Сомерсет-хаус

Сомерсет-хаус (Somerset House) — общественное здание в стиле классицизма, занимающее целый квартал между Стрэндом и Темзой в Лондоне, чуть восточнее моста Ватерлоо. Входит в первую двадцатку самых посещаемых художественных музеев мира.

В середине XVI века на месте современного здания построил свою городскую резиденцию Эдвард Сеймур, 1-й герцог Сомерсет, — родной дядя и советник юного Эдуарда VI. Довольно скоро своенравный герцог попал в опалу, а Сомерсет-хаус изъяли в государственную казну. При Марии Тюдор здесь жила её сестра Елизавета, а в XVII веке — супруги королей Якова I, Карла I и Карла II. Одна из них, Анна Датская, пригласила знаменитого Иниго Джонса заняться перепланировкой дворца, в результате которой он был на время переименован в Денмарк-хаус (Denmark House). В этом дворце Джонс и умер в 1652 г.

Во время Английской революции парламент выставил недостроенный дворец на продажу, но безуспешно. Тогда в Сомерсет-хаус заселился главнокомандующий Томас Ферфакс. Здесь же проходило народное прощание с Оливером Кромвелем. После Реставрации во дворец вернулась королева Генриетта-Мария, которая, будучи католичкой, построила часовню и помещения для монашек-капуцинок. Считалось, что именно здесь плелись заговоры с целью свержения англиканства в стране. После Великого лондонского пожара Сомерсет-хаус был отстроен под присмотром Кристофера Рена, однако Славная революция вновь привела его в запустение. Покинутый царственными особами, дворец пришёл в упадок и наконец в 1775 г. был снесён.

К тому времени в Лондоне созрела настоятельная потребность в крупном общественном здании для размещения различных правительственных учреждений, чиновников Адмиралтейства, учёных сообществ, отдельных факультетов университета и т. д. (об этом, в частности, писал Эдмунд Бёрк). С целью устранения этого недостатка в 1776-96 гг. было возведёно ныне существующее здание. Строительными работами руководил заслуженный архитектор, сэр Уильям Чэмберс, однако его проект в целом следовал замыслу Иниго Джонса. Отделочные работы продолжались до 1819 г., а при королеве Виктории Сомерсет-хаус был расширен на север и на восток.

Во время Второй мировой войны Сомерсет-хаус сильно пострадал от авианалётов, но был довольно быстро восстановлен. В течение большей части XX века основными обитателями величественного здания были налоговые службы. К нашему времени государственные учреждения стали всё больше вытесняться художественными музеями — такими, как галереи Института искусства Курто и Гилбертовское собрание ювелирных изделий. В 2000 г. к их числу добавились выставочные залы петербургского Эрмитажа (проект закрыт в 2007 г.).

Отрывок, характеризующий Сомерсет-хаус

Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.