Содома

Содома
	Содома
	; Автопортрет.; Деталь фрески «Чудо с решетом».; 1505-1508 гг. Монте Оливето Маджоре

Содома (итал. Il Sodoma, собственное имя Giovanni Antonio Bazzi, 1477, Верчелли, Пьемонт — 15 февраля 1549, Сиена) — итальянский художник сиенской школы живописи.

Содома принадлежит к выдающимся художникам Высокого Возрождения и раннего маньеризма. В XVII и XVIII веках его считали второстепенным живописцем, однако, начиная с XIX века интерес к нему возрос, и в дальнейшем художник занял надлежащее место в ряду великих мастеров.

Содержание

1 До приезда в Сиену
2 Любитель эпатажа
3 Основные произведения
- 3.1 Фрески виллы Фарнезина
- 3.2 Фрески в капелле Св. Екатерины Сиенской
4 Фресковый цикл в клуатре Монте-Оливето-Маджоре
5 Галерея фресок клуатра Монте Оливето Маджоре
6 Примечания
7 Краткая библиография
8 Ссылки

До приезда в Сиену

Джованни Антонио происходил из семьи башмачника из Бриандате по имени Джакомо ди Антонио деи Бацци, который к 1475 году перебрался в городок Верчелли (Пьемонт), а в 1476 году женился на некой Анджелине из Бергамо. У них было трое детей, два сына — Джованни Антонио и Никколо, и дочь Амадея. Будущий художник был старшим среди детей Бацци, он родился в 1477 году, а в 1490 году поступил в обучение к пьемонтскому живописцу Джованни Мартино Спанцотти. В нотариальных архивах Верчелли сохранилось соглашение от 20 ноября 1490 года, которое отец Содомы, Джакомо Бацци, заключил с художником Джованни Спанцотти о том, что тот будет обучать его сына всем разновидностям живописи, включая работу по стеклу и дереву, в течение семи лет. Вместе со Спанцотти Содома некоторое время жил в Милане, где попал под влияние творчества Леонардо да Винчи, хотя точных свидетельств об их контакте не существует. Около 1501 года художник оказывается в Сиене.

Вазари сообщает, что в Сиену Содома прибыл по приглашению купцов из семейства Спанокки. Однако никаких документов о том, что семейство Спанокки делало Содоме заказы на картины, не сохранилось. Впрочем, это могло произойти потому, что после смерти папы Пия III Спанокки стали банкротами и даже были вынуждены продать свой дворец Пандольфо Петруччи. Существует, однако, документ от 13 марта 1499 года, в котором некий «Bartolomeus olim Ghilielmi de Bazio de Quirino» получил наследство от своего погибшего брата Никколо через Антонио и Джулио Спанокки. Этот Никколо служил в усадьбе семейства Спанокки в Риме, и если указанный в документе «de Bazio» и Содома — одно и то же лицо, то художник до Сиены мог побывать в Риме.

Любитель эпатажа

Приехав в Сиену, Содома получил первые большие престижные заказы. В 1508 году он закончил фрески, начатые в 1497 году Лукой Синьорелли в монастыре Монте-Оливето, который находится по пути из Сиены в Рим. Вазари описывает скандал, связанный с этими фресками — они были посвящены сценам из жизни святого Бенедикта Нурсийского. В одной из сцен святой Бенедикт, стараясь навести порядок во вверенном ему монастыре, прогоняет куртизанок, присланных монахом Флорентиусом для совращения монастырской братии. По словам Вазари, Содома нарисовал этих женщин обнажёнными, вызвав смятение у монахов и возмущение у руководства монастыря. Куртизанок пришлось одеть, хотя в данном случае, похоже, Содома просто строго следовал каноническому описанию жития св. Бенедикта. С другой стороны, в свои тридцать лет он вряд ли не знал, какую реакцию могут вызвать в мужском монастыре изображения голых женщин.

Паоло Джовио, составивший в 1523-27 годах «Жизнеописание Рафаэля», сообщает о Содоме, что ему присуще «абсурдное и переменчивое, с печатью безумия мышление». Тем не менее, Джовио считает его «наследником Рафаэля», а это свидетельствует о высоком почтении и уважении, которое художник имел среди своих современников. Однако, основным источником, обрисовывающим характер мастера, служит жизнеописание Содомы, составленное Джорджо Вазари (1568). Вокруг версии, изложенной этим автором, возникало множество дискуссий. Одни исследователи считают, что Вазари почти во всём прав, другие утверждают, что порочащие художника истории сочинил его соперник и бывший ученик Доменико Беккафуми, а Вазари некритически их пересказал. Вазари описывает Джованни Антонио как «сумасброда» и «скотину». Он считал, что художник не стремился к общению с людьми мудрыми и достойными, но вместо этого «…держал у себя дома всякого рода диковинных зверей: барсуков, белок, обезьян, мартышек, карликовых осликов, лошадей, берберийских призовых рысаков, маленьких лошадок с острова Эльба, соек, карликовых кур, индийских черепах и других подобного же рода животных… Кроме этих всех зверюг был у него ворон, которого он научил говорить, и который часто передразнивал голос Джованни Антонио… Равным образом и все остальные животные были ручными настолько, что постоянно ходили за ним по дому, разыгрывая самые странные игры и издавая самые дикие звуки, какие только бывают на свете…». Словом, Джованни Антонио любил общаться со зверушками, это доставляло ему удовольствие, и зверушки отвечали ему взаимностью. Слова Вазари частично подтверждаются фреской «Чудо с решетом» в монастыре Монте Оливето, в которую Содома вписал свой портрет. У его ног можно видеть двух ручных барсуков, и, вероятно, того самого ворона, который говорил его голосом.

