Солипсизм

Солипси́зм (от лат. solus — «единственный» и ipse — «сам») — философская доктрина и позиция, характеризующаяся признанием собственного индивидуального сознания в качестве единственной и несомненной реальности и отрицанием объективной реальности окружающего мира. Может рассматриваться как крайняя форма субъективного идеализма. Иногда этот термин употребляется в этическом смысле для обозначения крайнего эгоцентризма.

Определение

Логическим основанием солипсизма служит суждение, согласно которому единственная реальность, существующая достоверно, — это собственное сознание (которое доступно человеку непосредственно) и ощущения (которые также воспринимаются непосредственно). Вопрос адекватности отображения окружающего мира в нашем сознании всегда упирается в вопрос о достоверности восприятия; если ощущения достоверны, то мир таков, каким мы его видим, но достоверность ощущений мы не можем доказать бесспорно, ибо, кроме ощущений и сознания, нам ничего не доступно непосредственно. В таком случае можно предположить, что ощущения искажены либо порождены нашим же сознанием, а окружающий мир совершенно не таков, каким мы его видим, либо даже вовсе не существует.

В различных трактовках солипсизм подразумевает:

• Сомнение в реальности и/или достоверности всего сущего;
• Отрицание реальности всего, кроме собственного сознания;
• Отрицание духовности всего, кроме собственного сознания.

В этике термином «солипсизм» обозначают крайние формы эгоизма и эгоцентризма. Отрицание материалистического воззрения само по себе не является солипсизмом.

С эпистемологической позиции солипсизм утверждает, что нет уверенности в том, существует ли знание за пределами собственного сознания; неизвестно о мире вне нас (внешнем мире) и о сознании других, которые, может быть, и не существуют вне сознания. С метафизической позиции солипсизм приходит дальше к заключению, что мир и сознание других не существуют (других разумов не существует и тела других людей неразумны). Спорной особенностью метафизического мировоззрения солипсизма является отрицание существования сознания других. Поскольку личный опыт является частным и не выражаемым, об опыте другого существа можно узнать лишь по аналогии.

Философы пытаются построить знания на чем-то более глубоком, чем просто логические выводы или аналогии. Неудача эпистемологической предприимчивости Декарта способствовала популярности идеи о том, что все достоверные знания не могут идти дальше тезиса «Я мыслю, — значит, я существую» и содержать какие-либо дополнительные сведения о природе «Я», существование которого было доказано.

Теория солипсизма также заслуживает внимательного изучения, поскольку относится к трем широко распространенным философским предпосылкам, каждая из которых сама по себе фундаментальна и имеет большое значение:

1. Моё самое достоверное знание — это знание о содержании моего собственного сознания: о моих мыслях, переживаниях, аффектах и т. д.
2. Не существует никакого концептуального или логически необходимого перехода между умственным и физическим — между возникновением достоверного сознательного опыта или психических состояний и 'обладанием' поведенческими диспозициями 'тела' определенного вида (см. мозг в колбе).
3. Опыт конкретного человека обязательно является личным по отношению к данному лицу.

Виды солипсизма

Метафизический солипсизм

Метафизический солипсизм является разновидностью субъективного идеализма, основывающейся на положении, что нет никакой реальности, кроме реальности собственных ментальных состояний; индивидуальное сознание представляет собой всю реальность, а внешний мир не имеет самостоятельного (независимого) существования. Это выражается утверждением «Существую только я один», означающим, что нет никакой реальности, кроме собственного сознания. Существуют более слабые варианты метафизического солипсизма, такие как эгоцентрический презентизм (или перспективный реализм) Каспара Харе.

Гносеологический солипсизм

Гносеологический солипсизм представляет собой вид идеализма, согласно которому известно может быть только непосредственно доступное содержание ментальных состояний философа-солипсиста. Существование сознания других и внешнего мира в целом рассматривается как неразрешимый вопрос, хотя вероятность их существования не исключается.

Гносеологические солипсисты утверждают, что реализм задается вопросом: если предположить, что существует вселенная, не зависящая от сознания субъекта, субъект может что-то узнать о вселенной только через органы чувств; как можно научно доказать существование независимой вселенной? Если человек устанавливает камеру, чтобы сфотографировать Луну в то время, когда он не смотрит на неё, то в лучшем случае он определяет, что изображение Луны присутствует на снимке, когда он в итоге смотрит на него. Логически это не гарантирует, что сама Луна (или даже камера) существовала в момент фотографирования. Чтобы установить, что перед ним изображение Луны, существующей независимо от сознания человека, требуется много других предположений, которые представляют собой предвосхищения оснований.

