Сонора

Сонора
исп. Sonora

Герб Флаг
Страна	Мексика
Статус	Штат
Включает	72 муниципалитета
Административный центр	Эрмосильо
Крупнейший город	Эрмосильо
Дата образования	10 января 1824
губернатор	Гильермо Падрес Элиас (Guillermo Padrés Elías), PAN с 13.09.2009
Официальный язык	испанский
Население (2010)	2 662 480 (18-е место)
Плотность	14,4 чел./км² (28-е место)
Национальный состав	Метисы, миштеки, майо, сери, яки, гуарихио, матлацинка, азиаты, белые.
Конфессиональный состав	Католики (87,9 %), протестанты и евангелисты (4,8 %), другие христиане (1,8 %), иудеи (0,1 %), другие религии (0,1 %), атеисты и агностики (4,4 %).
Площадь	184 934 км² (2-е место)
Высота над уровнем моря  • Наивысшая точка	2646 м
Часовой пояс	UTC-7
Код ISO 3166-2	MX-SON
Почтовые индексы	Son.
[www.sonora.gob.mx Официальный сайт]

Соно́ра (исп. Sonora [soˈnoɾa]), официальное название— Свободный и Суверенный Штат Сонора (исп. Estado Libre y Soberano de Sonora) — штат на севере Мексики, граничащий с американским штатом Аризона. Второй по площади (184 934 км²) штат Мексики. Население — 2 662 480 чел. (по данным на 2010). Административный центр штата — город Эрмосильо.

Жители города Аламос в этом штате утверждают, что их город является «мировой столицей мексиканских прыгающих бобов». Прыгающие бобы можно найти в районе размером примерно 50 на 150 километров, где произрастает кустарник (Sebastiana Pavoniana), на котором они растут.

Происхождение названия

Есть несколько теорий по поводу происхождения названия «Sonora». Одна из них гласит, что название происходит от испанского Nuestra Señora (Богоматерь), так как конкистадор Д. де Гусман пересёк реку Яки в день Богоматери дель Росарио, который приходился на 7 октября. Другая версия гласит, что Альвар Нуньес Кабеса де Вака (Álvar Núñez Cabeza de Vaca) и экипаж корабля потерпел крушение у берегов Соноры, вынуждены были пересечь засушливые степи с севера на юг, неся образ Богоматери Страданий (Nuestra Señora de las Angustias) на холсте. Они встретили индейцев опата, которые не могли произнести «сеньора», а говорили «сенора» или «сонора». Есть также испанское слово sonoro, что означает «звонкий», «гулкий», что можно отнести к завыванию ветров, бушующих над открытыми степными и пустынными пространствами Соноры.

География

Сонора расположена в северо-западной части Мексики, площадь штата — 184 934 км² (2-е место в стране). Граничит со штатами Синалоа, Чиуауа и Нижней Калифорнией, а также с США. На западе омывается водами Калифорнийского залива.

Географически выделяют 3 основных региона: горы, преобладающие на востоке штата; холмистая равнина — в центре и побережье Калифорнийского залива. Центральные равнины и побережье были сформированы отделением Калифорнийского полуострова около 10-12 млн лет назад. Соноре принадлежит 816 км побережья, большую его часть занимают пляжи, часть из которых — с хорошим белым песком. Сьерра-Мадре Западная, занимающая восток штата характеризуется более низкими температурами и более высоким уровнем осадков, получая тихоокеанские воздушные массы.

Около 70 % территории штата покрыто пустынной растительностью или засушливыми лугами. Пустыня Сонора характеризуется большим разнообразием пустынной растительности. Леса расположены в северо-восточной части штата и занимают около 6,4 % от общей территории. Сонора, как и многие другие регионы северной Мексики страдает от быстрого опустынивания из-за деградации земель в этих засушливых регионах и потери биологической массы. Опустынивание происходит из-за освоение земель под сельскохозяйственные нужды, перевыпаса скота, вырубки лесов и сведения естественной растительности, засоления почвы при орошении. Все эти тенденции, наряду с повышением температуры воздуха в последние десятилетия ведут к расширению пустыни Сонора.

Для большей части штата характерен пустынный и полупустынный климат. Зимой территории штата достигают северные воздушные массы, температуры в ночное время и в горах могут опускаться ниже 0 °С, суточные колебания температуры достигают 20 °С. Осадки зависят главным образом от сезона и от высоты над уровнем моря, испарение в пустынных районах значительно превышает количество осадков. Наиболее засушливый район страны — пустыня Альтар, также расположен на территории штата.

Все реки штата, за исключением реки Колорадо, начинаются на склонах Сьерра-Мадре Западная и имеют дождевое питание. Наиболее крупные из них: Консепсьон, Сан-Игнасио, Сонора, Матепе, Яки и Майо.

Протяженность границы Соноры и США — 518 км. Главным образом это пустынные и малонаселённые районы. В населённых пунктах граница отмечена железной разделительной стеной, в других местах — забором с колючей проволокой либо пограничными столбиками. Имеется 6 официальных контрольно-пропускных пунктов (с востока на запад): Агуа-Прета, Нако, Ногалес, Сасабе, Сонойта и Сан-Луис-Рио-Колорадо. Граница создаёт ряд проблем, таких как наркотрафик и нелегальная иммиграция в США.

История

Доколониальный период

Доказательства присутствия человека на территории современного штата Сонора датируются 10000 до Р. Х. Наиболее известные места, где найдены эти доказательства — это Комплекс Сан Диегито (San Dieguito) в пустыне Эль Пинакате (El Pinacate). Первые обитатели данных мест были кочевниками, собирателями и охотниками, которые использовали каменные орудия и орудия из ракушечника. В течение большей части доисторического периода климатические условия были более благоприятными, чем ныне, и более густая и разнообразная растительность была широко распространена на больших пространствах.

Примерно в период с около 400 до Р. Х. до 200 н. э. началось сельскохозяйственное использование земель. Остатки керамики датируются 750 н. э. с диверсификацией с 800 до 1300 гг. Между 1100 и 1350 н. э. регион имел комплекс маленьких деревень с хорошо развитыми торговыми связями. Однако, низменность центрального побережья не видела сельского хозяйства. Здесь всегда процветало рыболовство. Поскольку Сонора и большая часть северо-запада страны не имели многих культурных черт характерных для Мезоамерики, и поэтому не являлись частью этой культуры. Хотя имеются данные о торговле между народами Соноры и Мезоамерики. Климатические изменения в середине 15 в. привели к увеличению опустынивания на северо-западе Мексики в целом. Это, вероятно, стало одной из причин уменьшения населения, снижения количества и размеров поселений. Народы, которые остались в этой области вернулись к менее сложной социальной организации и образу жизни.

Колониальный период

Существует мало достоверной информации об этом районе, когда в 16 в. испанцы завоевали Ацтекскую империю. Некоторые утверждают, что первое испанское поселение было основано А. Нуньесом Кабесой (Álvar Núñez Cabeza de Vaca) в 1530, около Уэпака (Huépac). Другие утверждают, что Ф. Васкес де Коронадо (Francisco Vázquez de Coronado) основал деревню на краю реки Яки (Yaqui) в 1540 на пути на север. Другой источник утверждает, что испанского присутствия в регионе не было вплоть до 1614, когда сюда прибыли миссионеры П. Мендес (Pedro Méndez) и Перес де Ривас (Pérez de Rivas), которые проводили свою работу среди индейцев майо.

В отличие от центральной Мексики, в Соноре не было социальной и экономической централизации, учитывая и крах колониальных поселений в 15 в. Индейцы яки яростно сопротивлялись европейскому вторжению на свои земли, и постоянные испанские поселения появились в течение 16 в. посредством экспедиций и миссионерской деятельности. Примерно с 1610-х на равнинах у побережья начали свою деятельность монахи иезуиты. Первоначально, эти миссионеры разработали мирный компромисс с 30 000 индейцами яки, которые позволили создать более 50 поселений миссий в речных долинах Соноры. Они были разрушены, когда иезуиты выступили против местной шаманской традиции. Индейцы опата были более восприимчивы к миссионерам и выступали их союзниками. После этого миссионеры иезуиты начали продвигаться на территории индейцев пима и тохоно о’одхам.