Вокруг прозвища «Содома» также было множество дискуссий и предположений. Существует мнение, что изначально его семейным именем или прозвищем было «Содона» (иногда он так подписывал картины), которое потом трансформировалось в «Содома» (Джованни Антонио происходил из Пьемонта, и современные исследователи считают, что прозвище «Содома» явилось результатом смешного непонимания слов тосканского диалекта Пьемонта, на котором «su’nduma!» означает «ну, давай, пошли!»). Впрочем, это мало что меняет в эксцентричном характере художника, который, судя по описаниям Вазари, с удовольствием принимал прозвище Содома, намекающее на содомский грех. И не просто принимал, но бравировал им, дабы эпатировать публику. Джованни Антонио пристрастился к конским бегам — сиенскому палио. Сохранились документы, согласно которым он участвовал в палио и приобретал для этих целей дорогих скакунов. По сообщению Вазари, как-то однажды, во время пребывания Джованни Антонио во Флоренции, его конь выиграл бега. В соответствии с правилами, имя владельца победителя нужно было громко выкрикивать при вручении приза. Джованни Антонио спросили, какое имя выкрикивать, он ответил: «Содома». Так и кричали. «Однако, услыхав столь грязное имя, некоторые добронравные старцы стали шуметь и говорить: «Что за свинство такое, что за срам оглашать наш город таким позорным именем?» — пишет Вазари.

В описании Вазари Содома предстает экстравагантным и необычным человеком, которого обожала сиенская молодёжь: «…большинство сиенских юношей бегали за Содомой, прославляя его как человека необыкновенного». К этому надо добавить, что Джованни Антонио сочинял куплеты непристойного содержания, и имел привычку распевать их под собственный аккомпанемент. Вазари пишет, что прозвище «Содома» художник получил за то, что «… всегда и общался и жил с безбородыми юнцами». Однако это в большой мере опровергается тем, что в октябре 1510 года художник женился на Беатриче ди Лука Галли, дочери процветающего предпринимателя Луки Галли. Беатриче вступила в брак, принеся в качестве приданого собственный дом, а в 1511 году родила сына, названного Апеллесом, крестным отцом которого стал художник Джироламо Дженга. Однако мальчик в младенчестве умер; через год супруга родила дочь Фаустину, которая впоследствии вышла замуж за художника Бартоломео Нерони, известного как Риччо, бывшего ученика её отца. Эксцентричные выходки Содомы, вероятно, помогали ему обрести связи и покровителей среди знати и богатых предпринимателей. Среди них был Агостино Киджи, меценат и банкир, ссужавший деньгами римских пап. Судя по всему, Киджи нравились необычные и талантливые люди; благодаря нему Содома вступил в дружеские отношения с Пьетро Аретино и получил престижные заказы. Среди поклонников его таланта были принц Пьомбино, папа Лев X, с восторгом принявший картину Содомы с изображением Лукреции, и пожаловавший художнику рыцарский титул «кавальере ди Кристо», а также император Карл V, давший художнику графское звание (пфальцграф).

Содома не был богат, и ему, судя по всему, не удавалось удачно вкладывать гонорары в недвижимость, как это делали некоторые процветающие художники эпохи Возрождения. Его увлечениями были чудачества и скачки, а кони стоили больших денег (в конце XV века простой дом стоил 100—200 флоринов, «улучшенной планировки», то есть каменная коробка в три этажа в городском квартале, 300—400 флоринов, а хорошая верховая лошадь 70-85 флоринов). В 1531 году он сам для себя составил шуточный список для налогообложения своего имущества. В нем значились то ли сад, то ли ферма в Фонте Нуова, дом в квартале Валероцци и восемь лошадей. Следующими пунктами в списке шли обезьяны, вороны, павлин, совы, и «три злых зверя, которыми являются три женщины». В 1534 году он купил ещё один дом, однако в 1537 году и дом и сад ушли из его рук.

