Сожжение в срубе
Сожже́ние в сру́бе — вид казни, возникший в Русском Царстве в XVI веке, особенно часто применявшийся к старообрядцам в XVII веке, смотрите первую из Двенадцати статей царевны Софьи.
История
Сожжение как способ казни стал довольно часто применяться в Русском Царстве в XVI веке во времена Ивана Грозного. В отличие от Западной Европы, в России приговорённых к сожжению казнили не на кострах, а в срубах, что позволяло избежать превращения подобных казней в массовые зрелища.
Сруб для сожжения представлял собой небольшую конструкцию из брёвен, заполненную паклей и смолой. Возводился специально к моменту казни. После прочтения приговора смертника вталкивали в сруб через дверь. Нередко делался сруб без двери и крыши — конструкция вроде дощатой загородки; в таком случае осуждённого опускали в него сверху. После этого сруб поджигался. Иногда связанного смертника бросали внутрь уже горящего сруба.
В XVII веке в срубах нередко казнили старообрядцев. Таким образом были сожжены протопоп Аввакум с тремя своими сподвижниками (1 (11) апреля 1682 года, Пустозерск), немецкий мистик Квирин Кульман (1689 год, Москва), а также, как утверждается в старообрядческих источниках, активный противник реформ патриарха Никона епископ Павел Коломенский (1656 год)[1].
В XVIII веке оформилась секта, последователи которой почитали гибель посредством самосожжения духовным подвигом и необходимостью. Обычно самосожжение в срубах практиковалось в ожидании репрессивных действий властей. При появлении солдат сектанты запирались в молельном доме и поджигали его, не вступая в переговоры с представителями власти.
Последнее известное в русской истории сожжение произошло в 1770-е годы на Камчатке: в деревянном срубе сожгли колдунью-камчадалку по приказу капитана Тенгинской крепости Шмалева.[2]
Свидетельство Флетчера
Английский посланник Флетчер, проживший в Москве полгода (в 1588—1589 годах), стал свидетелем одной из казней:
…муж и жена… были сожжены в Москве, в маленьком доме, который нарочно для того подожгли. Вина их осталась тайною, но вероятно, что они были наказаны за какую-нибудь религиозную истину, хотя священники и монахи уверили народ, что эти люди были злые и проклятые еретики.[3]
См. также
Напишите отзыв о статье "Сожжение в срубе"
Примечания
- ↑ Белокуров C.А. 1 часть // Сказания о Павле, епископе Коломенском. — Имп. О-во истории и древностей рос. при Моск. ун-те. — Москва, 1905. — С. 15. — 53 с. PDF
- ↑ Записки Штейнгеля В. И. // Общественные движения в России в первую половину XIX века. Т. 1. — СПБ., 1905.
- ↑ Флетчер Д. О государстве Российском // Накануне смуты. — М., 1990. — С. 586.
Ссылки
- [warrax.net/81/shatskiy2.html Е. О. Шацкий. Русская православная церковь и сожжения]
- [bibliotekar.ru/rusVyg/index.htm К 300-летию Выговской старообрядческой пустыни]
- [murders.ru/fire_eto_ogon.html Из пыточной истории России: Сожжения заживо]
| ||||||||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 14 мая 2011 года. |
Отрывок, характеризующий Сожжение в срубе
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
