Солнечная повозка
| |
| Солнечная повозка. XVIII—XVII вв. до н. э. | |
| Solvognen | |
| Бронза, золото | |
| Национальный музей Дании, Копенгаген | |
Солнечная повозка (дат. Solvognen) — миниатюрное скульптурное изображение повозки эпохи бронзового века, обнаруженное крестьянином в трундхольмском болоте на северо-западном берегу острова Зеландия в 1902 году и с тех пор являющееся жемчужиной собрания Национального музея Дании в Копенгагене (входит в датский культурный канон).
Помимо четырёхколёсной повозки, в скульптурную группу входят изображение Соль (Солнца) в виде 25-сантиметрового бронзового диска, позолоченного с правой стороны, и везущая его кобыла, также отлитая из бронзы. Позолота нанесена только на одну сторону солнечного диска: видимо, древние считали, что этой стороной Солнце обращено к Земле во время движения повозки днём, а противоположной, непозолоченной стороной — во время её обратного путешествия в ночное время суток.
Солнечная повозка из Трундхольма может быть датирована XVIII—XVII вв. до н. э. (одно время с небесным диском из Небры). Примечательно то, что она представляет собой колесницу: у каждого колеса — по четыре спицы. Первые подлинные колесницы появляются в Европе только в эпоху Железного века (этрусская колесница из Монтелеоне, VI в. до н. э.).
Миф о солнечном божестве, колесящем по небу на колеснице, является типичным для индоевропейских народов (ср. колесница Гелиоса, древнеиндийская Вимана). В германской традиции он впервые зафиксирован в эпоху средневековья: богиня Соль объезжает небесный свод на колеснице, запряжённой конями по имени Арфак и Алсвид, а божество дня Дагр — на конях Хримфакси («заиндевелогривый») и Скинфакси («светлогривый»).
См. также
Напишите отзыв о статье "Солнечная повозка"
Ссылки
-
Солнечная повозка: тематические медиафайлы на Викискладе
Отрывок, характеризующий Солнечная повозка
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
