Сомко, Яким Семёнович

Яким Семёнович Сомко (укр. Яким Сомко)<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Наказной гетман Войска Запорожского
1660 — 1663
Предшественник:	Иван Беспалый
Преемник:	Иван Брюховецкий
Переяславский полковник
1660 — 1662
Предшественник:	Фёдор Сулима
Преемник:	Афанасий Щуровский
Рождение:	ранее 1619 Переяслав, Киевское воеводство, Речь Посполитая
Смерть:	18 (28) сентября 1663(1663-09-28) Борзна, Гетманщина, Российское царство
Супруга:	Ирина Семёновна
Дети:	Параска, Галина, Василий

Я́ким Семёнович Сомко́ (Иоаким Сомко, Самко, Переяслав — 18 [28] сентября 1663, Борзна) — Переяславский полковник, наказной гетман Войска Запорожского на Левобережной Украине с 1659 по 1663 год.

Биография

Полковник переяславский

Яким Сомко родился в семье Семёна Сомко, который был послом в Москве в 1620-х гг.

В 1658 году, после подавления восстания Барабаша и Пушкаря, спасаясь от начавшихся репрессий, Яким Сомко бежал на Дон, где занимался шинкарским промыслом.

В 1660 году, после перехода Ю.Хмельницкого на сторону Польши, Переяславский полковник Сомко при поддержке полков Черниговского и Нежинского был избран казаками Левобережной Украины наказным гетманом .

Во главе 10-тысячного отряда он двинулся против своего соперника Ивана Выговского и одержал над ним победу; но казаки, вопреки надеждам Сомко, избрали гетманом Юрия Хмельницкого. Сомко со всем казацким войском присягнул в Переяславле на верность русскому царю.

Наказной гетман

В октябре 1660 года, проиграв Слободищенскую битву, бездарный военачальник Юрий Хмельницкий присягнул польскому королю.

Из всей казацкой старшины о верности московскому царю объявили трое полковников: Сомко, Золотаренко и Силич.

Пытаясь привлечь к себе и Переяславский полк (распропагандированный Якимом Сомко), Хмельницкий послал письмо наказному переяславскому полковнику Семёну Гладкому с призывом выступить против размещенного в Переяславе царского гарнизона.

Полковники не стали подчиняться, а когда 23 октября в Переяслав прибыл князь Борис Мышецкий, наказной полковник Семён Гладкий и полковник Сомко заявили о своей верности царю.

В ноябре 1660 года Сомко выслал 4000 казаков против Прилук и Лубен, которые подчинялись Юрию Хмельницкому. В Прилуках казаки арестовали своего полковника Федора Терещенко и выдали его Сомко, а лубенский полковник Федор Шамрицкий сам подчинился власти переяславского полковника. В Лубнах власть Сомко оказалась непрочной, в декабре 1660 года полковник Шамрицкий вновь перешел на сторону Хмельницкого. Не подчинялся власти Сомко полтавский полковник Фёдор Жученко, к которому перешел гадячский полковник Павел Животовский, назначенный вместо находившегося в плену полковника Павла Апостола. Полтавский и гадячский полковники совершали нападения на Олешню и Лебедин. 15 декабря 1660 года отряд полковника и стряпчего Григория Косагова, полковника рейтарского строя Фёдора Вормзера, драгунского полковника Леонтия Отмостова и острожского полковника Ивана Дзиковского разбили войска казацких полковников Павла Животовского, Яцька Черкаса и Ивана Дьяченко, но отбить Гадячь не смогли. Власть Сомко признали в Гадяче в 1661 году, когда полк возглавил сотник Крысько Семенович, который, как было отписано царю Алексею Михайловичу, «страшину, которая тебе великому государю изменила и на всякое злое приводила, держит ныне под стражей». Тогда же власть Сомко признали Миргородский и Лубенский полки, а 17 сентября 1661 года к Сомко перешел зеньковский полковник Василий Шиман-Шимановский. В 1661 году полковник Павел Животовский отложился от Хмельницкого, бил челом царю и просил Сомко взять его на службу.

В октябре 1661 года на Сечи избрали гетманом Ивана Брюховецкого, который сблизился с епископом Мефодием и начал с Сомко борьбу за булаву. Все попытки Сомко добиться признания его совершенным гетманом не имели успеха, так как встречались в Москве с доносами Ивана Брюховецкого, который не переставал уверять московское правительство, что Сомко — человек ненадежный и замышляет измену. Брюховецкий клеветал на Сомко, что тот «которые люди веры Царскому величеству объявил: Иван Беспалый, Чеботко, Оденец, Лизогуб, Гамалея и иных многих через письмо Хмельницкому объявил, а (Юрась) Хмельницкий по его ведомости и стрелял».

