Июньский переворот

Июньский переворот (название в советской эпохе Июньская революция 1940 года) — события 21 июня 1940 года в Эстонии, в результате которых пало правительство Юри Улуотса. Следствием стало назначение нового правительства во главе с Йоханнесом Варес-Барбарусом, проведение внеочередных парламентских выборов и, в дальнейшем, провозглашение Эстонской ССР 21 июля 1940 года.

Предыстория

В декабре 1938 года в Эстонии был принят закон о проведении политики невмешательства и нейтралитета.

7 июня 1939 года в Берлине министром иностранных дел Эстонии К. Сельтером и рейхсминистром иностранных дел Германии Риббентропом был подписан Договор о ненападении между Германией и Эстонией.

23 августа 1939 года в г. Москве был подписан Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, секретным дополнительным протоколом к которому были разграничены сферы обоюдных интересов СССР и Германии в Восточной Европе. При этом Эстония была отнесена к сфере интересов СССР.

В сентябре 1939 года правительство СССР вело переговоры с эстонским правительством. Из переговоров народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова с министром иностранных дел Эстонии К. Сельтером 24-25 сентября 1939 г.:

Не принуждайте Советский Союз применять силу для того, чтобы достичь своих целей. Рассматривая наши предложения, не возлагайте надежд на Англию и Германию. Англия не в состоянии что-либо предпринять на Балтийском море, а Германия связана войной на Западе. Сейчас все надежды на внешнюю помощь были бы иллюзиями. Так что Вы можете быть уверены, что Советский Союз так или иначе обеспечит свою безопасность. Если бы Вы и не соласились с нашим предложением, то Советский Союз осуществил бы меры по своей безопасности другим способом, по своему желанию и без согласия Эстонии.

— Молотов

28 сентября 1939 года в г. Москве был подписан Пакт о взаимопомощи между СССР и Эстонской Республикой, по которому СССР получил в своё распоряжение несколько военных и военно-морских баз на эстонской территории.

29 сентября 1939 года в радиообращении к народу президент Эстонии Константин Пятс сказал, что договор о базах прежде всего заключён в интересах сохранения нейтралитета Эстонии и что Эстония по прежнему незыблема как и прежде.

После заключения договора премьер-министр Каарел Ээнпалу покинул свой пост, а 12 октября 1939 года к деятельности приступило новое правительство во главе с профессором Юри Улуотсом. По приглашению Советского правительства 7 декабря 1939 года Москву посетил верховный главнокомандующий эстонских вооружённых сил генерал Йохан Лайдонер. Лайдонер рассказал мысли о поездке в своей речи по радио:

Я могу засвидетельствовать, что мой дружеский визит в Москву дал мне ещё раз твёрдое доказательство того что мы поступили мудро, когда заключили договор о взаимопомощи с Советским Союзом. Этим мы убереглись от военного столкновения с Советским Союзом и, что ещё важнее, у нас более гарантированная возможность избежать бушующего прямо сейчас вихря войны в Европе и что в будущем мы можем жить спокойно со своим большим восточным соседом.

4—7 июня 1940 г. войска Белорусского Особого, Калининского и Прибалтийского военных округов были подняты по тревоге и начали под видом учений сосредоточение к границам прибалтийских государств, одновременно в состояние боевой готовности были приведены советские гарнизоны в Прибалтике. Между Финским заливом и Чудским озером сосредоточились части 11-й стрелковой дивизии. Южнее Псковского озера были развернуты войска 8-й армии (управление в Пскове) в составе 1-го, 19-го стрелковых корпусов и Особого стрелкового корпуса из состава войск КалВО. Для усиления войск указанных округов с 8 июня началась переброска частей 1-й мотострелковой, 17-й, 84-й стрелковых дивизий и 39-й, 55-й лёгких танковых бригад из Московского, 128-й мотострелковой дивизии из Архангельского и 55-й стрелковой дивизии из Орловского военных округов. На границах Литвы войска завершили сосредоточение и развертывание в исходных районах к 15 июня, а на границах Латвии и Эстонии — к 16 июня.

9 июня 1940 года Нарком обороны СССР С. Тимошенко направил командующему Краснознамённым Балтийским флотом В. Трибуцу совершенно секретную директиву № 02622 В директиве стоял приказ о переходе В. Трибуца в подчинение командующего Ленинградским военным округом Мерецкова и о том что к 12 июня флот должен обеспечить блокаду Эстонии (как и остальных стран Прибалтики) с моря. Также приказывалось обеспечить блокирование воздушного сообщения и проведение операций по высадке десанта в Таллине и Палдиски. Морская и воздушная блокады были установлены 14 июня.

9 июня 1940 года в Ленинграде был сдан в печать «Краткий русско-эстонский военный разговорник». Тематика разговорника сводилась к лексике опроса пленного, перебежчика или местного жителя командиром РККА.