Вазари пишет, что «… жена ему вскоре надоела, и так как он был скотиной, он навсегда от неё отказался, и она жила в одиночестве собственными трудами…», однако документы от 1531 и 1541 года свидетельствуют о том, что, по крайней мере, в эти годы Содома и его супруга жили вместе. Вазари также сообщает, что в старости он был немощным, бедным и дряхлым, и, заболев, окончил свои дни в больнице в возрасте 75 лет в 1554 году, однако проверить его сообщение можно лишь частично. Содома скончался в Сиене 15 февраля 1549 года в возрасте семидесяти двух лет — эта дата известна из письма от 15 февраля 1549 года, посланного Алессандро Буонинсеньи своему брату Бернардино, служившему послом в Неаполе — « … кавальере Содома скончался прошлой ночью». Посмертная опись имущества от 1549 года сообщает об оставшемся в его мастерской небольшом количестве картин, «антиков» и личных вещей художника.

Основные произведения

Самое раннее творчество художника остаётся неизвестным; его работы, созданные до переезда в Сиену, не сохранились.

Первым крупным произведением Содомы являются фрески в трапезной оливетского монастыря Св. Анны в Кампрене недалеко от Сиены. Согласно контракту, подписанному со стороны монастыря Фра Андреа Косса, работы были начаты в 1503 году и завершены к июню 1504-го. В контракте содержалась краткая инструкция, касающаяся иконографической программы и размещения отдельных сцен. Некоторых монахов Содома изобразил del proprio, то есть писал с натуры. На стене напротив входа художник изобразил «Чудо с хлебами и рыбами», напротив этой фрески — «Пьету» (то есть оплакивание Христа), слева «Конфирмацию Ордена оливетов» (по другой версии — «Св. Бенедикт с монахами»), а справа «Святую Анну с Богоматерью и двумя оливетскими монахами». В других местах он в монохромной технике изобразил «Сцены из жизни Св. Анны», а также фриз с гротесками. Эти фрески дают представление о том, какую школу художник прошёл в Милане. Например, во фреске «Пьета» видно внимание, которое художник уделял жестам персонажей и выражению их лиц. Это свидетельство влияния на него Леонардо да Винчи, считавшего, что «жесты лучше всего передают состояние души». Следующим большим заказом стали фрески в монастыре Монте-Оливето, которые были созданы вскоре после завершения работ в монастыре Санта-Анна. Они являются самым крупным и известным фресковым циклом Содомы. Художник приступил к работам в 1505 году и трудился там до 1508 года. По крайней мере, в двух фресках исследователи усматривают влияние «Битвы при Ангиари» Леонардо да Винчи, которая явно послужила источником вдохновения для таких сцен, как «Св. Бенедикт принимает римских мальчиков Мавра и Плацидия» и «Св. Бенедикт предсказывает разрушение Монтекассино». На последней изображена группа солдат с несколько карикатурными лицами. В этой композиции исследователи видят также влияние Рафаэля. Рафаэлевскую идею с солдатами Содома повторил в картине «Снятие с креста» (Пинакотека, Сиена), которая была создана для алтаря семейства Чинуцци в сиенской церкви Сан-Франческо. Стиль произведения значительно отличается от фресок в монастырях Санта-Анна и Монте-Оливето; это послужило поводом для предположения, что картина была написана после завершения фресок в двух монастырях, то есть после 1508 года, несмотря на то, что сохранился документ от 1502 года, в котором заказчик, Герардо Чинуцци, высказывает желание начать работы по созданию алтаря.

Во время работ над фресками в двух монастырях Содома написал несколько мифологических и исторических сюжетов в сиенском дворце Сигизмондо Киджи (сцены из «Метаморфоз» Овидия и сцены из жизни Юлия Цезаря). В 1508 году художник уезжает в Рим. Согласно Вазари, из Сиены его туда привёз меценат и папский казначей Агостино Киджи. Содоме была поручена роспись папских покоев, Станца делла Сеньятура. Он расписал гротесками и орнаментами свод зала, однако большая композиция на стене не понравилась папе Юлию II, он приказал её сбить, отстранил художника от работ и распорядился, чтобы его место занял Рафаэль. Трудно сказать, какие отношения после этого сложились у Содомы с Рафаэлем, однако последний в своей фреске «Афинская школа» написал совместный с Содомой портрет.

Фрески виллы Фарнезина

После этой неудачи художник вернулся в Сиену, но позднее вновь приехал в Рим, так как Агостино Киджи предложил ему работы в своём дворце, ныне известном как вилла Фарнезина.

