Соколан, Степан Степанович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Степан Степанович Соколан
Дата рождения

21 декабря 1918(1918-12-21)

Место рождения

Одесса

Дата смерти

1982(1982)

Место смерти

Краснодар

Годы службы

1937—1981

Командовал

30-я дивизия противолодочных кораблей; ЧВВМУ

Награды и премии

Сокола́н Степан Степанович (21 декабря 1918, Одесса — 1982, Краснодар) — советский вице-адмирал, первый командир 30-й дивизии противолодочных кораблей Черноморского флота (1969—1971), начальник Черноморского высшего военно-морского училища (1971—1981), командир ряда кораблей и соединений трёх флотов Военно-Морского Флота СССР.





Биография

Родители

По происхождению из рабочей семьи[1]. В 1921 году вместе с матерью переехал на родину отца в село Деньги Золотоношского района Черкасской области. Отец Соколана С. С. — Соколан Степан Семёнович с 14 лет работал на судах Азовского и Черноморского бассейна. Военную службу проходил на кораблях Черноморского флота, участвовал в Гражданской войне на Украине в частях Красной армии под командованием Котовского и Якира.

Детство и юность

Детство Степана Степановича Соколана пришлось на Гражданскую войну и послевоенную разруху, а отрочество — на годы первых советских пятилеток[1]. В 1932 году Степан Степанович окончил семилетку, вступил в комсомол, работал в колхозе. В 1934 году поступил на 2-й курс рабфака при Одесском строительном институте. В 1936 году по комсомольской путевке поступил на подготовительный курс при ВВМУ им. Фрунзе в г. Ленинграде. С 1 сентября 1937 года стал учиться на 1 курсе Военно-морского училища им. Фрунзе[1]. В 1938 году был переведен для продолжения учёбы в только что сформированное 3-е Военно-морское училище города Владивостока (25 июня 1939 оно было переведено в разряд высших и получило наименование Тихоокеанское высшее военно-морское училище). Окончил училище в июне 1941 года с присвоением звания мичмана, но из-за начала Великой Отечественной войны как и другие выпускники училища стажировку на кораблях флота не прошёл. 24 июня получил воинское звание «лейтенант»[1].

Биография в 1941—1958 годах

21 июля 1941 года приказом командующего Тихоокеанским флотом вице-адмирала И. С. Юмашева лейтенант С. С. Соколан был назначен командиром 1-й башни главного калибра (3 180-мм орудия) на лёгком крейсере «Калинин», строившемся на судостроительном заводе № 199 в Комсомольске-на-Амуре. Крейсер спустили на воду 8 мая 1942 года, после чего перевели во Владивосток, включили в бригаду эскадренных миноносцев и после завершения ходовых испытаний сдали флоту 31 декабря 1942 года. В короткие сроки лейтенант Соколан освоил новую сложную боевую технику и вывел свою башню в лучшее подразделение БЧ-2 крейсера[2].

13 июня 1945 года старший лейтенант Соколан стал командиром артиллерийской боевой части эсминца «Резвый», входившего в состав отряда лёгких сил Тихоокеанского флота. В советско-японской войне не участвовал, корабли отряда лёгких сил стояли замаскированные в проливе Босфор Восточный[2]. 15 ноября 1947 года С. С. Соколана назначили старшим помощником командира однотипного с «Резвым» эсминца «Расторопный» из 2-го дивизиона эсминцев ОЛС 7-го флота. Весной 1948 года дивизион перевели в Петропаловск-Камчатский, и около года Соколан служил там. В январе 1949 года капитан-лейтенант Соколан был направлен в Ленинград на учёбу в Высших ордена Ленина специальных офицерских классах (ВОЛСОК). Завершив десятимесячную учёбу в классе командиров эсминцев, Соколан получил назначение на должность командира строившегося в Николаеве эскадренного миноносца «Беспощадный» Черноморского флота. Пока же его корабль строился, он исполнял должность командира Краснознамённого эсминца «Железняков». 23 августа 1950 года вступил в должность командира эсминца проекта 30-бис «Безудержный» 1-го дивизиона эсминцев эскадры кораблей Черноморского флота[3].

С января 1953 года вступил в должность помощника командира учебного линейного корабля «Севастополь» эскадры ЧФ. 29 октября 1954 года С. С. Соколан в звании капитана 3-го ранга назначен старшим помощником этого же корабля. С сентября 1956 года по сентябрь 1958 — в звании капитана 2-го ранга занимал должность командира учебного лёгкого крейсера «Керчь» 46-й дивизии учебных крейсеров Одесской военно-морской базы ЧФ[3].

Биография в 1958—1969 годах

C сентября 1958 года по июль 1959 С. С. Соколан закончил АКОС ВМОЛУА (Ленинград), после чего был назначен начальником штаба 121-й БЭМ 2-й дивизии крейсеров эскадры СФ (Североморск)[3]. В августе 1961 года стал командиром этой бригады. С июля 1962 года по декабрь 1965 — командир 120-й бригады ракетных кораблей 6-й дивизии ракетных кораблей СФ[4].