Было достаточно испанской экспедиционной разведки и миссионерской деятельности, чтобы рассматривать данные территории частью испанской колонии Новая Испания. Соглашение между генералом П. де Переа (Pedro de Perea) и вице-королём Новой Испании привело к формированию в 1637 огромной провинции, которая сначала называлась Новая Андалусия, а с 1648 была переименована в Сонору. Самым известным миссионером Соноры, и тех территорий, которые позже вошли в состав США, был Э. Кино (Eusebio Kino). Он прибыл в Сонору в 1687 и начал миссионерскую деятельность в области Пимерия Альта (Pimería Alta) Соноры и Аризоны. Он построил миссии и церкви во многих местах провинции, а для развития туземной экономики, отец Кино приучал индейцев к европейским методам ведения сельского хозяйства.

Первоначально интерес к Соноре у испанцев подогревался её плодородными сельскохозяйственными угодьями в долинах вдоль рек, а также её положением на пути из Мехико к тихоокеанскому побережью и в Аризону. (Этот коридор ныне существует в виде федеральной трассы 15). После основания системы миссий, последовало заселение Соноры испанскими колонистами. Ответ индейцев был смешанным — от принятия пришельцев до открытой враждебности. Вспышки насилия, которые сопровождали почти весь колониальный период в истории Соноры, привели к созданию испанцами фортов presidios и других фортификационных сооружений для укрепления испанских поселений и миссий. В то время, как процесс колонизации был не особенно жестоким, воздействие на индейцев было тяжёлым, так оно разрушило их весьма независимый образ жизни, заставляя их соответствовать иностранной централизованной системе. Одним из следствий этого был повальный алкоголизм среди коренных жителей.

В 1691 территории современных штатов Синалоа и Сонора были объединены единицу под названием Провинции Сонора, Остимури и Синалоа (Provincias de Sonora, Ostimuri y Sinaloa). В это время насчитывалось около 1300 испанских поселенцев в этом районе. В 18 в. колонизация увеличилась, особенно в период с 1700 по 1767, когда были обнаружены залежи минералов, особенно в Аламосе. Это привело к созданию целого ряда шахтёрских лагерей под контролем вице-короля, что вынудило уйти индейцев с их мест. Потеря сельскохозяйственных мест, а значит, и средств к пропитанию вдоль рек Яки и Майо, привела к восстаниям индейцев в это время. Главное восстание индейцев сери произошло в прибрежной области в 1725-26, но крупнейшим было восстание индейцев яки и майо с целью изгнания испанцев, которое происходило с 1740 по 1742. Одной из причин для восстания было то, что иезуиты, а также светские власти жестоко эксплуатировали местное население. Это восстание уничтожило репутацию иезуитской системы миссий. Другое восстание индейцев сери произошло в 1748. Им тогда помогали индейцы пима и оодхам. Это восстание бушевало и в начале 1750-х. Эти события приводили к хаосу и беспорядкам в поселениях. В 1767 король Испании изгнал иезуитов из контролируемых испанцами земель, окончив, таким образом систему миссий. Во время мексиканской войны за независимость население Соноры сохраняло верность королю и не принимало участие в ней.

Период независимости

В 1821 закончилась колониальная эпоха с окончанием войны за независимость, которая началась ещё в 1810. Одним из положительных аспектов независимости явился подъём экономического развития. В 1823 бывшая провинция Сонора, Остмури и Синалоа была разделена, и сформирована новая провинция Мексики Сонора и Синалоа со столицей в Уресе (Ures) (Сонора). Тем не менее, они воссоединились в 1824 и оставались в таком положении до 1830-х, несмотря на тот факт, что по федеральной конституции 1824 Сонора была объявлена штатом. Первым губернатором стал Ф. Ириарте (Francisco Iriarte y Conde). В 1831 Синалоа была объявлена отдельным штатом, и Сонора приняла свою первую конституцию штата. Первоначально столица была в Эрмосильо, но в 1832 была перенесена в Ариспе (Arizpe).

Большая часть XIX в. в истории, как Соноры, так и всей страны, характеризовался жестокой борьбой между либералами — сторонниками федерального устройства Мексики, и консерваторами — сторонниками унитарного государства. В 1835 централистское правительство было установлено на основе так называемых «Конституционных основ» (Bases Constitutionales). За ними последовали «Семь конституционных законов» (Siete Leyes Constitutionales), которые оставались в силе до 1837.

Но в декабре этого года генерал Х. де Урреа (José de Urrea) провозгласил в Ариспе восстановление конституции 1824, изначально поддержанной губернатором М. Гандарой (Manuel Gándara). Тем не менее, до конца века, Гандара и последующие губернаторы поддерживали централизованное правительство, что вело к политической нестабильности в штате. В 1838 столица была снова перенесена в Урес.

Плодородные земли майо и яки продолжали привлекать посторонних в 19 в. Теперь это были мексиканцы, а не испанцы. К концу века штат получил большое количество иммигрантов из Европы, особенно из Германии, Италии и России, Ближнего Востока, главным образом, из Ливана и Сирии, и даже из Китая, которые принесли новые формы сельскохозяйственного производства, горной добычи, животноводства, промышленных процессов. Только одна американо-мексиканская война привела к крупной конфронтации между мексиканскими и американскими войсками, и последствия её были тяжёлыми для штата. В октябре 1847 американский корабль USS Cyane осадил бухту Гуаймас и установил контроль над этой частью побережья до 1848. После окончания этой войны, по договору Гуадалупе-Идальго, Сонора потеряла 339 370 га своей территории, которая отошла к США. Кроме того, война разрушила экономику штата. В 1850-х Сонора, по результатам сделки — Покупки Гадсдена потеряла ещё часть территории в пользу США. До войны Сонора была крупнейшим штатом Мексики, но в результате этих событий большая часть северных земель отошла к США. Большая часть территории является сейчас штатом Аризона южнее от реки Гила (Gila River) и часть современного юго-западного Нью-Мексико. В условиях политической и экономической неразберихи эти уязвимые области стали мишенью для разного рода авантюристов, таких как У. Уокер, Г. де Россе-Бульбон (Gaston de Raousset-Boulbon) и Г. А. Крэбб (Henry Alexander Crabb), которые напали на порты Соноры, такие как Гуаймас и Каборка (Caborca).

В 1854 Уокер захватил Нижнюю Калифорнию и Сонору и провозгласил создание Республики Сонора со столицей в Ла-Пасе (Нижняя Калифорния). Летом он отправился в Гуаймас в поисках гранта от правительства Мексики для создания колонии, которая послужила бы укрепленной границей для защиты территории США от ответных ударов индейцев. Мексика отказала и Уокер вернулся в Сан Франциско, будучи преисполненным решимости добиться создания своей колонии, независимо от позиции Мексики. Он начал вербовку среди американских сторонников рабства, в основном жителей Кентукки и Теннеси. Его намерения, тогда, изменились, и он вознамерился создать буферное государство Республику Сонора с последующим вхождением её в состав американского союза, как ранее вошёл Техас. Финансы на свою авантюру он получал от продажи будущим землевладельцам земель Соноры. 15 октября 1853 Уокер во главе 45 человек отправился на завоевание Нижней Калифорнии и Соноры. Ему удалось захватить Ла-Пас — столицу малонаселённой Нижней Калифорнии и сделать этот городок столицей Республики Нижняя Калифорния. Уокер провозгласил себя президентом и восстановил рабство. Независимость от Мексики была провозглашена 10 января 1854. Для большей безопасности он перенёс свою резиденцию в Энсенаду. Хотя Уокер не получил контроля над Сонорой, он её считал частью территории своей республики. После провала ряда авантюр Уокер потерял финансирование и поддержку, что привело к краху его затеи. 8 мая 1854 его республика была разгромлена, и утраченные территории на калифорнийском полуострове мексиканское правительство вернуло. Все другие нападения флибустьеров на Мексику были отбиты, и в конце 1850-х Сонора оправилась от удара. Тогда губернатором стал энергичный И. Пескейра (Ignacio Pesqueira), который привлёк иностранные инвестиции в экономику штата, особенно в горно-добывающую промышленность, и работал над созданием рынков сбыта сельскохозяйственной продукции за границу.