Вилла Фарнезина была построена в 1505—06 годах за пределами Рима, перед его городскими воротами и холмом Джаниколо по заказу Агостино Киджи в качестве его загородной резиденции. Пиры и празднества, которые устраивал в своей сельской вилле банкир Киджи, ещё при его жизни обросли легендами. В произведениях поэтов райские сады виллы Фарнезина и сама постройка прославлялись в качестве новой обители богов и муз. Здание было спроектировано Бальдассаре Перуцци, а его внутренние покои расписаны лучшими художниками той эпохи — Перуцци, Рафаэлем, Содомой и Себастьяно дель Пьомбо. Содома расписал спальню этого дворца фресками с сюжетами из жизни Александра Македонского, среди которых выделяется сцена с изображением свадьбы Александра и Роксаны, благодаря ей комнату ныне именуют Stanza delle Nozze di Alessandro e Rossane (Комната бракосочетания Александра и Роксаны). Спальня примыкает непосредственно к пиршественному залу, который позднее был расписан Бальдассаре Перуцци. В общей сложности Содома написал здесь три фрески: «Бракосочетание Александра и Роксаны», «Семейство Дария перед Александром», «Битва». Четвёртую фреску «Александр с Буцефалом» исследователи ныне не считают работой Содомы. Предположительно её выполнил кто-то из близких художников, достаточно удачно имитировавших его манеру.

Из сочинения Лукиана известно, что в античные времена существовала картина художника Аэтиона, посвященная бракосочетанию Александра и Роксаны. На ней было изображено, как Александр протягивает венец Роксане, восседающей на брачном ложе, а по сторонам от неё находятся Гефестион и бог-покровитель брака Гименей, в то время как амуры играют оружием Александра. Судя по всему, художники в вилле Фарнезина стремились воссоздать либо превзойти этот древний образец. Интересно, что первоначально Киджи хотел отдать заказ на роспись комнаты Рафаэлю, который подготовил рисунки (один из них хранится в венской Альбертине), однако Содома на сей раз оказался успешнее. Тем не менее, и в этой фреске Содомы можно видеть влияние Рафаэля — фигура служанки, удерживающей на голове кувшин, явно позаимствована из рафаэлевского «Пожара в Борго», написанного в «Станца дель Инчендио» Ватиканского дворца.

Напротив фрески «Бракосочетание Александра и Роксаны» ранее стояло роскошное ложе Агостино Киджи, словно бы сошедшее с композиции. Все росписи виллы Фарнезина были призваны провести параллели между героями античной эпохи, и возвышенностью жизни банкира Киджи, ощущающего себя неким «новым Александром».

Il Sodoma. Villa Farnesina fresco1.jpg

Содома. Бракосочетание Александра Македонского и Роксаны. Фреска. Вилла Фарнезина, Рим.
Il Sodoma. Marriage of Alexander and Roxana. detail. Villa Farnesina, Rome. fresco 3.jpg

Содома. Бракосочетание Александра Македонского и Роксаны. Деталь.
Il Sodoma. Villa Farnesina fresco 2.jpg

Содома. Семейство Дария перед Александром Македонским. Фреска. Вилла Фарнезина, Рим.

На правой стене спальни Содома изобразил фреску «Семейство Дария перед Александром». На ней мать убитого Дария Сисигамбия ошибочно принимает за Александра его друга Гефестиона, в то время истинный повелитель любезно склонился перед нею. Стоящие слева дочери Дария изображены с рафаэлевской грацией. На уровне цоколя Содома написал Вулкана, кующего в своей кузнице стрелу Амура, и Амура, подбирающего стрелы. Эти произведения датируют 1516-17 годами (хотя существуют и другие датировки).

Во время пребывания в Риме Содома написал одну из своих самых известных картин, «Лукрецию» (Будапешт, Художественный музей). Трагический сюжет с полуобнажённой Лукрецией, обесчещенной, и заколовшей себя кинжалом, чтобы кровью смыть свой позор, так пришелся по вкусу папе Льву X, что тот наградил Содому крупной суммой и рыцарским званием (Cavalliere di Cristo). Картина была прославлена серией эпиграмм, написанных Эуралио д’Асколи (Аурелио Асколано). Впоследствии художник возвращался к этой теме, и сегодня картина «Лукреция» существует в четырёх вариантах. Это произведение, в частности, даёт представление, чем отличалось пребывание Содомы в сохранившем античные древности Риме от пребывания в набожной Сиене: справа от Лукреции изображён персонаж, чей облик был списан со статуи колоссального «Версальского Юпитера» (статуя была найдена на вилле кардинала Франческо Армеллини). Позднее художник неоднократно включал этот типаж в свои картины. Несколько документов этого периода сообщают, что в 1515 году художник побывал во Флоренции, а также о том, что он был связан заказами с Якопо д’Аппиано, правителем Пьомбино, и с Альфонсо I д’Эсте, герцогом Феррары, для которого Содома написал картину «Св. Георгий и дракон» (1518, Вашингтон, Национальная галерея). Сохранилось письмо, которое 3 мая 1518 года художник написал Альфонсо I; в нём он сообщает, что заказ на создание произведения был ему передан послом герцога при дворе папы Льва Х, когда Содома был в Риме. Содома изобразил святого Георгия с копьём, верхом на коне, свирепый вид которого выглядит более устрашающим, чем сам поверженный дракон; справа от него спасённая принцесса Клеодолинда в сильном волнении воздела очи горе, а в небе посланный Господом ангел освящает произошедшее событие.