Методологический солипсизм

Методологический солипсизм является агностическим вариантом солипсизма. Он стоит в оппозиции к строгим гносеологическим требованиям для «знания» (например, требование, что знание должно быть достоверным). Этот вид солипсизма считает, что любое индуктивное умозаключение может быть ошибочным, и что мы, возможно, являемся мозгом в колбе. Иногда методологический солипсизм идет еще дальше, утверждая, что даже то, что мы воспринимаем как мозг, фактически является частью внешнего мира, поскольку воспринимать мы можем только через наше сознание. Наверняка известно только наличие мыслей.

Важно отметить, что методологические солипсисты не намереваются заключить, что на самом деле более сильные формы солипсизма истинны. Они просто подчеркивают, что обоснования внешнего мира должны быть основаны на неоспоримых фактах их собственного сознания.

В эпистемологии и философии сознания методологический солипсизм имеет, по крайней мере, два различных определения:

1. Методологический солипсизм — эпистемологическое положение, согласно которому индивидуальное я, его субъективные впечатления (эмпиризм) и его состояние или врожденное знание (рационализм) являются единственно возможными или собственно отправной точкой для философского построения . Вокруг этих рассуждений скептически настроен декартов скептицизм.
2. Методологический солипсизм — тезис о том, что ментальные свойства или психические состояния организма могут быть индивидуализированы исключительно на основе этого состояния или собственными отношениями с другими внутренними состояниями самого организма, без каких-либо ссылок на общество или физический мир, в который встроен организм.

Часто методологический солипсизм не предполагается как система верований, и используется в качестве мысленного эксперимента, чтобы помочь скептицизму.

Этический солипсизм

Этический солипсизм относительно к этике эгоизма. Однако, существует разница в этих близких понятиях. В то время как этический эгоист думает что другие должны соблюдать социальный порядок, пока это в его интересах, и чтобы сделать то, что лучше всего подходит ему как личности, а этический солипсист — имеет убеждение, что ни одно другое моральное суждение не существует или не имеет значения, кроме как его индивидуальное моральное суждение .

Ярким представителем этического солипсизма был Макс Штирнер.

Проблема солипсизма в истории философии

В западной философии

В античной философии

Солипсизм впервые отмечен у греческого софиста-досократика Горгия из Леонтины (483—375 г. до н. э.), которого цитирует римский скептик Секст Эмпирик:

1. Ничего не существует;
2. Даже если нечто существует, то оно непознаваемо;
3. Даже если и познаваемо, необъяснимо другому.

В средневековой философии

Августин Блаженный Аврелий

Солипсизм в гносеологическом смысле был выдвинут многими философами, начиная с Августина и Декарта, оба из которых рассматривали аргумент «Cogito ergo sum», в переводе с лат. — «Мыслю, следовательно существую» (у Августина в книге «О Граде Божьем», кн. XI, 26: «Si fallor, ergo sum» — «Если я ошибаюсь, я существую»). В любом случае это предположение заключается в том, что существовать должен я, а существование чего-нибудь еще сомнительно.

В Новое время

Рене Декарт

Основы солипсизма составляют, в свою очередь, фундаментальные взгляды, что понимание индивидом любых и всех психологических понятий (мышление, воля, восприятие и т. д.) осуществляется путём аналогии со своими собственными ментальными состояниями, то есть на основе абстрагирования понятий из содержания внутренних переживаний. Это мнение, или какой-то его вариант, было влиятельным в философии, так как Рене Декарт возвысил поиск неопровержимой достоверности до положения основной задачи познания, в то же время возвышая эпистемологию до «первой философии».

Представляя «методическое сомнение» в философии, Декарт создал фон, на котором был создан и развивался впоследствии солипсизм, чтобы казаться если даже не правдоподобным, то по крайней мере, неопровержимым. Эго, обнаруживающееся в связи с cogito, является одиночным сознанием, мыслящим (лат. res cogitans), которое не протяжённо в пространстве, необязательно находится в любом организме и может быть уверено в своём собственном существовании исключительно как сознания. («Рассуждение о методе» и «Размышления…»).

Это взгляд на самость в действительности является солипсистским, но Декарт уклоняется от солипсистских последствий своего методического сомнения в отчаянной попытке апеллировать к благосклонности Бога. Поскольку Бог не обманщик, Декарт утверждает, что так как Он создал человека с врожденным расположением к предположению о существовании внешнего, социального мира, соответствующего внутреннему миру «идей», являющихся единственными непосредственными объектами сознания, следует что такой социальный мир действительно существует (Шестое размышление: О существовании материальных вещей и о реальном различии между умом и телом). Таким образом, преодолел ли Бог пропасть между одиночным сознанием, обнаруженным на основе методического сомнения, и интерсубъективным миром социальных объектов и другими людьми? Современный философ не может уклониться от солипсизма под впечатлением от декартовой картины сознания, не принимая функцию, свойственную Богу Декарта.

