Сольбаккен, Столе

Столе Сольбаккен
Общая информация
Родился	27 февраля 1968(1968-02-27) (56 лет) Конгсвингер, Норвегия
Гражданство	Норвегия
Позиция	полузащитник
Информация о клубе
Клуб	Копенгаген
Должность	главный тренер
Карьера
Клубная карьера*
1985—1988	Груе	? (?)
1989—1993	Хам-Кам	100 (35)
1994—1997	Лиллестрём	99 (34)
1997—1998	Уимблдон	6 (1)
1998—2000	Ольборг	79 (13)
2000—2001	Копенгаген	14 (4)
Национальная сборная**
1994—2000	Норвегия	58 (9)
Тренерская карьера
2002—2003	Норвегия (до 18)
2003—2005	Хам-Кам
2006—2011	Копенгаген
2011—2012	Кёльн
2012	Вулверхэмптон Уондерерс
2013—н.в.	Копенгаген
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Сто́ле Сольба́ккен (норв. Ståle Solbakken, 27 февраля 1968, Конгсвингер) — норвежский футболист и футбольный тренер. Выступал на позиции полузащитника, играл за национальную сборную Норвегии. В 2011—2012 годах был главным тренером немецкого «Кёльна». С 1 июля 2012 года возглавил английский клуб «Вулверхэмптон Уондерерс».

Карьера игрока

Клубная

Начинал свою футбольную карьеру в норвежском клубе «Груе». Отыграв в нём три сезона, в 1989 году перебрался в команду «Хам-Кам», выступавшую во втором норвежском дивизионе. В первом для себя сезоне в новом клубе Сольбаккен выходил на поле в 18 играх и сумел за это время трижды отличиться. Команда заняла второе место, позволявшее побороться за выход в высший дивизион, однако в двух стыковых матчах смогла набрать всего одно очко. В 1991 году Столе провёл все матчи в национальном первенстве, забив в них 14 мячей. Этот результат помог его «Хам-Каму» единолично занять первое место в таблице группы B, опередив пришедший вторым «Стринхейм» на девять очков, и напрямую подняться в Типпелигу.

В начале 1994 года подписал контракт с другим норвежским клубом — «Лиллестрёмом». В его составе дебютировал в первом туре чемпионата с «Волеренгой». Встреча завершилась со счётом 0:0. Впервые отличиться ему удалось уже в следующей игре с «Русенборгом», когда он перед перерывов сделал счёт 2:0, который команда удержать не смогла. Всего же он забил 9 мячей, чем помог команде завоевать серебряные медали и пробиться в Кубок УЕФА. В 1995 году с 13 голами он стал лучшим бомбардиром команды, а Норвежский футбольный союз признал его лучшим полузащитником страны.

В 1997 году отправился в Англию выступать за «Уимблдон». В своей дебютной игре в английской Премьер-лиге Сольбаккен забил и первый мяч, ставший его единственным на Туманном Альбионе. В добавленное время матча с «Вест Хэм Юнайтед» он провёл гол престижа. Его команда, доигрывавшая встречу в меньшинстве, уступила 1:2. Сыграв в итоге всего шесть игр, он из-за разногласий с главным тренером Джо Кинниром был продан в «Ольборг».

В датском клубе он сразу стал игроком основного состава. Первую игру в датской Суперлиге провёл 26 июля 2008 года против «Орхуса», выйдя в стартовом составе. По итогам сезона клуб занял первое место и во второй раз в своей истории стал чемпионом страны. Проведя в «Ольборге» три сезона, он за это время принял участие в 79 играх, в которых забил 13 мячей. В возрасте 32 лет он перешёл в «Копенгаген». Однако там провёл всего полгода. После случившегося 13 марта 2001 года на тренировке сердечного приступа, он был вынужден завершить свою футбольную карьеру.

В сборной

В национальную сборную Норвегии стал вызываться в 1994 году. В её составе дебютировал 9 марта в товарищеском матче с Уэльсом, выйдя на замену на 70-й минуте вместо Хьетиля Рекдаля. В течение года он ещё всего раз появился на поле во встрече отборочного этапа чемпионата Европы 1996 года со сборной Мальты. С 1995 года главный тренер сборной Эгиль Рогер Ольсен стал регулярно вызывать Сольбаккена на международные встречи. На чемпионат Европы в Англию норвежцы в итоге не поехали. Сборная заняла в квалификации третье место, пропустив вперёд команду Голландии и будущих финалистов турнира — чехов.

Новый отборочный цикл к чемпионату мира Норвегия начинала домашней игрой с Азербайджаном. Столе уже на восьмой минуте открыл счёт, а сразу же после перерыва довёл его до крупного. На 79-й минуте он уступил место Свиндалю Ларсену, а норвежцы разгромили соперника со счётом 5:0. 10 сентября 1997 года в последнем матче квалификационного раунда была повержена Швейцария. Один из пяти безответных мячей забил Сольбаккен. Норвегия уверенно заняла первое место и квалифицировалась на мировое первенство. На чемпионате мира во Франции Сольбаккен принял участие в трёх играх своей сборной, в том числе и со сборной Италии в 1/8 финала, однако отличиться так и не смог.

Отборочный турнир чемпионата Европы 2000 года в Нидерландах и Бельгии норвежская сборная начала не совсем удачно, проиграв в родных стенах со счётом 1:3 сборной Латвии. Единственный мяч в ворота гостей забил Сольбаккен. В остальных матчах сборная подобных осечек не допускала и вновь уверенно заняла первую строчку в турнирной таблице, опередив ближайшего конкурента Венгрию на восемь очков. На европейском первенстве Столе провёл всего одну встречу — заключительный матч со Словенией. Игра завершилась нулевой ничьей, которая не позволила скандинавам обойти югославов, расположившихся на втором месте. Также эта игра стала последней для Сольбаккена в футболке национальной сборной.

Тренерская карьера

Тренерскую карьеру начинал в качестве наставника юношеской сборной Норвегии, а также работал помощником главного тренера национальной сборной Нильса Юхана Семба. Затем возглавлял норвежский «Хам-Кам», в составе которого в качестве игрока провёл 100 игр в чемпионате. В 2003 году он привёл свой клуб к победе в Первом дивизионе, а в следующем сезоне занял вместе с ним пятое место. После такого успеха Норвежский футбольный союз вручил ему награду, как лучшему тренеру страны.

В 2006 году пришёл на пост главного тренера «Копенгагена». В первые два сезона работы в датской Суперлиге он дважды приводил свою команду к чемпионству, а также один раз к победе в скандинавской Королевской лиге. В 2006 году «Копенгаген» впервые в своей истории пробился в групповой этап Лиги чемпионов, пройдя в третьем квалификационном раунде по сумме двух встреч голландский «Аякс». В группе датчане заняли последнее место, обыграв по ходу турнира шотландский «Селтик» и будущего полуфиналиста английский «Манчестер Юнайтед», уступив португальской «Бенфике» третью строчку лишь по худшей разнице забитых и пропущенных мячей.

С 2009 по 2011 годы Сольбаккен ещё трижды выигрывал золотые медали чемпионата Дании, а в 2009 году ему удался «золотой дубль». Несмотря на все успехи, он не стал продлевать свой контракт, рассчитанный до лета 2011 года. Также Норвежский футбольный союз и Сольбаккен заключили соглашение, по которому с января 2012 года Столе будет являться главным тренером сборной Норвегии, однако в случае попадания сборной на чемпионат Европы контракт начнёт действовать с лета.

В сезоне 2010/11 «Копенгаген» вновь выступал в основном турнире Лиги чемпионов, пробившись туда через квалификацию, где был пройден «Русенборг». На групповом этапе обойдя казанский «Рубин» и греческий «Панатинаикос», он занял второе место и впервые в своей истории вышел в плей-офф. На стадии 1/8 финала ему предстояло встретиться с «Челси». В первом домашнем матче датский клуб пропустил два безответных мяча от Николя Анелька, а на «Стэмфорд Бридж» сумел добыть ничью.

В мае 2011 года Сольбаккен был представлен в качестве нового главного тренера немецкого «Кёльна». Подписанное соглашение вступило в силу c 1 июля. Первую игру под его руководством «Кёльн» провёл 31 июля в Кубке Германии против «Виденбрюка» и одержал крупную победу.

Достижения

В качестве игрока

• Чемпион Дании (2): 1998/99, 2000/01
• Серебряный призёр чемпионата Норвегии (2): 1994, 1996
• Лучший полузащитник Норвегии: 1995

В качестве тренера

• Чемпион Дании (6): 2005/06, 2006/07, 2008/09, 2009/10, 2010/11, 2015/16
• Обладатель Кубка Дании (3): 2008/09, 2014/15, 2015/16
• Бронзовый призёр чемпионата Дании: 2007/08
• Финалист Кубка Дании: 2006/07
• Победитель Королевской лиги: 2005/06
• Лучший футбольный тренер Норвегии: 2004
• Лучший тренер чемпионата Дании: 2006

Личная жизнь

13 марта 2001 года во время тренировки «Копенгагена» перед матчем с «Манчестер Юнайтед» у Сольбаккена случился сердечный приступ. Прибывшие врачи диагностировали клиническую смерть. В карете скорой помощи по пути в больницу его привели в чувство. Медицинское обследование выявило у Столе врождённый порок сердца, не обнаруженный ранее. Ему был установлен кардиостимулятор, что не позволило ему продолжить карьеру игрока.

Ссылки

• [www.fc-koeln.de/profis/mannschaft/spielerportraet/?player=258 Профиль на официальном сайте «Кёльна»]  (нем.)
• [www.national-football-teams.com/v2/player.php?id=14669 Статистика на сайте National Football Teams] (англ.)
• [www.sports.ru/tags/3520811/ Профиль] на сайте Sports.ru
• [www.transfermarkt.de/de/st%C3%A5le-solbakken/aufeinenblick/trainer_3419.html Профиль тренера на сайте transfermarkt.de]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Сольбаккен, Столе

По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.