Соломирский, Дмитрий Павлович

Дмитрий Павлович Соломирский (1838 — 1923) — последний представитель династии горнозаводчиков Турчаниновых — Соломирских, известный меценат. Сын П. Д. Соломирского, внук Д. П. Татищева, правнук Алексея Фёдоровича Турчанинова

Управление заводами

Закончил Московский университет, получил образование юриста, находился на государственной службе в Перми, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге. Оставил государственную службу в 1879 году. После этого прибыл на Урал и приступил к управлению наследственными предприятиями. Активизировал скупку паев в семейном бизнесе у других наследников Турчаниновых — Соломирских. В 1888 году доля Дмитрия Павловича в заводах превысила 50 %, в 1906 году он уже был владельцем 103 паев из 126.

Инициировал и финансировал процесс технического переоснащения металлургического производства на своих предприятиях. Были перестроены и укреплены плотины, с целью сбережения лесов и повышения рентабельности в качестве топлива стали использоваться газ и торф. Проводилась активная разведка и разработка новых месторождений металла, начали работу несколько новых мартеновских печей, кричное производство было заменено пудлинго-сварочным, что позволило существенно повысить качество продукции. Была сделана ставка не только на повышение производства металла, но и изделий из него (сортовое, листовое, резное, угловое, обручное и шинное железо, разные сорта чугуна и т. д.)

Благотворительная деятельность

Оказывал благотворительную помощь раненым в ходе Русско-Турецкой войны, Русско-японской войны и Первой мировой войны. С 1877 года по 1905 год руководил петербургским складом Красного Креста, находившимся под августейшим покровительством императрицы Марии Фёдоровны. В 1911 году Мария Фёдоровна утвердила Соломирского на должности помощника попечительницы детского приюта епископа Мефодия в Санкт-Петербурге.

Принимал финансовое участие в возведении больниц, школ и храмов при своих заводах. Открыл в Сысерти приют для девочек из многодетных рабочих семей и девочек-сирот. Там они проживали до замужества, а затем их обеспечивали приданым. Вдовам выдавалось единовременное пособие, а если было необходимо, строился новый дом. В 1883 году императрица Мария Фёдоровна, желая подчеркнуть вклад Дмитрия Павловича в благотворительную деятельность, подарила ему икону для церкви, строившейся в Полевском.

Финансировал деятельность различных учебных заведений, был почетным членом попечительного совета Екатеринбургской художественно-промышленной школы, почетным попечителем Екатеринбургской мужской гимназии. Помогал Екатеринбургскому отделению Императорского русского музыкального общества. Участвовал в создании Екатеринбургского театра оперы и балета. 1916 году финансировал создание в Екатеринбурге Музыкального училища. Являясь активным участником Уральского общества любителей естествознания, Дмитрий Павлович прилагал немало усилий для пополнения музейных фондов общества.

За заслуги перед Отечеством был награждён орденом Святого Владимира 3 и 4 степени. Ему также был пожалован чин почетного егермейстера.

Творческая и научная деятельность

Дмитрий Павлович Соломирский интересовался орнитологией, фотографией, очень любил музыку и даже сам стал автором нескольких пьес. В 1914 году в Стокгольме издал «Атлас орнитологии Европы», в котором были помещены 900 снимков, сделанных лично Дмитрием Павловичем. По оценкам специалистов, этот атлас не имел аналогов в науке того времени. Сохранилось большое количество уникальных фотографий, на которых владелец запечатлел виды Полевского, Северского и Сысертских заводов конца XIX — начала XX века.

Конец династии

В конце XIX века, в связи с экономическим кризисом, Русско — японской войной, революцией 1905 года, ситуация на предприятиях Соломирского ухудшилась. Цены на металл снизились, заводовладельцу пришлось сокращать издержки, в том числе заработную плату рабочим. В результате Соломирский регулярно стал получать угрозы в свой адрес, один раз в него даже стреляли. В этих условиях в 1912 году заводовладелец принял решение продать свой бизнес специально созданной для этой цели британской компании — Акционерному обществу Сысертского горного округа.

Все члены семьи Соломирского еще до 1917 года выехали во Францию. Сам бывший заводовладелец, оставшись в России, оказался без средств к существованию. Уральское общество любителей естествознания ходатайствовало перед представителями советской власти, памятуя о заслугах Дмитрия Павловича в комплектовании музейных фондов и поддержке, оказанной уральским ученым. В результате ему была назначена небольшая пенсия. На склоне лет Соломирский жил на иждивении у одного из своих бывших служащих.

Источники

• Полевской край. — Екатеринбург: ИПП «Уральский рабочий», 1998. — С. 319. — ISBN 5-85383-129-1
• Официальный сайт Сысертского городского округа

Отрывок, характеризующий Соломирский, Дмитрий Павлович

Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.