Во время французской интервенции в Мексику, Сонора была захвачена французскими войсками в качестве части военных усилий для воцарения ставленника Франции императора Максимилиана I в качестве монарха Мексики. Порт Гуаймас был атакован войсками под командованием А. Кастаньи (Armando Castagny), заставив мексиканские войска под командованием Пескейры и генерала Патони отступить к северу от города. Французские войска снова напали на мексиканские в местечке Ла Пасьон (La Pasión), и снова одержали победу. Французы были непобедимы в штате, пока в битве у Льянос де Урес в 1866 не были разбиты Пескейрой, Х. Г. Моралесом (Jesús García Morales) и А. Мартинесом (Ángel Martínez). Вскоре после этого, действующая конституция штата была написана в 1871, а столица была перенесена в Эрмосильо.

Во время президентства Порфирио Диаса — так называемой эпохи «Порфириата», в штате произошли заметные экономические изменения, которые способствовали быстрому экономическому росту, поспособствовавшему далеко идущим экономическим и социальным последствиям. Экономическое значение Соноры и других северных штатов для страны в целом стало быстро увеличиваться. Развитие железнодорожной сети интегрировало экономику штата в хозяйственную систему страны, а также позволило федеральной власти сильнее контролировать всю территорию Мексики. После 1880 эта железнодорожная система была подключена к такой же системе в США, что стало важной составной частью двусторонних отношений. Также экономические перемены разрешили иностранцам и некоторым мексиканцами приобрести огромные земельные участки. Иностранные землевладельцы имели тенденцию привлекать на работы иностранных рабочих. С этого времени начинается широкая китайская иммиграция в Сонору. В конечном счёте, китайцы быстро стали экономической силой, поскольку они заняли нишу малого бизнеса в экономике штата. Отчуждение у коренных народов земель для сельского хозяйства и горной добычи, приводило вновь к активному сопротивлению индейцев. Ранее сопротивление проявляли яки, которые имели довольно широкую автономию в вопросах экономики и внутренней жизни. Посягательства на их земли вдоль реки Яки привели к восстаниям и партизанской войне после 1887. К 1895 федеральное правительство и руководство штата начали жестоко подавлять сопротивление яки и стали насильственно переселять их на плантации на тропическом юге Мексики, особенно на плантации хенекена на Юкатанском полуострове. Сопротивление яки продолжалось в 1900-х, а высылки достигли пика между 1904 и 1908, когда около четверти этого населения было депортировано. Ещё больше были вынуждены бежать в Аризону. Политика президента Диаса вызвало недовольство не только среди индейцев яки, но по всей стране. Одной из прелюдий мексиканской революции 1910-17 стала забастовка на шахте Кананеа в 1906. Около 2000 забастовщиков стремились к переговорам с американским владельцем шахты У. Грином (William Greene), который отказался встретиться с ними. Забастовка быстро переросла в массовые беспорядки, когда шахтёры попытались взять под свой контроль рудник, и тогда был открыт огонь. Грин попросил подмоги у федеральных войск, но когда выяснилось, что помощь запаздывает, то обратился к правительствам Аризоны и Соноры, чтобы первая прислала своих добровольцев. Это увеличило масштабы насилия. Когда два дня спустя прибыли федеральные войска, они жестоко расправились со смутьянами, а подозреваемые лидеры забастовки и массовых беспорядков были казнены.

В конце 1910 в Мексике по настоящему началась широкомасштабная гражданская война и Диас был свергнут. Губернатор Коауилы В. Карранса искал убежища в Соноре, и стал одним из главных политических лидеров во время войны. Ряд революционных лидеров, которые присоединились к Каррансе в Соноре были вовсе не из крестьянской среды, а из нижних слоёв среднего класса — управляющие фазенд, владельцы лавок и магазинов, работники мельниц, школьные учителя, которые выступали против крупных землевладельцев и «порфирианской» элиты. После свержения Диаса, Карранса боролся за власть против А. Обрегона (Álvaro Obregón) и других. Яки присоединились к последнему после 1913.

В 1920 Карранса стал президентом страны, однако оказался в противостоянии к Обрегону и другим. Карранса попытался подавить политическую оппозицию в Соноре, что привело к Плану Агуа Приета, который был подписан для формализации Обрегона и его союзников (в первую очередь А. Л. Родригеса (Abelardo L. Rodríguez), Б. Хилла (Benjamín Hill) и П. Э. Кальеса (Plutarco Elías Calles)) к сопротивлению Каррансе. Это движение вскоре стало доминировать в политической ситуации, но вызвало широкую политическую нестабильность. Обрегону удалось свергнуть Каррансу и стать президентом страны.