Далее Декарт рассуждает о природе сознания, подразумевая, что человек приобретает психологические понятия, которыми он овладевает, из собственного опыта, заключая, что каждый человек имеет уникальный и привилегированный доступ к своему сознанию, которого нет у всех остальных. Хотя эта точка зрения использует язык и применяет концептуальные категории («личность», «сознание других» и так далее), являющиеся враждебными к солипсизму, но, тем не менее, принципиально способствует историческому развитию солипсистских схем мышления.

Брюне

В Париже, действительно, проживал мыслитель, проповедовавший солипсистическую точку зрения. Это был Клод Брюне, по профессии врач и довольно плодовитый медицинский писатель… В 1703 г. Брюне издал отдельной брошюрой «Projet d’une nouvelle metaphysique» (Проект новой метафизики). Этот проект представляет ныне величайшую библиографическую редкость, и его опубликование (если только его ещё можно будет отыскать) было бы, конечно, весьма желательным. Пока же нам приходится довольствоваться главным образом теми сведениями о философских взглядах Брюне, которые мы находим во второй части изданных Flashat de St Sauveur «Pieces fugitives d’histoire et de litterature, Paris 1704».

Джордж Беркли

Аргументы Джорджа Беркли против материализма в пользу идеализма обеспечивают солипсисту множество аргументов, не встречающихся у Декарта. В отличие от Декарта, который защищает онтологический дуализм, признавая существование материального мира (res extensa), а также нематериального сознания (res cogitans) и Бога, Беркли отрицает существование материи, но не сознаний, одним из которых является Бог.

По Беркли, нет такого бытия как физический мир, или материя, в смысле независимо существующего объекта. Скорее, всё то, что мы обычно называем физическими объектами, на самом деле является совокупностью идей в сознании. Чувственные восприятия предметов, которые мы переживаем, и есть те самые объекты и явления, которые являются ощущениями или восприятием мыслящего существа. Его наиболее известное высказывание «esse est percipi» — «существовать — значит быть воспринимаемым». Согласно тезису «esse est percipi», все вещи, окружающие нас, это ничто иное как наши идеи. Чувственные вещи не имеют никакого другого существования кроме их бытия, воспринимаемого нами. Также это относится и к человеческим организмам. Когда мы видим наш организм или двигаем нашими конечностями, мы воспринимаем только определенные ощущения в нашем сознании. Используя ряд рассуждений, часто называемых философами «завесой восприятия», Беркли утверждал, что мы никогда не воспринимаем ничего называемого «материей», а только идеи. Точка зрения, что существует материальная субстанция, находящаяся по ту сторону, и поддержка этих представлений, являются несостоятельными. По Беркли, все зависит от сознания: если человек не может составить образ чего-то в уме, то это что-то не существует — отсюда его тезис «существовать — значит быть воспринятым». Тем, кто говорит, что если бы не было материального субстрата, стоящего за нашими идеями, то как же тогда воспринимались бы вещи, когда никто не воспринимает их, Беркли отвечает, что все наши представления являются идеями, вызванными в нас Богом. Как написал Беркли в «Трактате о принципах человеческого знания», параграф 29:

Но какую бы власть я ни имел над моими собственными мыслями, я нахожу, что идеи, действительно воспринимаемые в ощущении, не находятся в такой же зависимости от моей воли. Когда я открываю глаза при полном дневном свете, то не от моей воли зависит выбрать между ви́дением или невидением, а также определить, какие именно объекты представятся моему взгляду; то же самое относится к слуху и другим ощущениям: запечатленные ими идеи не суть создания моей воли. Существует, следовательно, другая воля или другой дух, который производит их.

— Трактат о принципах человеческого знания, 1710

Таким образом, поскольку утверждается, что вещи существуют посредством восприятия их Богом, а не только через наше индивидуальное восприятие, может показаться, что Беркли успешно избегает обвинений в солипсизме. Тем не менее, по этой причине его мысль попадает в категорию, которую можно было бы назвать божественным солипсизмом: во вселенной Беркли нет больше ничего, кроме одного Бога. И кажется, что попытка уважаемого ирландского епископа отвергнуть указанный ярлык, возможно, не была столь успешна, как он хотел. В конечном счете, представляя концепцию Бога подобным образом, Беркли в действительности создаёт в своем сознании представление о Боге, в чьём ум все вещи существуют как идеи: Бог в качестве солипсиста. Более того, его концепция Бога представляет собой идею, находящуюся в его собственном уме (фактически делает его Богом для Бога), и поскольку, по его собственному признанию, он соглашается с тем, что все вещи являются лишь идеями, возникающими в сознании человека, можно сделать вывод, что Беркли был действительно солипсистом.