16 июня 1940 года в Заявлении Советского правительства правительству Эстонии эстонская сторона была обвинена в невыполнении Пакта о взаимопомощи и ей было предложено неотложно сформировать в Эстонии такое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить проведение в жизнь Пакта о взаимопомощи, а также, чтобы был немедленно обеспечен свободный пропуск на территорию Эстонии советских воинских частей для обеспечения возможности осуществления Пакта о взаимопомощи.

Эстонское руководство было вынуждено согласиться и уже 17 июня стали прибывать дополнительные войска.

В тот же день (17 июня) С. Тимошенко отправил секретный доклад Сталину о начале советизации занятых республик .

Накануне переворота

19 июня

19 июня правительство Улуотса подало прошение об отставке президенту Константину Пятсу. Приняв отставку правительства, президент поручил составление нового правительства генералу Лайдонеру.

19 июня 1940 года в Таллин для участия в составлении нового правительства прибыл член Политбюро ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, который посетил президента республики Константина Пятса. Также он встретился 19 и 20 июня с вызванным в Таллин Максимом Унтом, которому предложили должность министра внутренних дел в новом правительстве и дали приказ организовать народные массы по всей Эстонии с требованиями смены правительства. Управление и инструктаж участников доверили советнику по торговле (впоследствии посол в Эстонии) посольства СССР в Таллине Владимиру Бочкарёву.

21 июня 1940 года

Митинг на площади Свободы

В 10 часов утра 21 июня начался митинг на площади Свободы (эст. Vabaduse väljak) города Таллина. Митингующие держали в руках плакаты с надписями: «Требуем создания правительства, которое бы честно выполняло договора, заключённые с Советским Союзом» и «Требуем рабочим работу, хлеба и свободы!».

Количество митингующих составило от 4000 до 5000 человек. Среди них были рабочие советских военных баз и граждане СССР. Также на площади присутствовали советские воинские подразделения. С речью выступили представитель профсоюзов Оскар Пярн и представитель советской армии. По окончании выступления пропели Интернационал.

Далее последовало шествие, двигаясь от бульвара Каарли через Тоомпеа по маршруту: улица Пикк Ялг (эст. Pikk jalg), улица Пикк (эст. Pikk tänav), бульвар Мере (эст. Mere puiestee) и далее к замку Кадриорг.

В Кадриорге на переговоры с участниками шествия на балкон вышли президент Эстонии Константин Пятс, верховный главнокомандующий Йохан Лайдонер и адъютант в чине полковника Герберт Грабби. Демонстранты потребовали отставки правительства Лайдонера — Юримаа, немедленного освобождения политзаключённых и создания условий для нормальной деятельности профсоюзов.

Часть демонстрантов, в сопровождении советских броневиков, направилась к центральной тюрьме (эст. Keskvangla или Patarei vangla). В 3 часа дня при поддержке трёх советских офицеров освободили 27 политических заключённых.

К 6 часам колонна демонстрантов вернулась на Тоомпеа, где на башне Длинный Герман был снят государственный флаг Эстонии и водружён красный флаг.

Вечером в 22:15 по радио был объявлен состав нового правительства во главе с Йоханнесом Барбарусом.

После переворота

Ночью 22 июня в Таллине были слышны выстрелы. Члены добровольческой военизированной организации Союз обороны Эстонии начали проводить аресты, в ходе которых погибло трое вооружённых рабочих и 10 получили ранения.

5 июля 1940 года президент Пятс подписал указ о проведении внеочередных выборов в Государственную думу (эст. Riigivolikogu) Эстонии и о формировании нового состава Государственного совета (эст. Riiginõukogu), а также отдал приказ правительству о принятии необходимых мер для обеспечения ускоренной организации проведения выборов. Опираясь на это решение, правительство Эстонии 5 июля отдало приказ о проведении выборов в Государственную думу 14 и 15 июля 1940 года. Для ускоренного проведения выборов были приняты соответствующие поправки к Закону о Выборах.

См. также

• Парламентские выборы в Эстонии (1940)
• Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом
• Присоединение Прибалтики к СССР
• Присоединение Эстонии к СССР

Литература

• Зубкова Е. Ю. Прибалтика и Кремль. 1940-1953. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2008. — 351 с. — (История сталинизма). — 2000 экз. — ISBN 978-5-8243-0909-6.

Ссылки

•  (эст.) Роберт Нерман: [www.postimees.ee/050407/esileht/siseuudised/tallinn/253686.php «Eesti bussiliikluse arengut pidurdas sõda ja enamlaste hävitustöö»] Postimees, 5 апреля 2007 года
•  (эст.) [www.sloleht.ee/index.aspx?id=176314 «1941 juunipööre: „Stalin tahtis, ja nii ka läks!“»] SL Õhtuleht, 21 июня 2005 года
•  (эст.) [www.virumaateataja.ee/220605/esileht/15024924_1.php «Punaste riigipööre 21. juunil 1940»] Virumaa Teataja, 22 июня 2006 года (на эстонском)
•  (рус.) [www.airo-xxi.ru/2009-07-06-06-12-13/147-estonia01 Эстония и Прибалтика в составе СССР (1940—1991) в российской историографии]

Отрывок, характеризующий Июньский переворот

– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.