На президентских выборах 1924 Обрегон выбрал Кальеса своим преемником, который был тоже революционным лидером из Соноры. Это фактически положило конец войне, но она снова разрушила экономику штата. С 1920 до начала 1930-х четыре уроженца Соноры становились президентами страны — А. де ла Уэрта (Adolfo de la Huerta), Обрегон, Кальес и Родригес. По мере роста китайского влияния в штате, росло и негодование среди соноранцев, и синофобия быстро возросла во время мексиканской революции, так как многие китайцы процветали, несмотря на войну. Серьёзная анти-китайская кампания началась в 1920-х, когда началась массовая высылка китайцев из Соноры и Синалоа. Некоторые из них были возвращены в Китай, но многие выехали в США. Губернатор Р. Э. Кальес (Rodolfo Elias Calles) нёс ответственность за изгнание большинства мексикано-китайских семей на территорию США. Несмотря на вызванные этим шагом дипломатические проблемы, Кальес не остановился, пока сам не был изгнан из штата. Однако, к тому времени почти всё китайское население Соноры исчезло. Это было большим ударом по экономике штата, так как китайцы занимали обширные ниши в экономике Соноры, занимаясь мелким производством и торговлей. Усилия по модернизации, начатые Диасом, продолжились после революции.

В конце XIX — начале XX вв. процесс электрификации значительно увеличил спрос на медь, что привело к буму в горнодобывающей промышленности в Соноре и соседней Аризоне. Это также привело к созданию сети автомобильных, железных дорог и созданию других связей с США. Тем не менее, организованное развитие сельского хозяйства было приостановлено из-за революции, Великой депрессии 1929-33 и других политических потрясений. В 1930-х Сонора извлекла выгоду из многочисленных национальных стратегий, направленных на развитие городов на границе с США, а также построила ряд плотин для помощи сельскому хозяйству и общему водоснабжению. Основные реформы сельского хозяйства были начаты в 1940 в области реки Майо, когда её дельта была очищена от дикой растительности и превращена в сельскохозяйственные угодья. Во второй половине XX в. население штата выросло, и увеличились иностранные инвестиции в экономику Соноры из-за её стратегического положения и крупного порта в Гуаймосе. Более 200 иностранных и отечественных предприятий переехали в штат, позволяя развиваться современной инфраструктуре, таких как дороги, порты и аэропорты. В 1964 был построен мост над рекой Колорадо, связавший Сонору с Нижней Калифорнией. Форд построил в штате свой автосборочный завод, что привело к созданию ряда мелких сопутствующих производств на границе с США — так называемых maquiladoras. Одним из быстро растущих секторов экономики стал туризм, что привело к быстрому росту гостиничной инфраструктуры. На протяжении большей части XX в. в политике Мексики доминировала одна партия — право-социалистическая Институционно-Революционная партия (PRI). Недовольство фактически однопартийной системой стало заметным в северных штатах страны. Ещё в 1967 конкурирующая правая партия Национального Действия (PAN) выиграла на муниципальных выборах в столице штата — Эрмосильо. PAN победила на ряде муниципальных выборах в 1983. С каждым годом соперничество между двумя политическими силами росло и в 2009 политической монополии на власть партии PRI в Соноре пришёл конец, когда губернатором штата стал кандидат от PAN Г. Падрес (Guillermo Padrés Elías).

• en.wikipedia.org/wiki/Sonora

Население

По данным на 2010 год население штата составляет 2 662 480 человек. Сонора отличается одной из самых низких в стране плотностью населения. Около 90 % населения — католики. Наиболее крупные индейские этнические группы: майо, яки и сери. Предпринимаются попытки по сохранению индейских языков, однако они остаются не слишком успешными. На 2000 год лишь 55 609 человек, или 2,85 % населения Соноры говорили на индейских языках.

Майо — наиболее многочисленный индейский народ штата, около 75 тыс. человек. Проживают главным образом вдоль реки Майо, в муниципалитетах Аламос и Кирего и других районах на юге штата. Небольшая община имеется и на северо-западе Соноры. Яки — вторая по численности этническая группа, около 33 тыс. человек. Традиционно проживают вдоль реки Яки. Численность сери достигает всего 650 человек, этот народ называет себя Conca’ac «люди». Название «сери» пришло из языка опата и означает «люди песка». Исторически район их проживания — центральное побережье штата, а также ряд островов Калифорнийского залива.

В Соноре проживают также ещё несколько этнических групп, все они, однако, достаточно малочисленны.

Административное деление

В административном отношении делится на 72 муниципалитетов:

INEGI код	Муниципалитеты (русск.)	Муниципалитеты (ориг.)
001	Акончи	(Aconchi)
002	Агуа-Приета	(Agua Prieta)
003	Аламос	(Álamos)
004	Альтар	(Altar)
005	Аривечи	(Arivechi)
006	Ариспе	(Arizpe)
007	Атиль	(Atil)
008	Бакадеуачи	(Bacadéhuachi)
009	Баканора	(Bacanora)
010	Басерак	(Bacerac)
011	Бакоачи	(Bacoachi)
012	Бакум	(Bácum)
013	Банамичи	(Banámichi)
014	Бавиакора	(Baviácora)
015	Бависпе	(Bavispe)
016	Бенито-Хуарес	(Benito Juárez)
017	Бенхамин-Хилл	(Benjamín Hill)
018	Каборка	(Caborca)
019	Кахеме	(Cajeme)
020	Кананеа	(Cananea)
021	Карбо	(Carbó)
022	Кукурпе	(Cucurpe)
023	Кумпас	(Cumpas)
024	Дивисадерос	(Divisaderos)
025	Эмпальме	(Empalme)
026	Этчохоа	(Etchojoa)
027	Фронтерас	(Fronteras)
028	Гранадос	(Granados)
029	Гуаймас	(Guaymas)
030	Эрмосильо	(Hermosillo)
031	Уачинера	(Huachinera)
032	Уасабас	(Huásabas)
033	Уатабампо	(Huatabampo)
034	Уепак	(Huépac)
035	Имурис	(Imuris)
036	Ла-Колорада	(La Colorada)
037	Магдалена-де-Кино	(Magdalena de Kino)
038	Масатан	(Mazatán)
039	Мостесума	(Moctezuma)
040	Нако	(Naco)
041	Накори-Чико	(Nácori Chico)
042	Накосари-де-Гарсия	(Nacozari de García)
043	Навохоа	(Navojoa)
044	Ногалес	(Nogales)
045	Онавас	(Onavas)
046	Оподепе	(Opodepe)
047	Окитоа	(Oquitoa)
048	Питикито	(Pitiquito)
049	Пуэрто-Пеньяско	(Puerto Peñasco)
050	Генерал-Плутарко-Элиас-Кальес	(Plutarco Elías Calles)
051	Кириего	(Quiriego)
052	Район	(Rayón)
053	Росарио-де-Тесопако	(Rosario de Tesopaco)
054	Сауарипа	(Sahuaripa)
055	Сан-Фелипе-де-Хесус	(San Felipe de Jesús)
056	Сан-Игнасио-Рио-Муерто	(San Ignacio Río Muerto)
057	Сан-Хавьер	(San Javier)
058	Сан-Луис-Рио-Колорадо	(San Luis Río Colorado)
059	Сан-Мигель-де-Оркаситас	(San Miguel de Horcasitas)
060	Сан-Педро-де-ла-Куева	(San Pedro de la Cueva)
061	Санта-Ана	(Santa Ana)
062	Санта-Крус	(Santa Cruz)
063	Сарик	(Sáric)
064	Сойопа	(Soyopa)
065	Суаки-Гранде	(Suaqui Grande)
066	Тепаче	(Tepache)
067	Тринчерас	(Trincheras)
068	Тубутама	(Tubutama)
069	Урес	(Ures)
070	Вилья-Идальго	(Villa Hidalgo)
071	Вилья-Пескеира	(Villa Pesqueira)
072	Екора	(Yécora)

Экономика

В 2000 году ВВП штата составил 40 457 млн песо, что приблизительно 2,74 % от ВВП страны.

Сонора — один из наиболее благополучных штатов Мексики, местный ВВП на душу населения на 15 % выше среднего по стране, а рост ВВП в 2006 составил 8,4 % по сравнению средним по Мексике 4,8 %. Местная экономика имеет довольно тесную связь с экономикой США и в частности с экономикой Аризоны, что объясняется протяженной границей. Экономический успех штата, особенно в промышленном и сельскохозяйственном секторах, привлекает сюда большое число иммигрантов из центральных и южных штатов страны.