В1518 году Джованни Антонио возвращается в Сиену. Там он пишет фрески со сценами жития Марии в оратории св. Бернардина Сиенского — «Введение Марии во храм», «Посещение св. Елизаветы», «Небесное венчание» и «Успение». Наряду с Содомой в оратории свои фрески писали Джироламо дель Паккья и Доменико Беккафуми. Период с 1518 по 1525 год остается неясным. Известно, что в 1518 году Содома отправил письма герцогу Феррары Альфонсо д’Эсте и правителю Мантуи Франческо Гонзага в надежде получить работу при их дворах, однако было ли реализовано это желание или оно осталось неосуществлённым, неизвестно. Ученые считают, что в это время Содома совершал поездки в Ломбардию и по городам Тосканы. 3 мая 1525 года он получил заказ на изготовление gonfalone, то есть хоругви, для сообщества Сан-Себастьяно ди Камоллья в Сиене (ныне в Галерее Питти, Флоренция). Из документов известно, что деньги за неё выплачивались художнику частями в течение 1526 года, а последней выплаты ему пришлось дожидаться до 1531 года. На одной стороне хоругви Содома изобразил пронзённого стрелами святого Себастьяна, на оборотной — Мадонну с младенцем во славе в окружении святых. Произведение выполнено в приглушенной, неяркой гамме; за анатомически безукоризненно выписанной фигурой св. Себастьяна простирается богатый пейзаж с античными руинами; голову святого ангел венчает короной мученика. В лепке фигуры Себастьяна ощущается влияние античной скульптуры.

Фрески в капелле Св. Екатерины Сиенской

Вдохновение от античной скульптуры видно и в следующем крупном произведении мастера — фресках в капелле св. Екатерины Сиенской в церкви Сан-Доменико, Сиена (1526). Художник изобразил три сцены из жизни святой, в частности, «Казнь Николо ди Тульдо» — молодого аристократа из Перуджи, которого сиенский суд приговорил к смерти только за то, что тот резко высказался о сиенском правительстве. Св. Екатерина долго навещала Николо в застенке, уговаривая смириться с судьбой, а затем присутствовала при его казни. Художник изобразил самый кровавый момент в этом сюжете, и, несмотря на то, что событие происходило в конце XIV века, обрядил стражников в древнеримские костюмы — настолько был притягателен дух античности в то время. Однако самой выдающейся фреской в цикле со времён Вазари считается «Стигматизация св. Екатерины». Джорджо Вазари приводит мнение художника Бальдассаре Перуцци, который сказал, что «… никогда ещё не видел человека, который сумел бы выразить состояние людей, упавших в обморок и лишившихся чувств, лучше, и изобразить это более правдоподобно, чем Джованни Антонио». Росписи в капелле не были Содомой завершены, поскольку заказчики не смогли далее оплачивать работу.

Il Sodoma. Execution Nicolo di Tuldo. St. Catherine Chapel, San Domenico, Siena. 1526..jpg

Содома. Казнь Николо ди Тульдо. 1526Б ц. Сан Доменико, Сиена.
Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

Содома. Казнь Николо ди Тульдо. Деталь фрески. 1526г. ц. Сан Доменико, Сиена.
Siena, san domenico, cappella di Santa Caterina, altare di Giovanni di Stefano, affreschi del Sodoma Svenimento ed Estasi della Santa.JPG

Содома. Сцены из жизни св. Екатерины Сиенской. 1526г. ц. Сан Доменико, Сиена.
Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

Стигматизация св. Екатерины.
Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

Экстаз св. Екатерины.