В 1719 г. об «эгоистах» писал Х. Вольф.

XX век

С видимостью солипсизма сталкивается феноменология, осуществляя редукцию предметного мира, в том числе других субъектов, к чистому сознанию трансцендентального Я; для преодоления этого «препятствия» осуществляется исследование проблемы интерсубъективности; эта проблема, однако, по мнению некоторых критиков Гуссерля, не получает аподиктически достоверного прояснения.

«Просвещённый» солипсизм

Философ Даниель Колак считает, что открытый индивидуализм (взгляд, что мы все одна и та же личность) может быть назван просвещённым (англ. enlightened) или «дружественным к независимости» (англ. «independence-friendly») солипсизмом.

В отличие от солипсизма, согласно которому других разумов не существует и тела других людей неразумны, открытый индивидуализм утверждает, что других разумов не существует, но тела других людей разумны.

В восточной философии

В чём-то похожие на солипсизм идеи присутствуют в восточной философии, в частности, в даосизме, некоторых интерпретациях буддизма (особенно дзене) и некоторых индуистских моделях реальности.

Критика

Солипсизм как радикальный субъективный идеализм часто подвергался критике со стороны известных философов («солипсизм может иметь успех только в сумасшедшем доме» (А. Шопенгауэр), «солипсизм — это безумие» (М. Гарднер)). Однако достаточного обоснования, которое позволяло бы однозначно утверждать существование объективной реальности вне воспринимающего субъекта, дано не было. Одной из позднейших попыток привести такого рода основания была статья В. Ю. Аргонова и С. И. Атиной «Определение материи на основе понятия временной локальности: практический смысл онтологических проблем».

Последствия солипсизма

Чтобы чётко обсудить последствия — требуется альтернатива: солипсизм по сравнению с чем? Солипсизм противопоставляется всем формам реализма и многим формам идеализма (поскольку они утверждают, что что-то есть за пределами сознания идеалиста, который сам по себе является другим сознанием). Реализм в минимальном смысле утверждает, что внешний мир существует, и вероятнее всего, он не наблюдается солипсизмом. Возражения против солипсизма, следовательно, имеют теоретическую, чем эмпирическую нагрузку.

Солипсисты могут рассматривать своё собственное просоциальное поведение как имеющее более прочную основу, чем непоследовательные просоциальности других философий: ведь они могут быть более просоциальными, поскольку рассматривают других людей как действительную часть себя. Кроме того, радость и страдание, возникающие из сопереживания, являются такой же реальностью, как радость и страдания, вытекающих из физических ощущений. Они рассматривают своего собственное существование как человеческого существа, являющееся таким же спекулятивным, как и существование кого-либо еще как человеческое существо. Гносеологические солипсисты могут возразить, что эти философские различия не имеют значения, поскольку заявленное просоциальное знание других является иллюзией .

Последний оставшийся в живых человек

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Психология и психиатрия

Солипсизм часто представляют в контексте его связи с психологическими условиями патологии. Австрийский невропатолог Зигмунд Фрейд утверждал, что другие сознания (англ. other minds) неизвестны, но только умозаключают своё существование. Он заявил, что сознание заставляет каждого из нас осведомить только его собственные душевные состояния, что другие люди тоже обладают сознанием, представляющие собой заключение, которые мы рисуем аналогично их наблюдаемым высказываниям и действиям, для того чтобы сделать их поведение понятным для нас. Несомненно, было бы психологически более правильно выразиться, что без специального размышления мы приписываем всем остальным нашу конституцию и, следовательно, наше сознание тоже, и что это отождествление является «непременным условием» (лат. sine qua non) понимания .

Синдром солипсизма

Синдром солипсизма является диссоциативным душевным состоянием, в котором человек чувствует, что внешний мир не воспринимается его сознанием. Он случайно связан с философским солипсизмом. Отсутствие способности доказывать существование других сознаний само по себе не приводит к психическому состоянию отрешённости от действительности.

