Соломбальская верфь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Соломбальская верфь
Тип

казённая мануфактура

Основание

осенью 1693 года;

Упразднена

1862 год

Расположение

Россия Россия Архангельск, о-в Соломбала

Ключевые фигуры

корабельные мастера:
Никлас Вилим;
Ян Ранс;
Э. И. Идеса;
А. М. Курочкин;
В. А. Ершов
Ф. Т. Загуляев;
Я. Брант;
Г. Игнатьев;
М. Д. Портнов;
Сютерланд;
П. Г. Качалов;
Выбе Геренс

Отрасль

кораблестроение

Число сотрудников

от 600 до 5-6 тысяч

К:Компании, основанные в 1693 годуК:Компании, упразднённые в 1862 году

Соло́мбальская верфь — судостроительное предприятие, созданное по личному повелению Петра I на острове Соломбала вблизи Архангельска осенью 1693 года. Практически сразу стала важным центром морского кораблестроения России. На верфи строились 32-х, 52-х и 74-пушечные корабли с экипажами до 450 человек. Эти корабли поступали в состав Балтийского флота и Северной флотилии[1][2]. Одно из старейших судостроительных предприятий России, Соломбальская верфь оказывала заметное влияние на экономику северного края, способствуя развитию лесопильного производства, морского судоходства, промыслов. Действовала она как казенная мануфактура в основном с применением наемного и принудительного труда. В 1713 году на ней работали 600 крестьян и посадских людей[3]. В период наибольшего расцвета на ней работало до 5-6 тысяч человек[1].





История

Основание

Первый раз Пётр I прибыл в Архангельск в июле 1693 года для того, чтобы начать на Белом море строительство кораблей для российского флота, а также ознакомиться с практикой морской коммерции торговых людей. Петр I учредил Архангельское адмиралтейство и приказал двинскому воеводе и губернатору Архангельска стольнику Ф. М. Апраксину возобновить сооружение Государственной Соломбальской верфи.

18 сентября Петр I собственноручно заложил, а 20 мая 1694 году лично участвовал в спуске на воду морского торгового корабля (малый 24—пушечный фрегат) «Св. Апостол Павел»[4]. Постройкой корабля руководили голландские мастера Никлас Вилим и Ян Ранс}[3][5].

Период Северной войны

С началом Северной войны Белое море стало для России единственным безопасным торговым путём в Западную Европу. В связи с этим выросла и производственная активность Соломбальской верфи.

В 1700—1702 годах в Соломбале построили 6 больших трехмачтовых торговых судов типа флейт («Святой апостол Андрей», «Святой Пётр», «Святой Павел», «Рычард Энжен», «Экс-бой», «Меркуриус»)[5] с 3 дробовыми пушками-басами каждое[3]. В мае 1702 года подготовили спуск фрегаты «Курьер», «Святой Дух» и «Святой Илья»[4].

Первоначально суда строили для защиты Архангельска от шведского флота, но вскоре Петр приказал перетащить их волоком до Онежского озера, а оттуда перевезти в Неву. Во время третьего приезда Петра началось расширение Архангельского порта и Соломбальской верфи. Государь был настолько доволен деятельностью возглавлявшего верфь голштинца Э. И. Идеса, что в 1704 году передал ему на год флейт «Св. Павел», а в 1706 году продал ему этот трехмачтовый военный транспорт за полцены — 1800 руб[3].

1708 году на Соломбальской судоверфи началось строительство военных кораблей для пополнения Балтийского флота. В 1710 году были спущены со стапелей два фрегата «Св. Пётр» и «Св. Павел»[4]. Занимался строительством голландский мастер Выбе Геренс[6].

В 1711 году верфью начал руководить помор-судостроитель Ф. А. Баженин[4][7], который к тому времени имел уже и свою, частную верфь.