В этот же период Содома создал фрески в церкви Санта-Кроче (ныне сняты со стен, и хранятся в Пинакотеке, Сиена). В 1529 году он стал как бы «официальным художником» Сиены и получил правительственные заказы на работы в городской ратуше, Палаццо Пубблико, где он написал фрески и оставил два алтарных образа — «Святое семейство» и «Мадонна со святыми». Приблизительно в эти же годы он расписал фресками капеллу св. Якова в сиенской церкви Санто-Спирито. Эти росписи были заказаны представителями испанской колонии, имеющей там свою усыпальницу. Сиена в этот период находилась под защитой Карла V, в городе стояли французский и испанский гарнизоны. Художник завершил работы к 16 апреля 1530 года. Испанцы были очень довольны, и прибывший в Сиену император Карл V пожаловал Содоме титул «Граф-палатин». К 1530-м годам относятся две его работы для церкви Сан-Агостино — роспись ворот (1530, фреска очень плохо сохранилась) и «Поклонение волхвов» (1536), которое он выполнил внутри храма. В 1538 году художник уезжал в Пьомбино к правившему там принцу Якопо, с которым его связывала давняя дружба (второй раз в 1545 году), однако судьба работ, выполненных для Якопо д’Аппиано, неизвестна. Затем, в 1539-40 годах он работал в Вольтерре, где, по словам Вазари, выполнял заказ «…богатого и почтенного дворянина, мессера Лоренцо ди Галеотто деи Медичи», однако созданное для него произведение не сохранилось. В 1540-43 годах Содома работал в Пизе, написав для пизанского собора «Оплакивание Христа» (1540, Пизанский собор) и «Жертвоприношение Авраама» (1542, там же), а также «Мадонну со святыми» (1542, Пиза, музей Сан-Маттео). Далее художник работал в Лукке (1545), где, согласно Вазари, расписывал оливетский монастырь Сан-Понциано, однако ни фресок, ни документов о его пребывании в Лукке не сохранилось. От этого времени остался только один документ — письмо, которое Пьетро Аретино написал Содоме в 1545 году. О том, писал ли что-то художник с 1545 года по 1549-й, год своей смерти, ничего не известно.

Самое большое собрание произведений Содомы находится в Пинакотеке Сиены. Кроме знаменитого «Снятия с креста», там есть «Христос, привязанный к колонне», «Бичевание Христа», «Рождество Христово», «Святое семейство», «св. Екатерина Сиенская», «Юдифь» и фрески, снятые со стен церкви Санта-Кроче. За свою жизнь Содома написал множество «Мадонн с младенцем», теперь они хранятся в музеях Лондона, Рима, Милана, Турина, Балтимора, Филадельфии, Вашингтона, Вены, Мюнхена, Монтепульчано и Синалунги. Три варианта изображения Лукреции находятся в Ганновере, Гамбурге и Турине. Кроме этого, множество других картин на религиозные и мифологические темы хранятся в лучших музеях мира и частных коллекциях.

Фресковый цикл в клуатре Монте-Оливето-Маджоре

Этот цикл является самой крупной живописной работой Содомы. Но, кроме того, он является самым крупным и подробным живописным изложением жития «отца западного монашества» св. Бенедикта. В Тоскане сохранилось два предыдущих варианта жития св. Бенедикта, изложенного во фресках: в Сан Миньято аль Монте (закончены Спинелло Аретино после 1387 года) и в Кьостро дельи Аранчи в Бадии. Остальные фресковые циклы, посвящённые житию св. Бенедикта, стали жертвами позднейшей модернизации церкви и секуляризации. Аббатство Монте-Оливето-Маджоре расположено в гористой местности к юго-востоку от Сиены, недалеко от городка Ашиано. Его основал состоятельный учёный-юрист Джованни Толомеи (1272—1348), который отказался от должности сиенского подеста, предпочтя жизнь отшельника. Его единомышленниками были Амброджо Пикколомини и Патрицио Патрици. Втроём они создали прибежище, в котором в течение ряда лет пестовали аскетическую коммуну. 26 марта 1319 года Гвидо Тарлати, епископ Ареццо, освятил эту коммуну, дав ей статус нового религиозного ордена. Содома в 1504 году изобразил сцену освящения (конфирмации) на своей фреске в монастыре Св. Анны, который также основали монахи из Монте-Оливето-Маджоре. На ней можно видеть коленопреклонённого Толомеи, уже принявшего монашеское имя Бернардо, с монастырским уставом в руке перед епископом Тарлати. В 1344 году орден освятил папа Климент VI. В своей практике монахи ордена руководствовались принципами Бернарда Клервоского. Во время страшной эпидемии чумы 1348 года Бернардо Толомеи с монахами отправился в Сиену, дабы помочь больным и соборовать умерших, но сам заразился, и в том же году скончался.

Основная идея росписей клуатра Монте-Оливето заключалась в желании представить житие св. Бенедикта как идеал монашеской жизни, который всегда находился бы перед глазами монастырской братии, и служил для неё примером.