Синдром характеризуется чувством одиночества, отрешенности и безразличия к внешнему миру. Синдром солипсизма в настоящее время не признается в качестве психического расстройства Американской психиатрической ассоциацией, хотя она и разделяет общие черты с деперсонализационным расстройством. Сторонники философской позиции не обязательно страдают от синдрома солипсизма, также и страдающие не обязательно присоединяются к солипсизму как школе интеллектуальной мысли. Периоды продолжительной изоляции могут предрасполагать людей к синдрому солипсизма. В частности, синдром определили в качестве потенциальной проблемы для астронавтов и космонавтов, отправленных на длительные полеты, и эти опасения влияют на разработку искусственной среды обитания.

Младенческий солипсизм

Некоторые психологи считают, что младенцы являются солипсистами.

В произведениях искусства

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В художественной литературе

• «Чёрный принц» — А. Мёрдок
• «Они» — Р. Хайнлайн
• «1984» — Дж. Оруэлл
• «Дон Жуан» — Байрон
• «Телеграфист Надькин» — А. Аверченко
• «Чапаев и Пустота» — В. Пелевин
• «Девятый сон Веры Павловны» — В. Пелевин
• «Галатея» — Ольга Капилова
• «Секта эгоистов» — Эрик-Эммануэль Шмитт
• «Создатель Черного Корабля»; «В прицеле Черного Корабля» — Березин Ф. Д. (шторм-капитан Стат Косакри)
• «Шатуны» — Юрий Мамлеев
• «Футурологический конгресс» — С. Лем
• «Профессор Коркоран» — С. Лем
• «Страх» — Рон. Л. Хаббард
• «Сумерки» — Д. Глуховский
• «То ли ночь, то ли утро» — Р. Брэдбери
• «Голова Якова» — Любко Дереш
• «Девять принцев Амбера» — Р. Желязны

…Немногие могут признать, что им полностью чужда идея о том, что мир, который они видят вокруг себя, на самом деле плод их воображения. Довольны ли мы им, горды ли?

Оригинальный текст (англ.)  

... Few people can say of themselves that they are free of the belief that this world which they see around them is in reality the work of their own imagination. Are we pleased with it, proud of it, then?

— цитата из Исака Динесена, приведённая в книге «Владения Хаоса» Р. Желязны

• «Храм на рассвете» — Юкио Мисима
• «Таинственный незнакомец» — М. Твен
• «Амнезия творца» — Д. Летем

В кинематографе

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Вспомнить всё (1990)
• Тринадцатый этаж
• Матрица
• Экзистенция (1999)
• Ванильное небо
• Исходный код
• Дежа вю (2006)
• Господин Никто (2009)
• Начало (2010)

См. также

• Субъективный идеализм
• Открытый индивидуализм
• Агностицизм
• Скептицизм
• Мозг в колбе

Литература

• Габрилович Л. Е. О крайнем солипсизме // Вопросы философии и психологии. 1912. Кн. 112. С. 213—249.
• Гасилин В. Н. Солипсизм и его основные постулаты // Человек и его мир. Саратов, 1992. С. 20—29.
• Невважай И. Д. Сознание и признание сознания «другого» // Философия сознания: классика и современность: Вторые Грязновские чтения / В.В. Миронов, В.В. Васильев, В.И. Маркин. — М.: Издатель Савин С.А., 2007. — С. 250-254. — 480 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-902121-13-8.
• Робинсон Л. Солипсизм в восемнадцатом столетии // Робинсон Л. Историко-философские этюды. СПб., 1908. С. 44—53.
• Шуппе В. Солипсизм // Новые идеи в философии. Сборник № 6. СПб.: изд-во «Образование», 1913. С. 99—136.
• Grey, Denis. The Solipsism of Bishop Berkeley // «The Philosophical Quarterly» 1952 Volume 2. Number 9. pp. 338–349.
• Lenman J. Beliefs about Other Minds: a Pragmatic Justification // «American Philosophical Quarterly». — 1984/ — vol. 31. — № 3.
• Lepore E., Loewer B. Solipsistic Semantics. // In: «Midwest Studies in Philosophy», Minneapolis, 1986, vol. 10.
• Levin M. Why We Believe in Other Minds. // «Philosophy and Phenomenological Research» — 1984. vol. 44. — № 3.
• Stemmer N. The Hypothesis of Other Minds: Is It the Best Explanation? // «Philosophical Studies.» — 1987. — vol. 51. — № 1.
• Sturgeon N. L. Altruism, Solipsism and the Objectivity of Reasons. // «Philosophical Review.» — 1974. — № 3.
• Солипсизм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [velikanov.ru/philosophy/solipsizm.asp Солипсизм] в Энциклопедии История философии
• [www.humanities.edu.ru/db/msg/45413 Солипсизм] // humanities.edu.ru
• [solipsism.ru Солипсизм.Ру] — сайт, посвященный солипсизму

Отрывок, характеризующий Солипсизм

Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.