Солидарность

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Солидарность — это единство (группы или класса), которое порождает единство интересов, задач, стандартов и взаимопонимание, или же основывается на них[1][2]. Данное понятие отсылает к таким связям в обществе, которые объединяют людей в единое целое. Оно используется преимущественно в социологии, а также в иных общественных (социальных) науках или философии.

Категория солидарности играет важную роль как в социалистических политических теориях, так и в католическом социальном учении[3].

Основания солидарности в разных обществах различны. В «простых» обществах оно может основываться преимущественно на родстве (kinship) и общих ценностях. В более сложных обществах имеются разнообразные теории, в рамках которых рассматривается вопрос о том, что способствует созданию чувства социальной солидарности[1].

Солидарность также является одним из шести принципов Хартии Европейского союза по правам человека[4], а 20 декабря каждого года — это Международный день солидарности людей, признанный ООН.





Эмиль Дюркгейм

Согласно Эмилю Дюркгейму, типы социальной солидарности коррелируют с типами общества. Э. Дюркгейм ввел понятия «механической» и «органической солидарности» («mechanical» and «organic solidarity») в рамках его теории развития обществ, описанной в работе «О разделении общественного труда» (1893). В обществе, демонстрирующем механическую солидарность, его сплоченность и интегрированность произрастает из гомогенности индивидуумов: люди чувствуют взаимную связь через сходную работу, образование, религию, образ жизни. Механическая солидарность обычно присутствует в «традиционных» и малых обществах.[5] В простых (то есть племенных) обществах солидарность преимущественно основывается на родственных связях в рамках семейных «сетей». Органическая солидарность порождается взаимозависимостью, которая проистекает из специализации труда, а также различного рода взаимозависимостей (complementarities) между людьми. Солидарность такого типа встречается в «современных» и «промышленных» обществах.[5]

  • Определение: это социальное единство (social cohesion) основанное на взаимозависимости индивидуумов в более развитых обществах.

Хотя индивидуумы выполняют разные задачи, являются носителями различных ценностей и интересов, порядок в обществе и социальная солидарность в нем строятся на их взаимном доверии в выполнении конкретных задач. Слово «органическая» здесь обозначает взаимозависимость составных частей. Таким образом, в более сложных обществах социальная солидарность поддерживается через взаимозависимость их составных частей (то есть, фермеры производят пищу, которая кормит заводских рабочих, которые производят тракторы и прочую технику, позволяющую фермерам производить пищу).

Пётр Кропоткин

Связь между биологическим и социальным представляла собой центральную важность для идеи солидарности, сформулированной анархистским идеологом и бывшим князем Петром Кропоткиным (1842—1921). В его наиболее известной книге «Взаимопомощь как фактор эволюции» (1902), написанной отчасти в ответ на «социальный дарвинизм» Генри Гексли, Кропоткин исследовал использование кооперации в качестве механизма выживания как в человеческих обществах на различных этапах их развития, так и среди животных. Согласно его взглядам, взаимопомощь, или кооперация, в рамках того или иного вида являлась важным фактором в эволюции социальных институтов. Солидарность является жизненно важной для взаимопомощи; деятельность, направленная на поддержку других людей, должна проистекать не из ожидания награды, но из инстинктивного чувства солидарности.

В введении к книге Кропоткин писал: "Число и важность различных учреждений Взаимной помощи, которые развились в человечестве, благодаря созидательному гению диких и полудиких масс, в течение самого раннего периода родового быта, и ещё более того впоследствии — в течение следующего периода деревенской общины, а также громадное влияние, которое эти ранние учреждения оказали на дальнейшее развитие человечества, вплоть до настоящего времени, побудили меня распространить область моих изысканий и на более поздние, исторические времена; в особенности я остановился на наиболее интересном периоде — средневековых свободных городов-республик, повсеместность и влияние которых на современную нашу цивилизацию до сих пор ещё недостаточно оценены. Наконец, я попытался также указать вкратце на громадную важность привычки взаимной поддержки, которая унаследованна человечеством за чрезвычайно долгий период его развития, которая играет даже теперь, в нашем современном обществе, хотя о нём думают и говорят, что оно покоится на принципе: "Каждый для себя, и государство для всех," — принцип, которому человеческие общества никогда не следовали вполне, и который никогда не будет приведён в осуществление».[6][7] Кропоткин выступал за альтернативные экономическую и социальную системы, которые бы координировались через горизонтальную сеть волонтёрских ассоциаций и в рамках которых товары бы распределялись в соответствии с физическими нуждами индивидуума, а не в соответствии с осуществляемым им трудом.[8]

В философии

Солидарность — это находящийся на стадии становления концепт в современной философии: он является объектом исследования в различных областях этики и политической философии.[9]

См. также

Напишите отзыв о статье "Солидарность"

Примечания

  1. 1 2 Merriam Webster, www.merriam-webster.com/dictionary/solidarity.
  2. [www.thefreedictionary.com/solidarity solidarity — definition of solidarity by The Free Dictionary]
  3. [wydawnictwoumk.pl/czasopisma/index.php/CJFA/article/view/CJFA.2013.013/3189 S. Adamiak, E. Chojnacka, D. Walczak, Social security in Poland — cultural, historical and economical issues, Copernican Journal of Finance & Accounting, Vol 2, No 2, s. 16.]
  4. Charter of Fundamental Rights of the European Union, Title IV
  5. 1 2 Collins Dictionary of Sociology, p405-6.
  6. ru.wikisource.org/wiki/Взаимопомощь_как_фактор_эволюции_(Кропоткин_1907)/Введение
  7. Kropotkin, P. Mutual Aid: A Factor of Evolution. — L.: Freedom press, 1998.
  8. Efremenko D., Evseeva Y. Studies of Social Solidarity in Russia: Tradition and Modern Trends. // American Sociologist, v. 43, 2012, no. 4, pp. 349—365. — NY: Springer Science+Business Media
  9. Bayertz, Kurt, ed. (1999), Solidarity, Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, ISBN 9780792354758 

Литература

Для дальнейшего чтения

  • Ankerl, Guy: Toward a Social Contract on Worldwide Scale: Solidarity Contract. Geneva, ILO, 1980, ISBN 92-9014-165-4

Отрывок, характеризующий Солидарность

Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.