Согласно Вазари, работы в клуатре монастыря начал Лука Синьорелли, расписавший западную стену. Монастырские хроники до сих пор полностью не опубликованы и не изучены, поэтому точная дата начала работ неизвестна. Синьорелли написал 10 фресок, и традиционная точка зрения относит их создание к 1497-98 гг. Однако у исследователей накопились серьёзные сомнения в отношении справедливости такой датировки. Некоторые считают, что он работал там после Содомы, приблизительно 1510-е годы, а изобретательность и общую тональность росписей приписывают таланту Содомы, Синьорелли же, по их мнению, лишь шёл по его следам. Работу над циклом Содома начал в 1505 году, он расписал в клуатре три стены. Сохранились записи выплат ему денежных сумм в сентябре 1505 и в апреле 1506 года за стенную роспись, обозначенную как «prima storia», то есть первая сцена. За неё Содоме выплатили 10 дукатов, в отличие от обычных семи, которые платили впоследствии за каждый сюжет. Вероятно, эта сцена была наиболее трудоёмкой. К октябрю 1506 года Содома расписал всю южную стену, за что в сумме получил 62 дуката. Современные исследования подтвердили, что Содома начал роспись клуатра именно с южной стены. Двигаясь против часовой стрелки, он далее перешёл на восточную стену, и закончил работу на северной стене. В 1508 году за 12 «storia» (сцен) Содома получил в сумме 84 дуката (588 лир). Последняя выплата помечена в документах 22 августа 1508 года — эта дата и считается временем окончания работ над росписями (в октябре 1508 года имя Содомы фигурирует уже в Риме). Одну фреску в цикле, а именно «Св. Бенедикт отсылает Плацидия и Мавра» позднее написал зять Содомы, Бартоломео Нерони (Риччо). Дело в том, что фреска, созданная до того Синьорелли, располагалась над дверью, которую в 1534 году заложили кирпичом, и Риччо пришлось заново расписать стену.

Основным литературным источником сведений о жизни св. Бенедикта является труд Григория Великого «Диалоги», созданный в 593-94 годах. 38 глав второй книги этого труда посвящены житию св. Бенедикта Нурсийского. В 1260-е годы Иаковом Ворагинским была составлена «Золотая легенда», последовательность изложения материала в которой в значительной степени облегчила художникам выстраивание отдельных сцен в хронологическом порядке. Однако самой подробной стала версия жития св. Бенедикта, изложенная в начале XIV века доминиканским монахом из Пизы Доменико Кавалька (ок.1270 — ок.1342). В неё вошли некоторые сюжеты, не попавшие в «Золотую легенду», в частности, встреча св. Бенедикта с Тотилой, и предсказание св. Бенедиктом разрушения Монтекассино. Несмотря на то, что не все сюжеты из труда Кавалька были использованы в росписях клуатра в Монте Оливето, этот труд и «Золотая легенда» послужили главными источниками для создания фрескового цикла.

Содома написал следующие сцены из жизни святого.

1. Бенедикт покидает дом своих родителей в Норчии.
2. Бенедикт покидает школу в Риме.
3. Чудо с решетом.
4. Романус облачает Бенедикта в одежды отшельника.
5. Дьявол ломает колокольчик.
6. Пресвитер разделяет пасхальную трапезу с Бенедиктом.
7. Бенедикт наставляет крестьян в истинной вере.
8. Победа Бенедикта над страстями.
9. Бенедикт становится аббатом в Виковаро.
10. Бенедикт разбивает стакан с отравленным вином.
11. Бенедикт возводит двенадцать монастырей.
12. Бенедикт принимает Плацидия и Мавра.
13. Бенедикт прутом изгоняет дьявола из одержимого монаха.
14. Бенедикт находит источник в горах.
15. Чудо с серпом.
16. Чудесное спасение едва не утонувшего Мавра.
17. Бенедикт превращает бутыль в змею.
18. Флорентиус пытается отравить Бенедикта.
19. Флорентиус присылает куртизанок в монастырь.
20. Бенедикт предсказывает разрушение Монтекассино.
21. Бенедикт дает монастырю муку.
22. Бенедикт является во сне двум монахам.
23. Бенедикт отлучает двух монахинь.
24. Бенедикт распоряжается положить облатку на тело усопшего монаха.
25. Бенедикт прощает беглого монаха.
26. Бенедикт освобождает крестьянина от долгов.
27. Бенедикт представляет монахам новый устав.

И кроме того на стенах выхода:

28. Христос, несущий крест.
29. «Муж скорбей».

Исследователи отмечают параллели между росписями Содомы и циклом, посвящённым св. Бенедикту, который написал в Кьостро дель Платано в Неаполе художник Антонио Соларио в начале 1500-х годов. Несмотря на то, что во фресках Содомы обнаруживаются идеи, заимствованные то у Пинтуриккьо («Бенедикт покидает родительский дом»), то у Рафаэля («Бенедикт принимает Плацидия и Мавра», «Бенедикт предсказывает разрушение Монтекассино»), в них видна рука большого мастера, синтезировавшего заимствования в собственный стиль. Содому часто обвиняют в «хамелеонской манере», поскольку исследователи давно отметили, что даже в рамках одного крупного произведения Содома мог использовать несколько разных приёмов и манер, позаимствованных у коллег, тем не менее никто не оспаривает того, что определить произведения Содомы достаточно легко. В некоторых фресках ощущается несколько наивный пафос, характерный для маньеризма, тем не менее, они выглядят реалистично и достоверно. Главным историческим достоинством фресок является то, что они очень подробно и наглядно отражают монашескую жизнь начала XVI века. В них можно видеть, как монахи строили церкви («Бенедикт является во сне двум монахам», «Бенедикт возводит двенадцать монастырей»), как они трапезничали («Бенедикт даёт монастырю муку»), как они хоронили усопших («Бенедикт распоряжается положить облатку на тело усопшего»), как вели проповеди среди простого люда («Бенедикт наставляет крестьян в истинной вере») и т. д.

