Сольц, Арон Александрович

Арон Александрович Сольц
Арон Сольц в 1932 г.
Дата рождения:	10 марта 1872(1872-03-10)
Место рождения:	Солечники, Виленская губерния, Российская империя
Дата смерти:	30 апреля 1945(1945-04-30) (73 года)
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Образование:	Петербургский университет (не окончил)
Партия:	РСДРП→ВКП(б)
Основные идеи:	Марксизм-ленинизм
Род деятельности:	Юрист

Арон Александрович Сольц (10 марта 1872, местечко Солечники Виленской губернии (ныне Шальчининкай, Литва) — 30 апреля 1945, Москва) — старый большевик (был известен как «совесть партии»), член ЦКК РКП(б), председатель юридической коллегии Верховного Суда, один из участников массовых репрессий 1930-х гг., и в то же время — враг А. Я. Вышинского, безуспешно добивавшийся его ареста за «преступления против партии».

Биография

Сын зажиточного купца.

Закончил Первую Виленскую гимназию. Учился на юридическом факультете Петербургского университета (не окончил). Член РСДРП с 1898 г., участник революции 1905—1907.

В 1907 году отправлен под надзор полиции в Тюмень. Организовал там выпуск первой нелегальной газеты «Тюменский рабочий». Через 5 месяцев газета была закрыта жандармами, Сольца отправили в ссылку в Туринск. По окончании ссылки вновь пытался обосноваться в Тюмени, чему воспрепятствовали жандармы.

В 1912 году оказался в очередной ссылке в Нарыме, которую отбывал вместе со Сталиным.

В 1917 член Московского комитета РСДРП(б), а также редакций газет «Социал-демократ» и «Правда». В 1918 противник заключения мира с Германией, «левый коммунист». С 1920 член ЦКК РКП(б), в 1923—1934 член Президиума ЦКК. Курировал строительство заключёнными Беломорско-Балтийского канала. Заведовал распределением продовольствия в дни голода. Когда рабочие, доведённые до отчаяния ничтожными пайками, пришли проверить его припасы, они нашли в доме две мороженые картофелины.

С 1921 член Верховного суда РСФСР и заведующий юридическим отделом Рабкрина, с 1923 — Верховного суда СССР. С 1935 года — заместитель генерального прокурора, затем председатель юридической коллегии Верховного Суда. В годы Большого террора был одним из немногих, кто открыто стал уличать власти в фальсификации уголовных дел. В октябре 1937 года в выступлении на конференции свердловского партактива потребовал создать специальную комиссию для расследования деятельности Вышинского. По словам Юрия Трифонова, в ответ на арест его отца Валентина Трифонова Сольц заявил Вышинскому: «Я знаю Трифонова тридцать лет как настоящего большевика, а тебя знаю как меньшевика!».

В феврале 1938 года отстранён от работы в прокуратуре и принудительно помещён в психиатрическую клинику (Сольц пытался добиться приёма у Сталина, но ему отказали). Согласно одним сведениям, с 1938 по 1945 годы находился в психиатрической клинике на принудительном лечении. По другим сведениям, через два месяца был выпущен из психиатрической клиники, работал архивариусом в Музее народов СССР. Во время Великой Отечественной войны вместе с группой старых большевиков эвакуирован в Ташкент, позже вернулся в Москву. После смерти Сольца ни одна газета не поместила некролога.

Согласно воспоминаниям А. И. Микояна, Сольц скончался в психиатрической лечебнице в 1945 году:

«Только в 1961 г. я узнал истину о его судьбе. О ней рассказала Шатуновская, работавшая в КПК. Сольц на Хамовнической партийной конференции выступил с разоблачением Вышинского, говорил, что тот фабрикует дела, что вредительства в партии нет. Причём в своём выступлении Сольц о Сталине и ЦК не говорил. Конференция встретила его выступление в штыки, его обвинили в клеветничестве и прочем. После этого его под предлогом сумасшествия увезли в тюрьму, куда помещались такие „сумасшедшие“ и где люди скоро действительно сходили с ума или умирали. Против Сольца решили не искать обвинения — вот его как сумасшедшего и изолировали: конечно это было сделано с ведома Сталина. Там он и умер в 1945 г.».

Урна с прахом А.А. Сольца захоронена в колумбарии № 5, в здании бывшего крематория на новом Донском кладбище в Москве.

Труды

• Сольц А. Н. Ленин. К пятидесятилетнему юбилею. Пенза: Пенз. отделение Центропечати, 1920. — 22 с 6000 экз.
• Сольц А. А. [www.chuhloma.narod.ru/party/solz1.pdf] Доклад контрольной комиссии на XI съезде РКП(б), 8 марта 1921
• Сольц А. А. О партийной этике. Москва, 1925 [www.chuhloma.narod.ru/party/solz2.pdf Статьи «О партэтике», «О партийной этике»]
• Сольц А. и Файнбит С. Революционная законность и наша карательная политика. М.: «Московский рабочий», 1925.- 126 с.

Образ Сольца в культуре и творчестве

• Сольц является персонажем в романе Рыбакова А. Н. «Дети Арбата».

Киновоплощения

• Сергей Колтаков «Дети Арбата», 2004

Литература

• Петрушин А. А. «Товарищ Андрей» // Тюмень без секретов, или Как пройти на улицу Павлика Морозова. — 1-е изд. — Тюмень: Мандр и Ка, 2011. — С. 159-161. — 320 с. — 1,000 экз. — ISBN 5-93020-449-7.
• Трифонов Ю. В. «Отблеск костра». Документальная повесть // Исчезновение. — М: Московский рабочий, 1988. — 592 с. — 100,000 экз. — ISBN 5-239-00252-5.
• «Борец за чистоту партии». Воспоминания внучки Зеленской Е.И. газета «Коммунист» г. Серпухов, № 47 (16174),Суб.,21 марта 1987 г.-стр.3

Ссылки

• [www.jewish.ru/history/press/2010/10/news994290072.php Арон Сольц — совесть партии]

Отрывок, характеризующий Сольц, Арон Александрович

Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.