В 1713 году на верфи была закончена постройка линейного корабля «Архангел Гавриил», а 20 июня 1713 года были заложены ещё два таких же 52-пушечных линейных корабля — «Архангел Варахаил» и «Архангел Селафаил»[3].

К 1718 на Соломбальской верфи были спущены на воду 12 кораблей, часть из них с 1710 года переводилась на Балтику[3].

До 1725 года на Соломбальской верфи было построено 126 судов 12 типов[4]. А к 1729 году Архангельск стал одним из главных кораблестроительных центров России[4].

Период между Северной войной и царствованием императрицы Елизаветы Петровны

После окончания Северной войны неоднократно поднимался вопрос о закрытии верфи. Это было связано с активным развитием Петербургского порта. Внешняя торговля через Архангельск снижалась и была ограничена товарами местного происхождения. Это привело к полному прекращению работ на Соломбальской верфи. Однако в 1732 году Воинская морская комиссия обследовала северные леса и, убедившись в больших запасах подходящей древесины, рекомендовала возобновить в Архангельске казённое судостроение. Летом и осенью того же года верфь начала работать под руководством корабельного мастера англичанина Р. Козенца. В 1734 году морские команды, специально посланные с Балтики, восстановили Соломбальскую верфь, возвели новые смольню, амбары, такелажные мастерские, кузницы, сухой док, канатный завод.

В 1734 году были заложены три 54—пушечных линейных корабля: «Город Архангельск» по чертежам И. Зуева и Л. Ямеса (спущен на воду 22 июня 1735 года), «Северная Звезда» по чертежу И. Петрова (спущен 15 июля 1735 года), «Св. Андрей» (спущен на воду 10 сентября 1735 года)[3].

В 1734 году на территории верфи был открыт морской госпиталь, который на протяжении многих лет готовил лекарей для судов, обслуживал судостроителей и военных моряков.

В 1735 году были заложены два фрегата: «Гектор» (заложен 7 октября 1735 года, спущен 30 мая 1736 года) и «Кавалер» (заложен 6 ноября 1736 года, спущен 5 июля 1737 года)[3].

29 марта 1736 года капитан-лейтенант Я. Брант по своим чертежам заложил линейный корабль «Нептунус», который был спущен 29 июня 1736 года. 1 сентября им же был заложен фрегат «Воин» (по чертежу корабельного подмастерья В. Батакова)[3], который был спущен 24 мая 1737 года[3]. В 1738 году был спущен на воду линейный корабль «Кронштадт».

С 1738 года верфь временно перешла на строительство вспомогательных и мелких судов. В связи с неудобством ежедневной доставки на верфь рабочих из соседних деревень (Заостровье, Кего и др.) в Соломбале для них построили казармы. Многие рабочие имели здесь собственные дома. Вместе с матросскими казармами и домами офицеров эти постройки образовали к 1740 году Адмиралтейскую Слободу.

3 мая 1739 года В. Батаков (ставший к этому времени корабельным мастером)[3] заложил 54—пушечный линейный корабль «Св. Пантелеймон» (спущен 11 мая 1740 года). 10 июля 1739 года мастер П. Г. Качалов заложил линейный корабль «Св. Исакий» (спущен 18 мая 1740 года), а в октябре 1739 года мастером Ямесом был спущен линейный корабль «Леферм». В мае 1740 года со стапелей сошли фрегаты «Аполлон» и «Меркуриус», а через год со стапелей сошли линейные корабли «Счастие» и «Правительница Российская» (переименован позднее в «Благополучие»)[3].

К осени 1741 года корабельные мастера Ямес, А. Сютерланд, Качалов заложили три 66—пушечных линейных корабля — «Фридемакер», «Лесное», «Полтава»[3]. 2 сентября 1741 года Ф. Осокин заложил 80—пушечный линейный корабль «Св. Павел». По проекту О. Ная построили 3 бомбардирских корабля. Под Архангельском в Лапоминке был построен для Балтики мачт—лихтер (ремонтное судно).

