Соната для виолончели и фортепиано (Дебюсси)

Соната для виолончели и фортепиано ре минор (также Первая соната, фр. Première Sonate) CD 144 (L 135) — сочинение Клода Дебюсси, написанное в 1915 году в рамках неоконченного цикла «Шесть сонат для разных инструментов, сочиненных Клодом-Ашилем Дебюсси, французским музыкантом».

Соната имеет трёхчастную структуру:

I. Prologue: Lent, sostenuto e molto risoluto

II. Sérénade: Modérément animé

III. Final: Animé, léger et nerveux

Две последние части играются attacca (без перерыва).

Условия создания сонаты

Дебюсси дал новое направление музыкальной мысли не только в области оперы и симфонической музыки, но и в произведениях для фортепиано и, особенно, в камерном ансамбле. Период Дебюсси и Равеля в камерной музыке можно определить как синтезирующий, включающий большое количество разных элементов — от романтических до «кучкистских» и импрессионистских, объединённых безупречным художественным вкусом и необычайным по тонкости мастерством.

Ярким примером является соната для виолончели с фортепиано Дебюсси. Она показывает в сплетении совершенно различные художественные устремления Дебюсси: характерные особенности французского импрессионизма в сочетании с испанской музыкальной основой. То новое, что искал Дебюсси, — возрождение французской музыкальной традиции. Это чувствуется в лёгкости, изысканности исполнительских средств, изяществе в стилизации танцевальных ритмов, в стремлении к сюитности. Как отмечала В. Д. Конен,

Дебюсси первый услышал «ориентальное» начало в испанском фольклоре. Такие произведения, как «Вечер в Гренаде», «Прерванная серенада», «Ворота Альгамбры», «Danse profane» и, прежде всего, сюита «Иберия» преломляют это начало в духе новейшей современности и в рамках утонченного стиля Дебюсси.

В то же время сонате в сильной степени отразилась тревожная атмосфера предвоенного времени и начала Первой мировой войны.

Замысел и характерные особенности сонаты

В 1915 году Дебюсси задумал цикл произведений под названием «Шесть сонат для разных инструментов, сочиненных Клодом-Ашилем Дебюсси, французским музыкантом». Написать удалось только три: сонату для виолончели и фортепиано, сонату для флейты, альта и арфы и сонату для скрипки и фортепиано. На титульном листе каждой из них было помещено, по желанию автора, стилизованное под издание XVIII века заглавие. Кроме того, имелись добавления такого рода: «Первая, для виолончели с фортепиано. Следующая будет для флейты, альта и арфы». Даже адрес издательства давался в старинном стиле: «В Париже у Дюрана, около церкви Мадлен». Воспроизводя обложки времен Куперена и Рамо, Дебюсси как бы подготавливал исполнителя и слушателя к своему творческому замыслу, ратовал за обращение к дорогой ему музыкальной традиции, идущей от Куперена и Рамо, призывал к возрождению французских истоков мелодии, ритма, истинных французских черт — ясности, легкости, точности, причудливости.

Дебюсси возобновляет также приемы старинных французских мастеров XVI—XVIII веков. Его музыка — искусство тонких и многообразных оттенков, звуковых переливов, игры тембров.

Структура сонаты

Соната Дебюсси — плод зрелого творчества композитора — состоит из мечтательно импровизационного Пролога, красочно гротескной Серенады и полного жизни и ярких контрастов Финала. Это своего рода «театральная» сюита, стройная по форме и содержащая элементы программности.

Размер частей увеличивается от начала сонаты и до конца, это также касается и темпа каждой части. Первая — Lento, вторая — Modérément animé и, самая подвижная, третья — Animé. Во второй части изменения происходят даже внутри — начинается часть в темпе Modérément, а в середине другой темп — Vivace, затем возвращается первоначальный.

Дебюсси раскрывает свой замысел не только с помощью тематизма и фактуры, но и за счет штрихов. Это произведение ближе к сюите, чем к сонате, что компенсируется за счёт виолончельных приемов. Здесь очень много возможностей в отношении быстро сменяющих друг друга штрихов и артикуляции. В сонате используется разнообразная пассажная штриховая техника, чередование pizzicato и arco, pizzicato glissando, flautando, игра у грифа и другие красочные приёмы, которые подчеркивают культ изменчивости состояний, движения, капризность музыки. Характерная черта — использование в партии виолончели крайних регистров.

Первая часть (Lento sostenuto e molto risoluto) названа автором «Пролог». Поэтичный и декламационный по складу Пролог, написанный в трехчастной форме, является скорее рапсодией или импровизацией. Он начинается с интродукции фортепиано в духе речитатива. Серенада и Финал идут без перерыва и воплощают мимолетные контрастные впечатления. В письме к издателю Ж. Дюрану композитор писал 5 августа 1915 года:

Не мне судить о её совершенстве, но я люблю её пропорции и форму — почти классическую в хорошем смысле слова.

Первое исполнение. Различные интерпретации сонаты

Первое исполнение сонаты состоялось в Лондоне 4 марта 1916 года (Чарльз Уорик Эванс и Этель Хобдей). 24 марта 1917 г. соната впервые прозвучала во Франции в рамках персонального концерта Дебюсси, лично аккомпанировавшего виолончелисту Жозефу Сальмону. В 1916 году сонату играли в Петрограде виолончелист Д. Я. Зиссерман и пианист А. И. Зилоти.

Беседуя в 1915 году с Морисом Марешалем, который в дальнейшем считался непревзойденным интерпретатором сонаты, композитор рассказал, что, сочиняя Серенаду, он представлял себе марионетку Пьеро, на какое-то время получившую возможность изображать человеческие чувства, чтобы вскоре, однако, вернуться к своему равнодушному облику. И, действительно, в музыке слышатся и интонации человеческого голоса, и гротеск, и лирика, и танцевальность.

В настоящее время соната входит в репертуар большинства видных виолончелистов. Среди французских виолончелистов XX века заслуженной мировой славой пользуются младшие современники Мориса Марешаля Пьер Фурнье, Андре Наварра, Поль Тортелье, Морис Жандрон. В России сонату Дебюсси играли Мстислав Ростропович, Даниил Шафран, Марк Флидерман и другие.

Ссылки

• Соната для виолончели и фортепиано Клода Дебюсси: ноты произведения на International Music Score Library Project

Отрывок, характеризующий Соната для виолончели и фортепиано (Дебюсси)

– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –