester, 1999 ISBN 1580460860 (англ.)]
- ↑ David Caute. The Dancer Defects: The Struggle for Cultural Supremacy During the Cold War. Oxford University Press, 2003. ISBN 0199249083, 9780199249084. p. 163
- ↑ C. G. Crisp. The Classic French Cinema (1930—1960). Indiana University Press, 1993 ISBN 0253315506, 9780253315502. p. 74.
Отрывок, характеризующий Соглашение Блюма — Бирнса
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.