Царствование Елизаветы Петровны

С воцарением императрицы Елизаветы Петровны строительство военного флота усилилось. Возросла нагрузка на Соломбальскуюю верфь.

В 1744 году верфь получила заказ на 5 пинок для Балтики[3].

В 1748 году Адмиралтейств-коллегия специально отметила прочность и дешевизну архангельских кораблей по сравнению с балтийскими.

В сентябре 1758 года в Соломбале были спущены на воду 80—пушечные линейные корабли «Св. апостол Андрей Первозванный» и «Св. Климент Папа Римский»[3].

В 1760 году Адмиралтейство и Соломбальскую верфь капитально отремонтировали и расширили, возвели 2 новых линии рабочих казарм.

Конец XVIII—XIX век

С 1783 года Соломбальской верфью руководил англичанин Гунин. Вместе с русским мастером М. Д. Портновым он построил за 7 лет 16 линейных кораблей[3]. Всего в последнюю четверть XVIII века для Балтики было сооружено 41 линейный корабль и 27 фрегатов[3]. Верфь выпускала как корабли военных типов, так и торговые морские корабли по заказам иностранных негоциантов и российских купцов.

В 1764 году на верфи строились два 66—пушечных линейных корабля для Кронштадта. В том же году со стапелей сошли 3 фрегата с двойной обшивкой для полярной экспедиции капитана В. Я. Чичагова[3]. В 1776 в постройке находились 5 линейных кораблей[3].

В общей сложности в 1734—1800 годах на Соломбальской верфи было построено 104 линейных корабля, 32 фрегата и 62 малых судна[4]. Серия из 58—ми кораблей типа «Слава России» (66—пушечных), построенная соломбальцами, была самой большой серией крупных кораблей Российского Императорского флота. На его основе на Соломбальской верфи построено ещё 28 кораблей типа «Азия» (66—пушечных)[4].

С 1800 года строительство линейных кораблей в Соломбале сократилось. В 1800—1850 годах было построено лишь 48 линейных кораблей[4]. Из-за недостатка лиственницы корабли строились из сосны, а детали делались из дуба.

В 1801 году корабельным мастером Г. Игнатьевым на Соломбальской верфи было завершено строительство фрегата «Спешный»[8]. Проект корабля, пропорции корпуса оказались настолько удачными, что по его чертежам на верфях Архангельска и С.-Петербурга с 1801 по 1844 год было построено еще 33 фрегата одинаковых типоразмеров. Это была самая крупная серия русских парусных фрегатов 44-пушечного ранга (34 единицы). 16 из 34 фрегатов этого типа были построены именно соломбальскими корабелами[8].

В 1820 году Главная контора над портом начала строительство в Соломбале трёх монументальных каменных зданий. Одно из них предназначалось для адмиралтейства, два других — флотскому полуэкипажу, из которого формировались команды для строившихся на Соломбальской верфи судов. Строительство закончилось в 1825 году.

В 1820 году на верфи были построены новые казармы для рабочих на 3,5 тыс. человек, в 1831 году — мастерские, литейный завод, паровая кузница, гавань у реки Курьи. Лес на верфь с 1823 года перестали сплавлять по рекам, чтобы предохранить от воздействия влаги. Части корпуса изготавливались по лекалам ещё в лесу, что ускоряло сушку деталей и удешевляло перевозку.

В 1825 году на Соломбальской верфи был построен один из первых 12 пароходов России — колёсный пароход «Лёгкий» для нужд Архангельского порта[3].

В 1830—1840 годах Соломбальская верфь была одной из 3 крупнейших в России (еще 2 в Петербурге)[3].

В 1831—1851 годах в Соломбале сооружены последние 14 парусных линейных кораблей, в том числе 74—пушечный «Вилагош» (1851). А 19 мая 1852 года на воду спустили последний парусный фрегат «Диана» (52 пушки).