Галерея фресок клуатра Монте Оливето Маджоре

Фотографии фресок Содомы сделаны участником Википедии Vigniaccia76 с низкой точки, и поэтому искажают композиционные пропорции. Однако достоинство их в том, что они обладают довольно высоким разрешением. Vigniaccia76 не сфотографировал одну фреску Содомы, которую тот написал на стене, где работал Лука Синьорелли (Бенедикт предсказывает разрушение Монтекассино), а также фрески при входе в клуатр (Бенедикт представляет монахам новый устав; Христос несущий крест и Муж печалей).

Come benedetto lascia la casa paterna e recasi a studio a roma.jpg

Бенедикт покидает дом своих родителей в Норчии
Come benedetto abbandona la scuola di roma.jpg

Бенедикт покидает школу в Риме
Come benedetto risalda lo capistero che si era rotto.jpg

Чудо с решетом
Come romano monaco da lo abito eremitico a benedetto.jpg

Монах Романус облачает Бенедикта в одежды отшельника
Come lo dimonio rompe la campanella.jpg

Дьявол ломает колокольчик
Come uno prete ispirato da dio porta da mangiare a benedetto nel giorno di pasqua.jpg

Пресвитер разделяет трапезу с Бенедиктом
Come benedetto ammaestra nella santa dottrina i contadini che lo visitavano.jpg

Бенедикт наставляет крестьян в истинной вере
Come benedetto tentato d'impurità supera la tentazione.jpg

Победа Бенедикта над страстями
Come benedetto ai prieghi di alcuni eremiti consente di essere loro capo.jpg

Бенедикт становится главой монастыря в Виковаро
Come benedetto spezza col segno della croce uno bicchiere avvelenato.jpg

Бенедикт разбивает стакан с отравленным вином.
Come benedetto compie la edificazione di dodici monasteri.jpg

Бенедикт возводит двенадцать монастырей
Come benedetto riceve li due giovanetti romani mauro e placido.jpg

Бенедикт принимает знатных римских юношей Плацидия и Мавра
Come benedetto libera uno monaco indemoniato percuotendolo.jpg

Бенедикт изгоняет дьявола из одержимого монаха
Come benedetto pregato dai monaci produce l'acqua dalla cima di un monte.jpg

Бенедикт находит источник в горах
Come benedetto fa tornare nel manico uno roncone che era caduto nel fondo di un lago.jpg

Чудо с серпом. (Бенедикт достает из воды утонувший сломанный серп, который чудесным образом восстанавливается)
Come mauro mandato a salvare placido cammina sopra l'acqua.jpg

Чудесное спасение едва не утонувшего Мавра
Come benedetto converte in serpe un fiasco di vino nascostogli da un garzone.jpg

Бенедикт превращает бутыль в змею
Come florenzo tenta di avvelenare benedetto.jpg

Флорентиус пытается отравить Бенедикта
Come florenzo manda male femmine al monastero.jpg

Флорентиус присылает куртизанок в монастырь
Come benedetto ottiene farina in abbondanza e ne ristora i monaci.jpg

Бенедикт даёт монастырю муку
Come benedetto appare a due monaci lontani e loro disegna la costruzione di uno monastero.jpg

Бенедикт является во сне двум монахам
Come benedetto scomunica due religiose e le assolve poi che furono morte.jpg

Отлучение двух монахинь
Come benedetto fa portare il corpo di cristo sopra al monaco che la terra non voleva ricevere.jpg

Бенедикт распоряжается положить на тело усопшего монаха облатку
Come benedetto perdona al monaco che volendo fuggire del monastero trova uno serpente nella via.jpg

Бенедикт прощает беглого монаха

Напишите отзыв о статье "Содома"

Примечания

Краткая библиография

Джорджо Вазари. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. Москва. 1996. т. IV.
Hayum, Andree. Giovanni Antonio Bazzi--"Il Sodoma. N-Y. Garland Pub. 1976.
Carli, Enzo. Il Sodoma. Vercelli. 1979.
Roettgen S. Italian Frescoes. The Flowering of the Renaissance. 1470—1510. Abbeville Press. N-Y. 1996.

Ссылки

[painting.narod.ru/103.html Содома в «Жизнеописаниях» Джорджо Вазари]

Отрывок, характеризующий Содома

– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]

Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.

В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.

Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.