Между августом 1661 года и июлем 1662 года Сомко совместно с главой русского гарнизона Переяслава Василием Волконским-Веригиным отразил несколько осад Переяслава со стороны правобережного войска Юрия Хмельницкого и его крымских союзников. Наиболее продолжительной из них была двухмесячная осада с октября по декабрь 1661 года. В июле 1662 года Сомко руководил левобережными казаками в разгромной для Хмельницкого битве под Каневом.

В 1662 году, на козелецкой раде Сомко был избран гетманом и послал о том извещение московскому правительству; но вследствие доноса епископа Мстиславского и Оршанского Мефодия, написавшего в Москву, будто бы Сомко добился гетманства насилием — оставлен был в звании только наказного гетмана.

Смерть

В июне 1663 года на Чёрной раде в Нежине, совершенным гетманом был избран Брюховецкий.

Соперник Сомко, беспринципный авантюрист Иван Брюховецкий, заранее собрал у города толпы натуральной черни (своих сторонников), обещая им отдать на разграбление дома богатых казаков. Заручился он, умевший льстить и пресмыкаться (чего Яким Семёнович не умел и не делал), также поддержкой правительства. Представителем царя на раде поручили быть князю Даниле Велико-Гагину. Историки подробно описывают, как князь снаряжался в дорогу: взял двадцать стоп бумаги, два ведра чернил, множество свечей и т. п. Кажется, забыл он только ум и совесть. Прибыв на место, Велико-Гагин не пожелал разбираться в малорусских делах, целиком доверившись доносам. И явно поддержал Брюховецкого, сторонники которого сразу же прибегли к насилию. Сомко тоже привёл на раду полки, был готов к силовому противостоянию. Но его казаки заколебались, увидев, что против них представитель царя. Многие стали переходить на сторону противника. Яким Семёнович пригрозил Велико-Гагину, что таких «выборов» не признает, будет жаловаться в Москву. И тем разъярил князя, приказавшего арестовать теперь уже бывшего наказного гетмана и его приближённых. Под арест попал и Василий Золотаренко, слишком поздно понявший, что является слепым орудием в руках епископа Мефодия.

Трое наиболее верных России казацких лидеров: Сомко, Силич, Золотаренко, — были арестованы и приговорены а смерти.

А изменник Брюховецкий через год вновь отложился от России вместе с епископом Мефодием.

Формальными поводами для приговора послужило сношение Сомко с Тетерей и намерение во время рады силой заставить избрать себя гетманом. По замечанию Николая Костомарова первое обвинение имело некоторые основания: из писем Павла Тетери к польскому королю видно, что перед нежинской радой 1663 года Сомко вел переговоры с Тетерей о присоединении левой стороны Днепра к Польше.

Казнь была совершена в Борзне 18 сентября 1663 года: палач-татарин так был поражен внушительностью фигуры и красотою Сомко, что приступил к совершению казни с сожалением и выразил упрек казакам, заметив: «сего человека Бог сотворил на удивление свету, а вы убиваете».

Переяславский воевода князь Василий Волконский-Веригин, узнав про смещение Якима Сомко, заявил прибывшим к нему с этим известием посланцам гетмана Брюховецкого: «…худые де вы люди, свиньи учинились в начальстве и обрали в гетманы такую же свинью, худого человека, а лутших людей, Самка с таварищи, от начальства отлучили».

Семья

Яким Сомко — дядя гетмана Юрия Хмельницкого.

Сестра Якима Сомко — Анна Сомкивна была первой женой гетмана Богдана Хмельницкого.

У Якима Сомко было две дочери и один сын:

• Параска (Параскева, Прасковья) Якимовна, замужем за вороньковским сотником (1676-1682) Иваном Дмитриевичем Берло
• Галка (Галина) Якимовна, замужем за Данилой Коропом, который погиб на Чёрной раде, на которой нёс бунчук Якима Сомко.
• Василий Якимович - упоминается в письме Переяславского полковника Леонтия Полуботка (1682).

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921787 Русский биографический словарь: Щапов-Юшневский]. — Изд. Императорским Русским Историческим Обществом. — Санкт-Петербург: тип. Главного Упр. Уделов, 1912. — Т. 24. — С. 155. — 365 с.
• Кривошея В. В. Козацька еліта Гетьманщини. — К.: ІПіЕНД ім. Ф. Ф. Кураса, 2008. — ISBN 978-966-02-4850.
• Кривошея В. В. Генеалогія українського козацтва: Переяславський полк. — Київ: ІПіЕНД ім. І.Ф.Кураса НАН України, 2004. — ISBN 966-8518-18-7.

Ссылки

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=114859 Данные на сайте Биография. Ру]
• [brb.78l.ru/01180213.php Самко Иоаким Семенович (Сомко)]
• [www.encyclopediaofukraine.com/display.asp?AddButton=pages\S\O\SomkoYakym.htm Encyclopedia of Ukraine]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Сомко, Яким Семёнович

– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.