С появлением парового двигателя строительство кораблей в Архангельске почти прекратилось (в 1851—1860 годах было построено 9 клиперов и фрегатов)[4].

В 1853 году был спущен первый в России паровой винтовой фрегат «Полкан» (44 пушки), а в 1859 году — пароходофрегат «Соломбала» (мощн. машин — 240 л.с.)[3].

В середине XIX века разразился кризис как в частном, так и в казенном парусном судостроении. Он был вызван необходимостью перехода от деревянных парусных к железным паровым судам. У государства не было средств и необходимости для переоборудования верфей на второстепенном тогда северном морском театре. Кроме того в Архангельске не было металлургических заводов, не было машиностроительных предприятий и даже не было надежной транспортной связи с промышленными центрами России. Во-вторых, интенсивная вырубка корабельных рощ вдоль Северной Двины способствовала быстрому её обмелению, что затрудняло выведение построенных на Соломбальской верфи кораблей.

В 1859 году из-за сокращения строительства деревянных военных судов корабельные рощи передали в фонд удельных и казенных лесов.

В 1862 году высочайшим повелением упразднялись Архангельский военный порт и Соломбальская верфь. Уже в 1887 году на месте Соломбальской судоверфи были построены мастерские Управления работ по улучшению Архангельского торгового порта. Позднее на их месте был учрежден Государственный судоремонтный завод.

Всего за время существования Соломбальской верфи на её стапелях было построено 481 единица боевых кораблей и гражданских судов, в том числе 152 линейных корабля и 81 фрегат[3] а также: яхты, шнявы, флейты, брандеры, боты, гукоры, пинки, лихтеры и киль—лихтеры, бригантины, катера, канонерские лодки, шлюпы, плавучие батареи, тендеры[1].

Знаменитые мастера—корабелы

См. также

Напишите отзыв о статье "Соломбальская верфь"

Примечания

  1. 1 2 3 [arhhistory.narod.ru/solomb_sudovetv.htm Соломбальская судоверфь]. Проверено 6 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DHqwAL3R Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  2. [www.dvinainform.ru/news/2009/08/18/78346.shtml Архангельской судостроительной верфи исполняется 316 лет]. Двинаинформ (18.08.2009). Проверено 6 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DHqxkT2N Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 [arcticportal.ru/index.php/ВЕРФИ Арктическая энциклопедия, верфи]. Проверено 6 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DHr0odEq Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [www.navy.su/daybyday/september/18/index.htm Военно-морской флот России]. Проверено 6 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DHr3Qy9s Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  5. 1 2 [www.pobeda.ru/content/view/3976 Появление названия «Святой Николай» у кораблей и судов, построенных на Русском севере]. Проверено 6 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DHr401ew Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  6. [www.proza.ru/2011/06/27/705 Корабли деревянные, люди золотые]. Проверено 6 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DHr5rTeO Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  7. [sails.h1.ru/pages/dates1.htm Морская история России в датах]. Проверено 6 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DHr7dy4t Архивировано из первоисточника 30 декабря 2012].
  8. 1 2 [sailing.shipmodelsbay.com/00/02/02/index.html Военная Россия. Парусный флот. Тип «Спешный»]. [www.webcitation.org/6CJhcfP7e Архивировано из первоисточника 20 ноября 2012].

Литература

  • Огородников С. Ф. История Архангельского порта. — СПб.: Тип. Мор. М-ва в Гл. Адмиралтействе, 1875. — 388 с. — ISBN 9785990353305.
  • В. Чубинский. Историческое обозрение устройства управления морским ведомством в России.. — СПб.: Типография Морского Министерства, 1869. — 328 с. — ISBN 9785998980633.
  • Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого: 1672-1725 г.: 200-летняя годовщина дня рождения Петра Великого. 1672-1872. — СПб.: Издание Вспомогательной Кассы наборщиков, 1872. — 223 с. — ISBN 9785998968341.

Отрывок, характеризующий Соломбальская верфь

Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.