Сельское хозяйство

Сельское хозяйство — важнейшая отрасль экономики штата. Основные сельскохозяйственные регионы включают долины Майо, Яки и Гуаямас, а также участок побережья. Основные культуры: пшеница, картофель, арбузы, дыни, кукуруза, хлопок, сорго, апельсины и др. Нижняя Калифорния и Сонора — крупнейшие в стране производители пшеницы, из них в одной лишь Соноре производится 40 % всей мексиканской пшеницы.

Традиционно, территория штата была важным районом скотоводства. Эта отрасль и сегодня имеет важное значение, делая упор на разведение крупного рогатого скота, в меньшей степени — на свиноводство. Одной из важнейших проблем сельского хозяйства штата является нехватка воды. Ирригационная система лишь способствует опустыниванию этой территории и сокращению площади пригодной для сельского хозяйства.

Кроме того, Сонора является одним из важных в Мексике поставщиком морепродуктов чему способствует обширное побережье и большое количество рыбы в водах Калифорнийского залива и прилегающей части Тихого океана.

Промышленность

В 1980-е годы на территории штата возникло большое количество так называемых «макиладорас», сконцентрированных вдоль границы и в Эрмосильо. Это были сборочные предприятия, возглавляемые американскими компаниями и имеющие ряд льгот. Эти предприятия сыграли важную роль в модернизации мексиканского севера и занятости местного населения. Пик развития таких предприятий пришёлся на 2001 год, в последние годы многие американские кампании переводят свои производственные мощности в Китай. Число макиладорас сократилось, однако стоимость их продукции возросла. Многие такие предприятия стали мексиканскими фирмами.

Важное место занимает и добывающая промышленность, важнейшие полезные ископаемые включают серебро, целестин и висмут. Сонора — один из лидеров по добычи золота, волластонита, графита, молибдена, меди; важное значение имеет также добыча каменного угля. В 2002 году добыча составила: 6 634 кг золота, 153 834 кг серебра, 267 171 тонна меди, 3 тонны цинка, 18 961 тонна железа.

Туризм

Важную роль в экономике играет также туризм. Близость Соноры к территории США привлекает сюда большое количество американских туристов, наиболее популярны среди них такие города, как Ногалес, Эрмосильо, Гуаямас и Пуэрто-Пеньяско. Туристов привлекают хорошие пляжи и довольно интересные туристические маршруты. В последние 10 лет значительно улучшилась туристическая инфраструктура штата, главным образом увеличилась сеть дорог.

Герб

Герб штата представляет собой многочастный щит с лазоревой каймой, на которой внизу золотыми буквами написано на испанском языке название штата — Estado de Sonora. Щит разделён пополам. Верхняя часть треугольниками делится на три части цветов мексиканского флага, нижняя по вертикали пополам. В верхней левой трети на зелёном фоне изображена гора с перекрещенными лопатой и киркой, что символизирует горнодобывающую промышленность региона. В правой верхней трети на червлёном поле — изображение трёх снопов кукурузы и серп, что символизирует сельское хозяйство штата. В центральном секторе — индеец яки в традиционном одеянии и танцующий традиционный танец оленя. В нижней левой половине на золотом поле изображена передняя часть туловища домашнего быка. Это изображение символизирует развитое в штате разведение крупного рогатого скота. В правой нижней половине изображена часть побережья Соноры, острова Тибурон (Tiburón) и воды Калифорнийского залива, поверх которых — акула (tiburón по-испански означает «акула»). Это символизирует развитое рыболовство. Герб был принят 15 декабря 1944 года Штат Сонора не имеет официально утверждённого флага. Часто используется белое полотнище с изображением герба в центре.

В Соноре родились

• Альваро Обрегон
• Адольфо де ла Уэрта
• Хулио Сесар Чавес
• Луис Дональдо Колосио
• Хуан Матус

Ссылки

• [www.sonora.gob.mx/swb/Sonora/home Официальный сайт правительства штата]  (исп.)

Отрывок, характеризующий Сонора

– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.