В декабре 1965 года С. С. Соколан вернулся на Черноморский флот и вступил в должность командира 150-й отдельной бригады ракетных кораблей, базировавшейся на Севастополь. В состав бригады входили 12 кораблей 1, 2 рангов (ркр «Грозный», «Адмирал Головко», кр «Дзержинский», ракетные корабли «Бойкий», «Прозорливый», «Бедовый», «Неуловимый», эм «Бравый», «Находчивый», «Напористый», «Отзывчивый», «Озаренный»). Корабли бригады неоднократно выходили в Средиземное море для несения боевой службы во главе со штабом бригады.

В феврале 1967 года Соколану было присвоено звание контр-адмирала. 7 марта следующего года принял из рук главнокомандующего ВМФ адмирала флота Советского Союза С. Г. Горшкова орден Красного Знамени, которым 150-я бригада ракетных кораблей была награждена указом Президиума ВС СССР «за большой вклад в дело укрепления оборонной мощи Советского государства, успехи в боевой и политической подготовке и в связи с 50-летием Советской армии и флота». Бригада стала Краснознамённой[4].

В 1968 году окончил курсы руководящего состава ВМФ при ВМОЛУА по специальности командно-штабная.

Биография в 1969—1982 годах

24 апреля 1969 года контр-адмирал Соколан был назначен первым командиром вновь сформированной 30-й дивизии противолодочных кораблей Черноморского флота[4], которой командовал до ноября 1971 года. С 21 июня по 14 сентября 1969 года отряд кораблей под командованием Степана Степановича в составе ракетного крейсера «Грозный», большого противолодочного корабля «Сообразительный», ракетного корабля «Бедовый» совместно с двумя подводными лодками проекта 641Б, плавбазой «Тобол», танкерами «Тобол» и «Лена» во взаимодействии с двумя атомными ПЛ проекта 670[5] впервые выполнили задачи боевой службы в Средиземном море, Северо-Западной Атлантике, Флоридском проливе, Мексиканском заливе,Карибском море, Центральной и Восточной Атлантике. В Мексиканском заливе проведено совместное учение с ВМФ Республики Куба. Корабли отряда посетил Фидель Кастро, который наблюдал за ходом совместного учения на выходе в море, находясь на РКР «Грозный».

В марте-апреле 1970 года 15 кораблей 30-й дивизии участвовали под командованием С. С. Соколана в манёврах Военно-Морского Флота СССР «Океан-70».

В 1971 году ряд кораблей дивизии под командованием Соколана С. С. участвовали в учениях «Юг».

За время корабельной службы Степан Степанович получил допуска к управлению эсминцем, крейсером, линкором, тактической и поисково-ударной группой и соединением, и к руководству и управлению всеми видами оружия в составе соединения и во взаимодействии с другими родами сил флота. Участник боевых действий на Дальнем Востоке. В период службы с деловыми заходами и официальными визитами на кораблях КЧФ и учебных кораблях КБФ побывал в 11 странах.

С ноября 1971 года по октябрь 1981 года Степан Степанович передавал свой богатый опыт и знания курсантам — будущим офицерам флота, будучи начальником ЧВВМУ имени П. С. Нахимова. 7 ноября 1972 года возглавлял училище на 100-м параде на Красной площади Москвы. В 1973 году ему присвоено звание доцент по кафедре Тактики ВМФ. В 1975 году училище было награждено орденом «Красной звезды».

Похоронен на кладбище Коммунаров в Севастополе.

Награды

Награждён орденами «Отечественной войны» 2 ст. в 1945 году за высадку десанта на о. Сахалин, «Красной звезды» в 1951 году и «Красного знамени» в 1956 году, вторым орденом «Красной звезды» в 1968 году за успехи в боевой подготовке и освоение новой техники, «За службу Родине в Вооружённых Силах» в 1975 году — за успехи в боевой подготовке; а также двенадцатью медалями: «За победу над Японией», «За боевые заслуги» и т. д. (с 1946 по 1978 годы).

Напишите отзыв о статье "Соколан, Степан Степанович"

Примечания

Литература

  • Дубягин, П. Р. На Средиземноморской эскадре. — М.: Андреевский флаг, 2006. — 344 с. — ISBN 5-9553-0053-8.
  • Касатонов, И. В. Сорок лет 30-й дивизии Черноморского флота: через все эпохи и потрясения. — М.: Вагриус, 2009. — 352 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-9697-0754-2.
  • Лубянов А. Н. Противолодочный крейсер «Ленинград». — Севастополь, 2002. — 344 с. — 300 экз.


Отрывок, характеризующий Соколан, Степан Степанович


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.